Но он мгновенно оправился и, в свою очередь, смерил ее гневным и надменным взором.
– Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.
Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.
Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.
В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.
Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.
– Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.
– Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».
О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.
Абрасак громко расхохотался.
– Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.
Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.
Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.
Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.
Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.
Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.
Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.
Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.
Наконец, Абрасаку пришлось признать себя побежденным; он дошел до полного истощения сил. Шатаясь, словно пьяный, поплелся он в свою комнату и упал на ближайший стул. Невозможно описать то, что испытывал он в эту минуту, и будь Абрасак простым смертным, он наверно умер бы от разрыва сердца.
Впервые после своего бегства наткнулся он на более сильную сравнительно с ним власть: он понял, что знание, составлявшее его гордость, очень немного стоило, и что сравнительно с вызванными им на бой великанами он просто бессильный пигмей. Под напором подавлявшего сознания собственного ничтожества ему казалось, что череп его сжат. С хриплым стоном схватился Абрасак за голову и безжизненной массой свалился на пол.
Уржани между тем вовсе не спала. Предчувствуя, что Абрасак произведет ночное нападение и воспользуется ее сном, она хоть и легла, но твердо решила не спать и быть настороже. Предохранительный талисман она спрятала под одеждой, как научил ее отец, и стала ждать.
Тонкий слух ее уловил неслышные почти шаги Абрасака, она видела, как он вошел, и сквозь полузакрытые веки, трепеща сердцем и притворяясь спящей, следила за страшной борьбой, происходившей в двух шагах от ее постели. Но она-то видела раскаленную, покрывавшую ее сетку, на которую, как на каменную
стену, наталкивались стихийные демонические силы, вызванные Абрасаком.
Когда наконец похититель ее вышел, шатаясь, из комнаты, Уржани встала, опустилась на колени и принялась горячо молиться. Но не за свое только спасение благодарила она Бога, а просила и за ослепленного нечистой любовью человека, страдания и поражение которого она только что видела.
Очнувшись, Абрасак чувствовал себя слабым и разбитым, точно после тяжкой болезни; возвратный удар был так силен, что даже его бессмертный организм был потрясен. Он улегся на постель и глубоко задумался; сон не приходил, но голова работала уже как всегда. И эти горькие, отчаянные, бешеные думы, бушевавшие как волны в непогоду, причиняли ему почти физическую боль.
Пришедший к нему Жан д'Игомер с первого же взгляда на бледное и изменившееся лицо друга понял, что любовные дела его плохи. Однако он ничем не выдал себя и, поговорив о постороннем, попросил научить его обещанному магическому ритуалу, который мог бы помешать Сите ставить между ними флюидическую преграду. На эту просьбу Абрасак разразился глумливым звонким смехом.
– Я бессилен тебе помочь, мой милый. Как другу и кузену признаюсь, что с этой ночи не верю более в свою науку, по некоторым по крайней мере вопросам, и… живу теперь лишь для мести. Все свое знание и энергию я употреблю единственно на то, чтобы ускорить наш поход на «божественный»… ха, ха, ха!… город, и до самого основания уничтожу это гнездо тирании и проклятой науки.
Приятель неодобрительно покачал головой.
– Не увлекайся, Абрасак, и не развенчивай понапрасну свое огромное знание. По твоим словам и душевному состоянию я заключаю, что ты потерпел неудачу, натолкнувшись на знания, превосходящие твои, и урок этот пусть научит тебя осторожности. Хорошенько все обдумай, прежде чем затевать борьбу с такими могущественными и бессмертными по твоим словам, людьми.
– Увидим. Будущее и решительный бой только укажут, кто останется победителем. Правда, они – бессмертны, и я не могу убить их; но мучить их могу и буду делать это, пока они не откроют мне свои тайны.
И он сжал кулаки.
– В настоящее время я отправляюсь искать союзников. Мне известно, что недалеко отсюда, на берегу и некоторых скалистых островах живут великаны, перед которыми наши «обезьяны» – младенцы; ими труднее управлять, потому что они глупее наших, но я все-таки изучил их первобытный язык и, кажется, нашел способ, как обуздать и подчинить себе. Их невероятная физическая сила окажет нам огромную помощь, когда пойдем мы на приступ.
