ломко-долговязая, пунцовеющее личико маячит над тщательно расчесанной макушкой Миши, с высоты стынут обморочно-голубые, кукольно-на-ивные, обильно реснитчатые глаза.
— Знакомьтесь… — выдохнул Миша. — И предупреждаю: меня хватит паралич, ежели вы друг другу не понравитесь.
Я бережно подержал тепленькую ладошку Насти;
— Смирение паче гордости, Миша. Тебе никак не грозит паралич.
— Георгий Петрович, я, верный пес, свирепо охранял от посторонних наш высокий ареопаг. Георгий Петрович, за преданность прошу награды…
— Проси!
Разрешите ей время от времени находиться среди нас.
Ну мог ли я отказать?
И Настя, примостившись рядом с Мишей на подоконнике, стала представлять в своем лице публику…
Толя Зыбков деловито нахохлен, на коленях раскрытый блокнот — для торжественности, не для памяти. Память у парня отменная, нужные цитаты безошибочно выдает наизусть, и голос его на сей раз без насмешки, щекастое лицо насуплено.
— Я утверждаю: Павел постоянно предавал самого себя. И доказать это большого труда не составляет…
Я рисую ромашки и бакенбардисто-усатые физиономии, Ирина дымит сигаретой, прицельно щурится сквозь дым на неподкупного Толю, Миша Дедушка, плечо в плечо с завороженной Настей, в картинном внимании задрал тугую бородку.
А Толя не торопясь стравливает Павла с Павлом:
— В «Послании к Римлянам», глава двенадцатая, брошен призыв «И не сообразуйтесь с веком сим!» С одним из самых, можно сказать, безобразных веков в истории, породившем чудовищ вроде Калигулы и Нерона. «Не сообразуйтесь!» — вполне достойный новатора призыв…
Толя опускает глаза к непорочно чистой странице блокнота, давая нам возможность проникнуться значительностью сообщения.
— После такого призыва, наверное, следует ждать совета — как же изменить несообразный век? И совет Павел дает в том же «Послании к Римлянам»: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван…» То есть раб оставайся рабом, а господин господином. «Не сообразуйтесь с веком сим», стремитесь к иному, но пусть остается все как было, не нужно ничего менять.
Странное совмещение несовместимого!
И не выдерживает Ирина:
— Да он же хотел изменить не социальное устройство, а нравы. Только нравы, голубчик!
Я рисую гусара с усами и кожей чувствую — Толя Зыбков собирается для выпада. Говорит он противным постно-назидательным тоном:
— Нельзя изменить нравы, Ирина Михайловна, не меняя социального устройства.
Искушенный бретер делает ложный финт, и отважно-прямолинейная Ирина попадается на него.
— Это тебе умный мальчик, известно и мне, — раздражается она — а Павел не изучал марксизма, он-то ведь искренне считал — можно нравы изменить, так сказать, напрямую.
И Толя с ленцой, медлительно тянется к блокнотику, перелистнул его с чистой странички на чистую, заговорил с явным наслаждением:
— А вот в «Первом послании к Коринфянам», глава пятнадцатая, Павел провозглашает: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы».
Не правда ли, знаменательные слова? Даже для нас с вами, Ирина Михайловна…
Нет, он не хуже нас, просвещенных, понимал, что нравы зависят от сообществ.
Знал это и… «Каждый оставайся в том звании, в котором призван».
— Гм… Черт возьми!
Математик Ирина Сушко слабо сведуща в Новом завете, сообщение Толи для нее — ошеломляющее открытие. А Толя не снисходит до торжества, двигается дальше уже победным маршем, без выжидательных остановок:
— Павел отстаивает: «Люби ближнего твоего, как самого себя».
Отстаивает не только страстно, но и бесстрашно. В раболепстве его никак не обвинишь. И тем не менее усиленно внушает: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, не проклинайте». Имеете право, Ирина Михайловна, заметить гонители для него не имели, мол, классовой подоплеки, просто дурные люди, заблудшие души. Увы, Павел тут не оставляет двусмысленности, объясняет без околичностей; «Всякая душа да будет покорна высшим властям». Гонителями-то высшие власти оказываются. Павел признает это, но объясняет: «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч… И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести». Каковы наставленьица, Ирина Михайловна? А между прочим, в другом месте Павел настойчиво утверждает, что вовсе не проповедует мудрость «властей века сего предержащих». Вот и гадай, чему из того, что говорил, он сам верил, чему нет…
— Верил и в то и в другое — гениальный путаник! — авторитетно объявляет от окна Миша Дедушка.
