Там рождаются очень эффектные невротики. В Гарварде был один такой... — он остановился и взглянул на Мышонка. — Ты забавный парень. Вот ты управляешь звездолетом, продуктом технологии тридцать второго века, и в то же время твоя голова забита отсталыми идеями тысячелетней давности. Покажи мне то, что ты стянул.
Мышонок засунул руку в футляр и вытащил карту. Он глядел на нее, пока Катин не потянулся за ней.
— Ты не помнишь, кто тебе сказал, что не надо верить Тароту? — Катин рассматривал карту.
— Моя... — Мышонок положил руки на край футляра. — Одна женщина. Когда я был совсем ребенком, лет пяти или шести.
— Она тоже цыганка?
— Да. Она заботилась обо мне. У нее были карты. Такие, как у Тай. Только не трехмерные. И старые. Когда мы скитались по Франции и Италии, она гадала желающим. Она все знала: и что означают картинки, и вообще все. И рассказывала мне. Она говорила, что кто бы чего не говорил, все это липа. Все это фальшь и на самом деле ничего не значит. Она говорила, что это цыгане распространили карты Тарота.
— Все так. Цыгане, по-видимому, перенесли их с Востока на Запад в одиннадцатом-двенадцатом веках. И способствовали их распространению в Европе в последующие пятьсот лет.
— Вот что она говорила мне: карты первоначально принадлежали цыганам, и поэтому цыгане знают — они всегда лгут. И никогда не верят им.
Катин улыбнулся.
— Весьма романтичное примечание. Скажу только вот что: мысль, что все эти символы, пройдя через пять тысяч лет мифологии, являются практически бессмысленными и не имеют никакого отношения к человеческим делам и мыслям — всего лишь отголосок набата нигилизма. К несчастью, я знаю слишком много об этих символах, чтобы отмести их. Однако мне интересно все, что ты сказал. Так эта женщина, с которой ты жил, когда был ребенком, — она гадала по картам Тарота, но настаивала на том, что они лгут?
— Да, — он снял с колен футляр. — Только...
— Только, что? — спросил Катин, когда Мышонок умолк.
— Только однажды ночью, перед самым рассветом... Кругом были одни цыгане. Мы сидели ночью в пещере и ждали. Мы все были очень напуганы, потому что что-то должно было случиться. Взрослые шептались об этом, но когда кто-нибудь из детей подходил близко, замолкали. И в эту ночь она гадала по картам — только так, как если бы они не лгали. А все сидели вокруг костра в темноте и слушали, что она читает по картам. А на следующее утро кто-то рано разбудил меня, когда солнце еще только поднималось над городом. Все исчезли. Я шел не с мамой, а с женщиной, которая гадала по картам. Я никого из них больше не увидел. Те, с кем я шел, вскоре тоже исчезли. И я двинулся к Турции совсем один, — Мышонок в задумчивости провел большим пальцем по коже футляра. — Но той ночью, когда она гадала по картам, я помню, что я был сильно испуган. Они тоже были напуганы, понимаешь? И они не говорили, чем. Но что-то напугало их до такой степени, что они решили спросить совета у карт, хотя они знали, что карты — это липа!
— Я понимаю это так, что когда ситуация становится чересчур серьезной, люди вспоминают о своем здравом смысле и отбрасывают предрассудки, пока опасность не минует. — Катин задумался. — Что, как ты думаешь, могло случиться?
Мышонок пожал плечами.
— Возможно, за нами гнались. Ты знаешь, как это бывает с цыганами. Все думают, что цыгане воруют. Это так. Может быть, за нами гнались из города. Никто на Земле не любит цыган. Вот почему мы не работаем.
— Ты-то работаешь, Мышонок, и работаешь, много. Потому я и удивился, что ты ввязался во все эти ненужные дела с Тай. Ты потеряешь свое доброе имя.
— Я не был с цыганами с того времени, когда мне было лет семь-восемь. А кроме того, я заимел разъемы. Хотя их у меня и не было, пока я не поступил в Куперовскую Академию Астронавтики в Мельбурне.
— Правда? Тебе тогда должно было быть лет пятнадцать-шестнадцать. А это, конечно, много. На Луне мы обретаем свои разъемы годам к трем-четырем, так что можем подключаться к школьным обучающим компьютерам, — на лице Катина вдруг появилось ошеломленное выражение. — Ты хочешь сказать, что на Земле была целая группа взрослых мужчин и женщин, а с ними и детей, которые бродили от города к городу, из страны в страну, и все они были без разъемов?
— Да. Именно так.