Я уезжаю вечером и возьму с собой Рандольфа и Клодомира, а ты будешь распоряжаться здесь в мое отсутствие. Нечего говорить, что тебе поручается беречь Уржани как зеницу ока. Кроме того, наблюдай, чтобы не прерывались воинские упражнения наших «обезьян» и заготовка оружия.
Ночью Абрасак действительно уехал с двумя товарищами, не сказав, когда возвратится; а Жан д'Игомер добросовестно исполнял возложенное на него дело.
Это был человек умный и энергичный. Будучи одарен многими не вполне развитыми еще достоинствами, он хотя и не был столь гениален, как Абрасак, но оказался более него сговорчивым, хладнокровным и не таким самонадеянным. Он сообразил, что женщина, сумевшая отстоять себя от его пылкого кузена, должна обладать великими знаниями и, может быть, пособит смягчить его жену и восстановит мир в домах его товарищей.
С этим решением в душе, принеся однажды Уржани ее ежедневное продовольствие, д'Игомер почтительно попросил разрешения изложить ей горести свои и попросить совета. Уржани немедля согласилась, любезно предложила ему сесть и обещала помочь по мере возможности.
Тогда д'Игомер рассказал все скорби, причиненные ему и его приятелям их строптивыми женами.
– К чему все это приведет, – с грустью прибавил он, – раз дело совершилось? Сита – моя жена, и я всей душой люблю ее, а она обвиняет меня в том, что я ее обесчестил. Да я ведь ничего иного и не желаю, как узаконить наш союз и выполнить все установленные магами обряды, если бы я только знал их. И друзья мои в таком же точно положении. Только не все так терпеливы, как я, а один из нас, очень вспыльчивый, даже побил свою жену.
– Фи! Такой прием, наверно, не покорит ему сердце его подруги, – возразила Уржани. – Но вы правы, что сделано – того не переделаешь, и я употреблю все усилия, чтобы убедить подруг подчиниться назначенной им от Бога участи и честно исполнить свой долг.
Сегодня же я схожу к Сите, а не то приведите ее сюда. Я желала бы также посетить и других, если только мне можно свободно ходить по городу, не опасаясь великанов. Не бойтесь, я не убегу, даже если бы имела на то возможность. Даю вам свое честное слово, – присовокупила она, улыбаясь.
Д'Игомер заверил ее, что ей нечего страшиться, и сказал, что лично будет сопровождать ее, чтобы показать ей город, дома его товарищей и дорогу в храм, где находилась Авани.
Он рассказал ей также, что храм каждый день бывает переполнен в богослужебные часы, и что «обезьяны» не могут налюбоваться богинею и надышаться ароматами, наполняющими пещеру.
Так как Уржани пожелала прежде всего навестить Авани, то Д'Игомер повел ее в только что опустевшую пещеру.
Приятельница сообщила Уржани, что дикари держат себя благоговейно и спокойно; а так как между приходящими бывает много больных, то ей очень нужны несколько помощниц для наблюдения за лечением. Сама же она, в качестве «божества» обречена на внешнюю бездеятельность.
– Я буду приходить помогать тебе. Мне ведь нечего делать, и обожатель мой в отсутствии. Но я надеюсь достать тебе еще помощниц, – объявила, подумав, Уржани.
Затем начался обход подруг, так неожиданно сделавшихся жертвами женитьбенных затей Абрасака.
Раньше других посетила она Ситу и с присущей ей убедительностью пристыдила ту, напомнив ей основы магической школы, где она получила свое воспитание.
– К чему послужили все наставления и примеры, словом, уяснение законов, ведущих нас по пути восхождения, если в первом же испытании в тебе рушится все доброе, и из недр души твоей восстают дурные и низменные чувства, которые я считала уже побежденными, и которые разрушают в тебе гармонию и ослепляют тебя на единственном пути, достойном женщины, достигшей порога высшего посвящения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.
Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.
Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.
В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.
Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.
– Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.
– Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».
О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.
Абрасак громко расхохотался.
– Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.
Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.
Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.
Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.
Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.
Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.
Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.
Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.
Наконец, Абрасаку пришлось признать себя побежденным; он дошел до полного истощения сил. Шатаясь, словно пьяный, поплелся он в свою комнату и упал на ближайший стул. Невозможно описать то, что испытывал он в эту минуту, и будь Абрасак простым смертным, он наверно умер бы от разрыва сердца.
Впервые после своего бегства наткнулся он на более сильную сравнительно с ним власть: он понял, что знание, составлявшее его гордость, очень немного стоило, и что сравнительно с вызванными им на бой великанами он просто бессильный пигмей. Под напором подавлявшего сознания собственного ничтожества ему казалось, что череп его сжат. С хриплым стоном схватился Абрасак за голову и безжизненной массой свалился на пол.
Уржани между тем вовсе не спала. Предчувствуя, что Абрасак произведет ночное нападение и воспользуется ее сном, она хоть и легла, но твердо решила не спать и быть настороже. Предохранительный талисман она спрятала под одеждой, как научил ее отец, и стала ждать.
Тонкий слух ее уловил неслышные почти шаги Абрасака, она видела, как он вошел, и сквозь полузакрытые веки, трепеща сердцем и притворяясь спящей, следила за страшной борьбой, происходившей в двух шагах от ее постели. Но она-то видела раскаленную, покрывавшую ее сетку, на которую, как на каменную
стену, наталкивались стихийные демонические силы, вызванные Абрасаком.
Когда наконец похититель ее вышел, шатаясь, из комнаты, Уржани встала, опустилась на колени и принялась горячо молиться. Но не за свое только спасение благодарила она Бога, а просила и за ослепленного нечистой любовью человека, страдания и поражение которого она только что видела.
Очнувшись, Абрасак чувствовал себя слабым и разбитым, точно после тяжкой болезни; возвратный удар был так силен, что даже его бессмертный организм был потрясен. Он улегся на постель и глубоко задумался; сон не приходил, но голова работала уже как всегда. И эти горькие, отчаянные, бешеные думы, бушевавшие как волны в непогоду, причиняли ему почти физическую боль.
Пришедший к нему Жан д'Игомер с первого же взгляда на бледное и изменившееся лицо друга понял, что любовные дела его плохи. Однако он ничем не выдал себя и, поговорив о постороннем, попросил научить его обещанному магическому ритуалу, который мог бы помешать Сите ставить между ними флюидическую преграду. На эту просьбу Абрасак разразился глумливым звонким смехом.
– Я бессилен тебе помочь, мой милый. Как другу и кузену признаюсь, что с этой ночи не верю более в свою науку, по некоторым по крайней мере вопросам, и… живу теперь лишь для мести. Все свое знание и энергию я употреблю единственно на то, чтобы ускорить наш поход на «божественный»… ха, ха, ха!… город, и до самого основания уничтожу это гнездо тирании и проклятой науки.
Приятель неодобрительно покачал головой.
– Не увлекайся, Абрасак, и не развенчивай понапрасну свое огромное знание. По твоим словам и душевному состоянию я заключаю, что ты потерпел неудачу, натолкнувшись на знания, превосходящие твои, и урок этот пусть научит тебя осторожности. Хорошенько все обдумай, прежде чем затевать борьбу с такими могущественными и бессмертными по твоим словам, людьми.
– Увидим. Будущее и решительный бой только укажут, кто останется победителем. Правда, они – бессмертны, и я не могу убить их; но мучить их могу и буду делать это, пока они не откроют мне свои тайны.
И он сжал кулаки.
– В настоящее время я отправляюсь искать союзников. Мне известно, что недалеко отсюда, на берегу и некоторых скалистых островах живут великаны, перед которыми наши «обезьяны» – младенцы; ими труднее управлять, потому что они глупее наших, но я все-таки изучил их первобытный язык и, кажется, нашел способ, как обуздать и подчинить себе. Их невероятная физическая сила окажет нам огромную помощь, когда пойдем мы на приступ.