Ирина с досадой морщится:
— Сказал — что рублем одарил.
— Скажи иначе. — Миша петушино-воинствен при Насте, однако с острасточкой: Ирина может и припечатать. — Он бесстрашен, с эти ты согласна?
— Положим.
— И бесчестным его тоже не назовешь. Остается одно — путаник! Если не гениальный, то уж наверняка дерзкий, чего не отымешь, того не отымешь. — Миша торжественно повел бородой в мою сторону: оцените, каков я, Георгий Петрович.
Я не отозвался, в эту минуту я, право, знал не больше него.
Заговорила Ирина:
— А кто был тогда не путаник, позволь тебя спросить? Просвещенный Сенека красиво откровенничал о справедливости, а служил Нерону. Тот же Христос убеждал: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», но призывал — отдай кесарю кесарево. Тоже ведь не очень-то логично с нашей точки зрения.
— Не забывайте, Ирина Михайловна, — вежливо вмешался Толя Зыбков, — Христос проповедовал «люби врага своего». С такой позиции «кесарево кесарю» вполне оправдано — купи себе независимость, но не враждуй. А Павел-то, как мы знаем, «люби врага» боком обходил — насыпь врагу горячие уголья на голову и покорись сильнейшему, тому, кто с мечом. От недомыслия это? Путаник?.. Сомневаюсь!..
Все взгляды повернулись ко мне — слово за судьей! Но я лишь утвердился сейчас в одном: суд наш преждевременен, предварительное следствие не закончено, возможно, даже и обвинение предъявлено не по адресу.
— Скорей всего это загадка не Павла, — сказал я.
— А чья же? — насторожился Толя.
— Его времени.
— Время нелогично?
— Нелогичными могут быть люди, но не время.
— Так что, что тогда?..
— Нам ничего другого не остается, как дальше копать вокруг Павла.
Неудовлетворенное молчание. Еще бы, я, похоже, и сам скис от своих ответов.
И вдруг раздалось мелодичное сопрано:
— Можно мне спросить?
Мы не сразу сообразили, что обрела дар речи новоявленная подруга Миши Дедушки. До сих пор Настя прилежно слушала, прилежно молчала, даже неведомо было, какой по звуку ее голос. Оказывается — ангельский. Она по-школьному поднимала вверх розовую ладошку, доверчиво глядела на меня кукольно-рисованными глазами.
— А зачем нужно судить человека, который так давно умер? Не все ли равно нам, как он там вел себя?
Миша Дедушка нацелился на Толю Зыбкова взглядом заклинателя змей только попробуй сострить! А я озадаченно почесывал лысину — вопросик-то хотя и девичий, но не простой. И я ответил как мог:
— Мы выросли из него, Настя.
Настя на минуту задумалась с голубым недоумением во взоре, но тут же счастливо озарилась:
— Aга! Мы должны знать Павла, чтоб не походить на него в своих поступках.
Толя Зыбков честно выдержал, не издал ни звука, зато сам Миша негромко крякнул.
Я же счел нужным согласиться:
— Почти угадала.
3
Рассеянно молчавшая Ирина Сушко негромко произнесла:
— Устами младенца глаголет истина… Признаться честно, я тоже смутно представляю себе, чего мы хотим от Павла.
Миша Дедушка удивился:
— Эва, опять двадцать пять! Сколько раз мы это колесо крутили — роль личности в истории.
— Буксует наше колесо, друг бесценный, не двигаемся с места.
— Гоняла, гоняла машину — и ни с места! — У Миши даже скулы над бородой возмущенно порозовели. — А не кажется ли, что сейчас, в эту вот невдохновенную минуту оглядываемся на пройденный путь и — эхма! признавать вынуждены, что для госпожи истории незаменимых личностей нет.
Ирина презрительно фыркнула:
— Вот именно, доехали до открытия. Стоило ради него машину насиловать, — легко можно было самим сообразить.
— А что ты ждала? Жар-птицу красоты невиданной? Истина-то, мамочка, в скромных перьях, оказывается.
— Ждала цель, мудрый Дед. Цель! Большую и светлую, ради которой и жизнь положить не жалко. А наткнулись на старого знакомого — традиционного путаника, который заветных секретов, не жди, не откроет.
У Толи Зыбкова появилось на физиономии простодушно-дураковатое выражение.
—Позвали девочку в лес за лисичками… — начал он мечтательным голосом.
