— осторожно обратился он к матери, когда они вечером сидели возле костра. — Не станешь унижаться?
— Мне страшно, — чуть слышно призналась Клер, и ее губы тронула грустная улыбка. — У меня такое чувство, что кто-то все время находится рядом, наблюдает за нами. С тех пор как мы сюда приехали, мне кажется, что за нами шпионят, что в лесу притаились люди и не спускают с нас глаз. Теперь, когда я умываюсь, мне хочется спрятаться, и я ничего не могу с этим поделать. Вот чем плохо жить возле леса: ты уверен, что один, а потом выясняется — за кустарником неведомый, враждебный тебе мир.
— Перед смертью, — проговорил Жюльен, — Адмирал говорил о воронах…
— Неудивительно, — вздохнула Клер, отводя глаза. — Действительно создается впечатление, что они за нами следят.
— Ты ведь не пойдешь в деревню? — еще раз спросил мальчик.
— Нет, — твердо сказала Клер. — Бесполезно. Проклятие Леурланов так легко не смыть.
Еще немного, и Жюльен принялся бы умолять мать рассказать ему всю правду. Темнота была им на руку — можно краснеть сколько угодно, другой все равно ничего не заметит. Его нестерпимо жгли вопросы: «Кто все-таки мой отец? Твой муж Матиас или Адмирал? Ну скажи! Это ты убила отца? Ответь, ради Бога! Знаю, он был свирепым, полупомешанным. Пойми, я хочу знать правду! Где ты скрывалась все эти годы? Неужели на самом деле хотела обо мне забыть и начать новую жизнь? Да, наверное, так оно и было: ты не захотела больше иметь дело с Леурланами, с их дурным семенем. Так чья же все-таки кровь течет в моих жилах — Матиаса или деда?»
Лицо мальчика пылало, огонь костра обжигал щеки, искры от горевших веток акации разлетались и падали ему на ноги, но он ничего не делал, чтобы избавить себя от этих укусов. Он чувствовал: стоит ему открыть рот, и он завоет на луну, как волк. Вопросы кипели в нем, рвали его душу на части. Клер встала, лицо ее в темноте оставалось невидимым. «Однажды ты все-таки у меня заговоришь!» — захотелось крикнуть Жюльену в немом приступе отчаяния. Он был рад, что она ушла. Теперь он мог как следует выплакаться.
На следующее утро, когда он проходил по лесу, чтобы сбросить свой страшный груз со скалы, случилось непредвиденное. Он совсем было взобрался на небольшой пригорок, служивший естественным препятствием на пути, как вдруг сломалась ось тележки. Колесо покатилось вперед, а сама тележка уткнулась в землю, как лемех плуга. Потеряв равновесие, Жюльен чуть не упал всем своим весом на снаряды, что неминуемо привело бы в действие взрыватель. Ему чудом удалось избежать катастрофы: он резко отбросил тело в сторону, словно его толкнула невидимая рука. До смерти напуганный, он долго лежал без движения, не в силах подняться. На уровне его лица лежали перепачканные грязью мины. Не сработай защитный рефлекс — он рухнул бы прямо на смертельный груз. Ужас так скрутил ему кишки, что его тут же вырвало, к тому же он почувствовал, что не справился с мочевым пузырем. Цеппелин крутился возле него, встревоженный запахом снарядов и страхом, исходившим от хозяина.
Жюльен присел на корточки возле тележки. Несмотря на полумрак, ему без труда удалось обнаружить, что ось была подпилена. Следы попытались скрыть, смазав подпиленное место жиром, но оно все равно было хорошо заметно — свежее, обвиняюще поблескивающее. Злоумышленник постарался на славу — сделал глубокий надрез, больше чем наполовину, распилив стержень оси. Значит, ночью кто-то попытался привести тележку в негодность, кто-то, не желавший, чтобы Жюльен продолжил работу по очистке Вороньего поля.
Вот только кто?
«Рубанок! — пронеслась мысль. — Ведь ты знаешь, он один может подобраться к Цеппелину, чтобы тот ни разу не залаял. Этим человеком мог быть только Рубанок.
Рубанок, непосредственно заинтересованный в том, чтобы Воронье поле как можно дольше оставалось неразминированным, то есть чтобы его как можно дольше нельзя было обрабатывать.
Если он продал Цеппелина, то лишь потому, что был уверен — собака никогда не осмелится войти в запретную зону. Сделал вид, что хочет помочь, а сам думал о том, как бы навредить».