Я уезжаю вечером и возьму с собой Рандольфа и Клодомира, а ты будешь распоряжаться здесь в мое отсутствие. Нечего говорить, что тебе поручается беречь Уржани как зеницу ока. Кроме того, наблюдай, чтобы не прерывались воинские упражнения наших «обезьян» и заготовка оружия.
Ночью Абрасак действительно уехал с двумя товарищами, не сказав, когда возвратится; а Жан д'Игомер добросовестно исполнял возложенное на него дело.
Это был человек умный и энергичный. Будучи одарен многими не вполне развитыми еще достоинствами, он хотя и не был столь гениален, как Абрасак, но оказался более него сговорчивым, хладнокровным и не таким самонадеянным. Он сообразил, что женщина, сумевшая отстоять себя от его пылкого кузена, должна обладать великими знаниями и, может быть, пособит смягчить его жену и восстановит мир в домах его товарищей.
С этим решением в душе, принеся однажды Уржани ее ежедневное продовольствие, д'Игомер почтительно попросил разрешения изложить ей горести свои и попросить совета. Уржани немедля согласилась, любезно предложила ему сесть и обещала помочь по мере возможности.
Тогда д'Игомер рассказал все скорби, причиненные ему и его приятелям их строптивыми женами.
– К чему все это приведет, – с грустью прибавил он, – раз дело совершилось? Сита – моя жена, и я всей душой люблю ее, а она обвиняет меня в том, что я ее обесчестил. Да я ведь ничего иного и не желаю, как узаконить наш союз и выполнить все установленные магами обряды, если бы я только знал их. И друзья мои в таком же точно положении. Только не все так терпеливы, как я, а один из нас, очень вспыльчивый, даже побил свою жену.
– Фи! Такой прием, наверно, не покорит ему сердце его подруги, – возразила Уржани. – Но вы правы, что сделано – того не переделаешь, и я употреблю все усилия, чтобы убедить подруг подчиниться назначенной им от Бога участи и честно исполнить свой долг.
Сегодня же я схожу к Сите, а не то приведите ее сюда. Я желала бы также посетить и других, если только мне можно свободно ходить по городу, не опасаясь великанов. Не бойтесь, я не убегу, даже если бы имела на то возможность. Даю вам свое честное слово, – присовокупила она, улыбаясь.
Д'Игомер заверил ее, что ей нечего страшиться, и сказал, что лично будет сопровождать ее, чтобы показать ей город, дома его товарищей и дорогу в храм, где находилась Авани.
Он рассказал ей также, что храм каждый день бывает переполнен в богослужебные часы, и что «обезьяны» не могут налюбоваться богинею и надышаться ароматами, наполняющими пещеру.
Так как Уржани пожелала прежде всего навестить Авани, то Д'Игомер повел ее в только что опустевшую пещеру.
Приятельница сообщила Уржани, что дикари держат себя благоговейно и спокойно; а так как между приходящими бывает много больных, то ей очень нужны несколько помощниц для наблюдения за лечением. Сама же она, в качестве «божества» обречена на внешнюю бездеятельность.
– Я буду приходить помогать тебе. Мне ведь нечего делать, и обожатель мой в отсутствии. Но я надеюсь достать тебе еще помощниц, – объявила, подумав, Уржани.
Затем начался обход подруг, так неожиданно сделавшихся жертвами женитьбенных затей Абрасака.
Раньше других посетила она Ситу и с присущей ей убедительностью пристыдила ту, напомнив ей основы магической школы, где она получила свое воспитание.
– К чему послужили все наставления и примеры, словом, уяснение законов, ведущих нас по пути восхождения, если в первом же испытании в тебе рушится все доброе, и из недр души твоей восстают дурные и низменные чувства, которые я считала уже побежденными, и которые разрушают в тебе гармонию и ослепляют тебя на единственном пути, достойном женщины, достигшей порога высшего посвящения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42