Ирина свела грозные брови, перебила:
— Давай без паясничанья, сурочек. О самом важном говорим. Толя скорбно вздохнул:
— Не надо плакать Ирина Михайловна, лисички рядом, лисички всюду, только они не на четырех ногах и не с хвостами. Мы добытчики знаний Ирина Михайловна! Значит, звания и есть наша цель.
— Нет, яблочко наливное, знания не цель, как и кирпич еще не дом. Могу я поинтересоваться: для чего пригодятся те знания, которые мы добудем?
— Кто мог сказать Герцу — для чего пригодятся его электромагнитные волны? Дело Герца и нас с вами — поймать новые знания, выпустить их в мир: летите, голуби! А уж кто и когда голубей приручит к чему приспособит — не наша забота.
Головастый румяный мальчик, пожалуй, один из лучших представителей современного поколения духовных акселератов. Такие мальчики родились тогда, когда их папы в мамы со вздохом вспоминали войну: «Тяжелое было время». Было да прошло, мальчикам не пришлось мерзнуть в окопах, ползать на брюхе под пулями, видеть трупы, есть лепешки из гнилого картофеля. Они всегда спали на чистых простынях, ели досыта, не знали, что такое заплаты на штанах, а потому снисходительно презирают грубый утилитаризм. Вот абстрактные знания — другое дело, увлекательное занятие вылавливать их, любоваться ими, а потом отбрасывать — авось подберут, приспособят. Мир для этих мальчиков вроде кроссворда — загадка пересекается с загадкой, любопытно, стоит поломать голову. Такое любопытство доступно только особо подготовленным, только избранным — аристократам духа. Людям нужен хлеб насущный, людям нужна нравственность — да, да, конечно! Готовы признать, но не способны поверить, что когда-нибудь не станет обиженных и униженных, обманщиков и корыстолюбцев, — противоречия неистребимы, рай земной такая же наивная выдумка для простаков, как и рай небесный. Раздираемый страстями мир весьма ненадежен, но тем более торопись насладиться им. Нет, такие мальчики не собираются услаждать свою плоть, для многих из них действительно, кроме «свежевымытой сорочки», ничего не надо, аристократы духа жаждут истины.
Самой разнообразной, касающейся нейтрино или квазаров, формы ДНК или наличия биополя, — изощренными приемами добыть ее, потешиться и выпустить: летите, голуби! Вдуматься — странный интеллектуальный снобизм… Он коробит не только меня, Ирина внимательно разглядывает Толю матовыми, не пускающими в себя глазами.
— Не клевещи на Герца, сурочек, — заговорила она. — Герц в отличие от тебя наверняка таил в душе святую корысть: мол, открою неизвестное явление, узнаю получше мир, значит, если не я сам, то дети и внуки сумеют получше в нем устроиться.
— А так ли уж наверняка, Ирина Михайловна, достопочтенный Герц держал про себя этот расчетец? — усомнился Толя.
— Достопочтенный Герц жил в то время, когда никто не сомневался, что всякое знание людям во благо. Достопочтенному Герцу и в голову не могло прийти, что когда-нибудь научные знания через водородные бомбы и прочих технических монстров станут глобальной угрозой. Да и сейчас, деточка, далеко не все освободились от святой корысти, лелеют надежду через новые знания принести пользу, а не вред. Только мой электронный олух, с которым я роман кручу, корыстного расчетца в душе не держит по той причине, что души-то у него нет. Стала бы я ковыряться в жизни Павла, покрытой вековой пылью, если б не рассчитывала что-то выковырять для нашей нынешней жизни. Хочу, хо-чу что-то внести в нее что-то поправить. Не сомневаюсь, Георгий Петрович того же хочет.
На широком простецком лице Толи гуляла ироническая улыбочка.
— Хотеть-то и я хочу. Кто не хочет… — Проникновенным голосом, примиряюще: — Только как мое, так и ваше, Ирина Михайловна хотение, признайтесь, дешево стоит. Оно равноценно мечтанию: эх если бы да кабы… Я же не поэтом стремлюсь быть — ученым для меня, простите, беспредметные мечтания неприемлемы.
Тут не выдержал я:
— Без мечты, голубчик, невозможна никакая деятельность, в том числе и научная. Мечта — освободиться от изнурительного труда, мечта — летать по воздуху, мечта — добраться до Луны… Каждой научной победе предшествовало исступленное мечтание. Ты собираешься подавить в себе эту способность чего же от тебя тогда ждать, каких свершений?