— Не так-то уж много работ можно делать, не имея разъемов.
— Конечно.
— Ничего удивительного, что твоим цыганам приходилось переходить с места на место. Группа странствующих взрослых людей, не имеющих возможности подключиться к машинам! — он покачал головой, — Но почему же вы их не имеете?
— Таковы цыгане. У нас их никогда не было. Они нам никогда не были нужны. У меня есть разъемы, потому что я был одинок и... Ну, я полагал, что так будет легче, — Мышонок уронил руки на колени. — Но это все-таки не причина, чтобы выгонять нас из города, где мы остановились. Однажды, помню, они поймали двух цыган и убили их. Их избили до полусмерти, а потом отрезали руки и повесили вниз головой, и они истекли кровью.
— Мышонок! — лицо Катина исказилось.
— Я был совсем ребенком, но я помню. Может быть, это и заставило, в конце концов, маму решиться спросить совета у карт, которым она не верила. Может быть, это и заставило нас разойтись в стороны.
— Только в созвездии Дракона! — выдавил Катин. — Только на Земле!..
Смуглое лицо повернулось к нему.
— Почему, Катин? Продолжай, скажи мне, почему с нами так обращаются? — в его словах не было вопроса. Только обида.
— Потому что люда тупы, узколобы и боятся всего непонятного, — Катин закрыл глаза, — Вот почему я предпочитаю луны. Даже на самой большой луне трудно встретить такое количество людей, чтобы могли произойти подобные вещи, — глаза раскрылись. — Мышонок, прими во внимание вот что. У капитана фон Рея есть разъемы. Он — один из богатейших людей Вселенной. Они есть и у любого горняка, дворника, бармена, клерка-регистратора, и у тебя. В Федерации Плеяд и в Окраинных Колониях существует феномен, возникший вследствие слияния культур, и проявляющийся, в частности, в том, что все машины воспринимаются как непосредственное продолжение человека. Это, как очевидное, признается всеми социальными слоями со времен Аштона Кларка. И до этого разговора я был сказал, что феномен слияния культур имеет место и на Земле. Но ты напомнил мне, что в мире наших предков да сих пор существуют культурные анахронизмы. Подумать только, что группа не имеющих разъемов цыган — истощенных, ищущих работу там, где никакой работы нет, предсказывающих судьбу способом, который сами они уже перестали понимать, в то время, как вся Вселенная достигла понимания того, чем обладали предки этих самых цыган пятнадцать веков назад, игнорирующих закон Еноха — входит в город и не расстраивается тем, что у всех остальных мужчин и женщин имеются разъемы. Закон Еноха? Когда ты подключаешься к большой машине, это называется «стаддинг». Неизвестно, откуда пошло это выражение. Нет, я не понимаю, почему так случилось. Но немного понимаю — как, — он покачал головой. — Земля — забавное место. Я там учился четыре года, но только сейчас до меня начинает доходить, как мало я в этом разбираюсь. Те из нас, кто родился не на Земле, видимо, просто не в состоянии полностью это осознать. Вся остальная часть созвездия Дракона живет, по-моему, более простой жизнью, — Катин поглядел на карту в своей руке. — Ты знаешь, как называется эта карта?
Мышонок кивнул.
— Солнце.
— Ты знаешь, если бы ты ходил около разложенных карт, гадание вышло бы неверным. Капитан очень хотел, чтобы ему попалась эта карта.
— Я знаю, — пальцы скользнули по ремню футляра. — Карты уже сказали обо мне, стоящим между капитаном и его солнцем, едва только я стащил одну, — Мышонок покачал головой.
Катин протянул ему карту.
— Почему бы тебе ее не отдать? Пока не поздно, извинись за то, что затеял всю эту суету.
С минуту Мышонок молча смотрел себе под ноги. Потом поднялся, взял карту и побрел через холл.
Катин глядел ему вслед, пока тот не исчез за углом. Потом он скрестил руки на груди, опустил голову и задумался. Он думал о блеклой пыли всех виденных им лун.
* * *
Катин сидел в затихшем холле, прикрыв глаза. Что-то вдруг потянуло его за карман шортов. Он открыл глаза.
— Эй!..
Линчес (за плечом — тенью — Айдас) подкрался к нему и вытащил за цепочку диктофон из кармана. Теперь он держал его в своей руке.
— Для чего...
— ...эта штука? — закончил Айдас.
— А вы не хотите его вернуть? — причиной раздражения Катина было то, что прервали его размышления. И их самонадеянность.