Толя распрямился, его рыхлое тело обрело упругость, а щекастое лицо достоинство, на чистое чело набежала морщинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Знакомьтесь… — выдохнул Миша. — И предупреждаю: меня хватит паралич, ежели вы друг другу не понравитесь.
Я бережно подержал тепленькую ладошку Насти;
— Смирение паче гордости, Миша. Тебе никак не грозит паралич.
— Георгий Петрович, я, верный пес, свирепо охранял от посторонних наш высокий ареопаг. Георгий Петрович, за преданность прошу награды…
— Проси!
Разрешите ей время от времени находиться среди нас.
Ну мог ли я отказать?
И Настя, примостившись рядом с Мишей на подоконнике, стала представлять в своем лице публику…
Толя Зыбков деловито нахохлен, на коленях раскрытый блокнот — для торжественности, не для памяти. Память у парня отменная, нужные цитаты безошибочно выдает наизусть, и голос его на сей раз без насмешки, щекастое лицо насуплено.
— Я утверждаю: Павел постоянно предавал самого себя. И доказать это большого труда не составляет…
Я рисую ромашки и бакенбардисто-усатые физиономии, Ирина дымит сигаретой, прицельно щурится сквозь дым на неподкупного Толю, Миша Дедушка, плечо в плечо с завороженной Настей, в картинном внимании задрал тугую бородку.
А Толя не торопясь стравливает Павла с Павлом:
— В «Послании к Римлянам», глава двенадцатая, брошен призыв «И не сообразуйтесь с веком сим!» С одним из самых, можно сказать, безобразных веков в истории, породившем чудовищ вроде Калигулы и Нерона. «Не сообразуйтесь!» — вполне достойный новатора призыв…
Толя опускает глаза к непорочно чистой странице блокнота, давая нам возможность проникнуться значительностью сообщения.
— После такого призыва, наверное, следует ждать совета — как же изменить несообразный век? И совет Павел дает в том же «Послании к Римлянам»: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван…» То есть раб оставайся рабом, а господин господином. «Не сообразуйтесь с веком сим», стремитесь к иному, но пусть остается все как было, не нужно ничего менять.
Странное совмещение несовместимого!
И не выдерживает Ирина:
— Да он же хотел изменить не социальное устройство, а нравы. Только нравы, голубчик!
Я рисую гусара с усами и кожей чувствую — Толя Зыбков собирается для выпада. Говорит он противным постно-назидательным тоном:
— Нельзя изменить нравы, Ирина Михайловна, не меняя социального устройства.
Искушенный бретер делает ложный финт, и отважно-прямолинейная Ирина попадается на него.
— Это тебе умный мальчик, известно и мне, — раздражается она — а Павел не изучал марксизма, он-то ведь искренне считал — можно нравы изменить, так сказать, напрямую.
И Толя с ленцой, медлительно тянется к блокнотику, перелистнул его с чистой странички на чистую, заговорил с явным наслаждением:
— А вот в «Первом послании к Коринфянам», глава пятнадцатая, Павел провозглашает: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы».
Не правда ли, знаменательные слова? Даже для нас с вами, Ирина Михайловна…
Нет, он не хуже нас, просвещенных, понимал, что нравы зависят от сообществ.
Знал это и… «Каждый оставайся в том звании, в котором призван».
— Гм… Черт возьми!
Математик Ирина Сушко слабо сведуща в Новом завете, сообщение Толи для нее — ошеломляющее открытие. А Толя не снисходит до торжества, двигается дальше уже победным маршем, без выжидательных остановок:
— Павел отстаивает: «Люби ближнего твоего, как самого себя».
Отстаивает не только страстно, но и бесстрашно. В раболепстве его никак не обвинишь. И тем не менее усиленно внушает: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, не проклинайте». Имеете право, Ирина Михайловна, заметить гонители для него не имели, мол, классовой подоплеки, просто дурные люди, заблудшие души. Увы, Павел тут не оставляет двусмысленности, объясняет без околичностей; «Всякая душа да будет покорна высшим властям». Гонителями-то высшие власти оказываются. Павел признает это, но объясняет: «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч… И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести». Каковы наставленьица, Ирина Михайловна? А между прочим, в другом месте Павел настойчиво утверждает, что вовсе не проповедует мудрость «властей века сего предержащих». Вот и гадай, чему из того, что говорил, он сам верил, чему нет…
— Верил и в то и в другое — гениальный путаник! — авторитетно объявляет от окна Миша Дедушка.
Ирина с досадой морщится:
— Сказал — что рублем одарил.
— Скажи иначе. — Миша петушино-воинствен при Насте, однако с острасточкой: Ирина может и припечатать. — Он бесстрашен, с эти ты согласна?
— Положим.
— И бесчестным его тоже не назовешь. Остается одно — путаник! Если не гениальный, то уж наверняка дерзкий, чего не отымешь, того не отымешь. — Миша торжественно повел бородой в мою сторону: оцените, каков я, Георгий Петрович.
Я не отозвался, в эту минуту я, право, знал не больше него.
Заговорила Ирина:
— А кто был тогда не путаник, позволь тебя спросить? Просвещенный Сенека красиво откровенничал о справедливости, а служил Нерону. Тот же Христос убеждал: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», но призывал — отдай кесарю кесарево. Тоже ведь не очень-то логично с нашей точки зрения.
— Не забывайте, Ирина Михайловна, — вежливо вмешался Толя Зыбков, — Христос проповедовал «люби врага своего». С такой позиции «кесарево кесарю» вполне оправдано — купи себе независимость, но не враждуй. А Павел-то, как мы знаем, «люби врага» боком обходил — насыпь врагу горячие уголья на голову и покорись сильнейшему, тому, кто с мечом. От недомыслия это? Путаник?.. Сомневаюсь!..
Все взгляды повернулись ко мне — слово за судьей! Но я лишь утвердился сейчас в одном: суд наш преждевременен, предварительное следствие не закончено, возможно, даже и обвинение предъявлено не по адресу.
— Скорей всего это загадка не Павла, — сказал я.
— А чья же? — насторожился Толя.
— Его времени.
— Время нелогично?
— Нелогичными могут быть люди, но не время.
— Так что, что тогда?..
— Нам ничего другого не остается, как дальше копать вокруг Павла.
Неудовлетворенное молчание. Еще бы, я, похоже, и сам скис от своих ответов.
И вдруг раздалось мелодичное сопрано:
— Можно мне спросить?
Мы не сразу сообразили, что обрела дар речи новоявленная подруга Миши Дедушки. До сих пор Настя прилежно слушала, прилежно молчала, даже неведомо было, какой по звуку ее голос. Оказывается — ангельский. Она по-школьному поднимала вверх розовую ладошку, доверчиво глядела на меня кукольно-рисованными глазами.
— А зачем нужно судить человека, который так давно умер? Не все ли равно нам, как он там вел себя?
Миша Дедушка нацелился на Толю Зыбкова взглядом заклинателя змей только попробуй сострить! А я озадаченно почесывал лысину — вопросик-то хотя и девичий, но не простой. И я ответил как мог:
— Мы выросли из него, Настя.
Настя на минуту задумалась с голубым недоумением во взоре, но тут же счастливо озарилась:
— Aга! Мы должны знать Павла, чтоб не походить на него в своих поступках.
Толя Зыбков честно выдержал, не издал ни звука, зато сам Миша негромко крякнул.
Я же счел нужным согласиться:
— Почти угадала.
3
Рассеянно молчавшая Ирина Сушко негромко произнесла:
— Устами младенца глаголет истина… Признаться честно, я тоже смутно представляю себе, чего мы хотим от Павла.
Миша Дедушка удивился:
— Эва, опять двадцать пять! Сколько раз мы это колесо крутили — роль личности в истории.
— Буксует наше колесо, друг бесценный, не двигаемся с места.
— Гоняла, гоняла машину — и ни с места! — У Миши даже скулы над бородой возмущенно порозовели. — А не кажется ли, что сейчас, в эту вот невдохновенную минуту оглядываемся на пройденный путь и — эхма! признавать вынуждены, что для госпожи истории незаменимых личностей нет.
Ирина презрительно фыркнула:
— Вот именно, доехали до открытия. Стоило ради него машину насиловать, — легко можно было самим сообразить.
— А что ты ждала? Жар-птицу красоты невиданной? Истина-то, мамочка, в скромных перьях, оказывается.
— Ждала цель, мудрый Дед. Цель! Большую и светлую, ради которой и жизнь положить не жалко. А наткнулись на старого знакомого — традиционного путаника, который заветных секретов, не жди, не откроет.
У Толи Зыбкова появилось на физиономии простодушно-дураковатое выражение.
—Позвали девочку в лес за лисичками… — начал он мечтательным голосом.