— Мы видели, как ты возился с этой штукой тогда в порту, — Айдас взял диктофон из пальцев брата.
— Понимаешь... — начал Катин.
Айдас протянул ему диктофон.
— Благодарю, — Катин стал засовывать его обратно в карман.
— Покажи нам, как он работает...
— ...и для чего он тебе.
Катин, помедлив, достал диктофон.
— Это матричный диктофон, в который я наговариваю свои заметки. Он мне нужен, чтобы написать роман.
Айдас покачал головой.
— Ну я знаю, что это такое...
— ...и я. Почему ты хочешь...
— ...сделать такой...
— ...почему ты не хочешь создать психораму...
— ...это же значительно легче. А мы...
— ...тоже там есть?
Катин неожиданно поймал себя на том, что хочет сказать одновременно четыре вещи. И рассмеялся.
— Понимаете, ребята, я так не могу, — он на мгновение задумался. — Я не знаю, почему я хочу писать. Конечно, проще создать психораму, когда уже есть необходимое оборудование, деньги и знакомства на студии. Но это совсем не то, чего я хочу. И я не знаю, будете вы там или нет. Я еще и не начинал думать о предмете. Я пока делаю только записи к роману, — Катин и близнецы посмотрели друг на друга. — Эти записи неэстетичны, если сравнивать с самим романом. Знаете, нельзя же просто сидеть и писать роман. Обязательно надо думать. Роман — это форма искусства. Я должен полностью его продумать, прежде чем начать писать. Но, так иди иначе, это то, что я хочу создать.
— О, — протянул Линчес.
— Ты уверен, что знаешь, что такое...
— ...Конечно. Помнишь «Войну...
— ...и мир». Да. Но это психорама...
— ...с Че Онг в роли Наташи. Но она...
— ...сделана по роману? Точно, я...
— ...Ты теперь вспомнил?
— Угу, — Айдас, стоящий позади брата, неторопливо кивнул. — Только, — теперь он обращался к Катину, — как же ты взялся за это дело, если не знаешь, о чем писать?
Катин пожал плечами.
— Тогда, может быть, ты напишешь что-нибудь про нас...
— ...мы можем просить его, если он говорит о том, что не является...
— Эй, — вмешался Катин. — Я должен найти тему, на которой строился бы роман. Я сказал, что не могу говорить о том, собираюсь я вас туда вставлять или нет...
— ...что у тебя там за записи? — спросил из-за плеча Линчеса Айдас.
— А? Как я говорил, наметки. Для книги.
— Давай послушаем.
— Ну, вы, ребята, не... — Катин пожал плечами, взялся за рубиновый рычажок и перевел его на воспроизведение.
— Размышление наедине номер пять тысяч триста семь. Заруби на носу, что роман (назидательный, психологический или тематический — не имеет значения) всегда является отражением своего времени. — Голос звучал более высоко и быстро, чем обычно, но это только улучшало его восприятие, — Прежде, чем написать книгу, я должен описать современное понимание истории...
Ладонь Айдаса черным эполетом лежала на плече брата. Карие и коралловые глаза смотрели сосредоточенно, выказывая свою заинтересованность.
— ...История? Тридцать пять веков назад ее изобрели Геродот и Фукидид. Они определили ее как изучение того, что происходило при их жизни. И последующую тысячу лет история понималась точно так же. В Константинополе, пятнадцать веков спустя после греков, Анна Комнина в своем царственном блеске (и на том же языке, что и Геродот) определила историю как изучение тех событий в жизни людей, которые занесены в документы. Я сомневаюсь, чтобы эта очаровательная византийка верила лишь в те вещи, что были где-то записаны. Но события, нигде не задокументированные, в Византии просто не считались историческими. Концепция истории была целиком трансформирована. Последующее тысячелетие началось с первого глобального конфликта, а закончилось первым межпланетным столкновением. Сама собой возникла, теория, что история является серией циклических взлетов и падений, происходящих, когда одна цивилизация поднимается до уровня другой. События, выпадающие из цикла, считались не имеющими исторической важности. Сейчас нам трудно оценить разницу между Спенглером и Тойнби, хотя в их времена эти теории считались полярно противоположными. Для нас их споры о том, где и когда начинаются циклы, кажутся чистым соидизмом. Сейчас, когда прошло еще одно тысячелетие, мы можем спорить с де Эйлингом и Броблином, Альвином-34 и «Креспбургским Обозрением». Просто потому, что они современники, я знаю, что они излагают одинаковую точку зрения. Но сколько восходов заставало меня в доках Шарля расхаживающим и размышляющим, с кем я:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33