Ирина свела грозные брови, перебила:
— Давай без паясничанья, сурочек. О самом важном говорим. Толя скорбно вздохнул:
— Не надо плакать Ирина Михайловна, лисички рядом, лисички всюду, только они не на четырех ногах и не с хвостами. Мы добытчики знаний Ирина Михайловна! Значит, звания и есть наша цель.
— Нет, яблочко наливное, знания не цель, как и кирпич еще не дом. Могу я поинтересоваться: для чего пригодятся те знания, которые мы добудем?
— Кто мог сказать Герцу — для чего пригодятся его электромагнитные волны? Дело Герца и нас с вами — поймать новые знания, выпустить их в мир: летите, голуби! А уж кто и когда голубей приручит к чему приспособит — не наша забота.
Головастый румяный мальчик, пожалуй, один из лучших представителей современного поколения духовных акселератов. Такие мальчики родились тогда, когда их папы в мамы со вздохом вспоминали войну: «Тяжелое было время». Было да прошло, мальчикам не пришлось мерзнуть в окопах, ползать на брюхе под пулями, видеть трупы, есть лепешки из гнилого картофеля. Они всегда спали на чистых простынях, ели досыта, не знали, что такое заплаты на штанах, а потому снисходительно презирают грубый утилитаризм. Вот абстрактные знания — другое дело, увлекательное занятие вылавливать их, любоваться ими, а потом отбрасывать — авось подберут, приспособят. Мир для этих мальчиков вроде кроссворда — загадка пересекается с загадкой, любопытно, стоит поломать голову. Такое любопытство доступно только особо подготовленным, только избранным — аристократам духа. Людям нужен хлеб насущный, людям нужна нравственность — да, да, конечно! Готовы признать, но не способны поверить, что когда-нибудь не станет обиженных и униженных, обманщиков и корыстолюбцев, — противоречия неистребимы, рай земной такая же наивная выдумка для простаков, как и рай небесный. Раздираемый страстями мир весьма ненадежен, но тем более торопись насладиться им. Нет, такие мальчики не собираются услаждать свою плоть, для многих из них действительно, кроме «свежевымытой сорочки», ничего не надо, аристократы духа жаждут истины.
Самой разнообразной, касающейся нейтрино или квазаров, формы ДНК или наличия биополя, — изощренными приемами добыть ее, потешиться и выпустить: летите, голуби! Вдуматься — странный интеллектуальный снобизм… Он коробит не только меня, Ирина внимательно разглядывает Толю матовыми, не пускающими в себя глазами.
— Не клевещи на Герца, сурочек, — заговорила она. — Герц в отличие от тебя наверняка таил в душе святую корысть: мол, открою неизвестное явление, узнаю получше мир, значит, если не я сам, то дети и внуки сумеют получше в нем устроиться.
— А так ли уж наверняка, Ирина Михайловна, достопочтенный Герц держал про себя этот расчетец? — усомнился Толя.
— Достопочтенный Герц жил в то время, когда никто не сомневался, что всякое знание людям во благо. Достопочтенному Герцу и в голову не могло прийти, что когда-нибудь научные знания через водородные бомбы и прочих технических монстров станут глобальной угрозой. Да и сейчас, деточка, далеко не все освободились от святой корысти, лелеют надежду через новые знания принести пользу, а не вред. Только мой электронный олух, с которым я роман кручу, корыстного расчетца в душе не держит по той причине, что души-то у него нет. Стала бы я ковыряться в жизни Павла, покрытой вековой пылью, если б не рассчитывала что-то выковырять для нашей нынешней жизни. Хочу, хо-чу что-то внести в нее что-то поправить. Не сомневаюсь, Георгий Петрович того же хочет.
На широком простецком лице Толи гуляла ироническая улыбочка.
— Хотеть-то и я хочу. Кто не хочет… — Проникновенным голосом, примиряюще: — Только как мое, так и ваше, Ирина Михайловна хотение, признайтесь, дешево стоит. Оно равноценно мечтанию: эх если бы да кабы… Я же не поэтом стремлюсь быть — ученым для меня, простите, беспредметные мечтания неприемлемы.
Тут не выдержал я:
— Без мечты, голубчик, невозможна никакая деятельность, в том числе и научная. Мечта — освободиться от изнурительного труда, мечта — летать по воздуху, мечта — добраться до Луны… Каждой научной победе предшествовало исступленное мечтание. Ты собираешься подавить в себе эту способность чего же от тебя тогда ждать, каких свершений?
Толя распрямился, его рыхлое тело обрело упругость, а щекастое лицо достоинство, на чистое чело набежала морщинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34