Собака подошла, испуская жалобные стоны, будто почуяла нависшую над ними тень смерти, и принялась вылизывать лицо хозяина, очищая его от кислого пота страха. Жюльен понял, что нужно действовать: не может же он так все утро и простоять на коленях, уставившись на сломанную ось тележки?
Как автомат, стараясь отключить мозг, мальчик несколько раз совершил путешествие до края бездны, изо всех сил вцепившись пальцами в покрытые жидкой грязью мины, готовые каждое мгновение выскользнуть из его рук. Он уже не обращал никакого внимания на сухие щелчки взрывов, доносящиеся снизу, у самой кромки воды, поднимая гейзеры каменных брызг. В голове билась одна и та же мысль: Рубанок хотел его убить!
«Да нет же, — вмешался голос рассудка, — не драматизируй. Он просто сломал тележку, чтобы помешать тебе ею воспользоваться, только и всего. Рубанок рассчитывал, что ось выйдет из строя раньше, чем ты ее нагрузишь минами, и уж никак не мог предположить, что она продержится так долго».
Мальчик поморщился. Так-то оно так. Объяснение было соблазнительным, вот только не принимает ли он желаемое за действительное?
Едва работа была закончена, Жюльену пришлось приложить немало усилий, чтобы дотащить тележку до дома. Сначала он волок ее за собой, как плуг, но такой способ оказался чересчур трудоемким. Потом он решил нести ее на голове, как перетаскивают лодки. Это тоже оказалось неимоверно тяжело, тяжелее, чем ему представлялось вначале: приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дыхание.
В конце концов Жюльен добрался до хижины, правда, гораздо позднее обычного. Мать проснулась и зашевелилась на своем соломенном ложе. Мальчик постарался побыстрее избавиться от рубахи, понимая, что это его не спасет — все волосы у него были в зеленоватой жиже.
— Боже! — воскликнула Клер. — Чем ты занимался?
— Так, ничем, — стал изворачиваться Жюльен. — Играл с Цеппелином, дурачился, мы оба вывалялись в грязи — знаешь, говорят, это полезно для роста волос.
Мать как-то странно на него посмотрела, и он почувствовал, что заливается краской. Его страшило только одно: как бы Клер не нашла поломанную тележку, которую он успел припрятать за колодцем.
«Понимает, что я соврал, — подумалось ему, — но никогда не упрекнет, поскольку не имеет никакого права упрекать. Мы — семейка безумцев и лжецов. Может, кюре и прав. Кто знает, не дурной ли в самом деле у нас глаз?»
10
На следующее утро их разбудил гул бороздящих небо бомбардировщиков. Деревья, как антенны, принимали звуки пропеллеров, по проводам стволов отводили их к земле и гасили там веером корней. Земля ходила ходуном, и внезапно Жюльена пронзила страшная мысль, что вибрация разбудит бомбу, мирно дремавшую до сих пор в тряпках на чердаке. Однако времени на то, чтобы вдосталь насладиться новым беспокойством, ему не хватило: в небе появились белые купола, которые ветром сносило в сторону леса. Мать и сын замерли, устремив взгляд вверх, правда, из-за солнца ничего толком не было видно. Полотняные грибы парашютов быстро двигались… в опасном направлении.
Они спускались. Вернее, падали. Падали как камни прямо на минное поле.
— Десантники! — закричала Клер, которая еще не понимала, что должно было произойти через несколько секунд.
Парашютисты приземлялись довольно далеко от дома, возле опушки леса, попадая прямехонько на территорию, огороженную колючей проволокой. Жюльен кинулся бежать, громко крича, чтобы они стояли на месте не двигаясь. Если бы они смогли какое-то время продержаться, он пришел бы им на помощь вместе с Цеппелином, но разве могли они понять, куда попали?
Собака, уже во власти сильного возбуждения, бежала за ним не отставая.
— Жюльен! — взревела мать. — Стой! Не ходи туда! Больше она ничего сказать не успела. Раздались два взрыва, два тихих хлопка, приглушенных ветром, дувшим в противоположном направлении. Мальчик увидел, как дважды взвилось вверх желтое пламя, прямое, словно вырвавшееся из жерла зарытой в землю пушки, потом все Воронье поле заволокло дымом. А полусдувшиеся парашюты продолжали плыть низко над землей, волоча за собой стропы. Жюльен, задыхаясь, так и застыл в согнутом положении, обхватив руками колени. Цеппелин то жалобно скулил, то рычал, жадно ловя ноздрями воздух — скользящие по земле белые купола приводили его в неистовство. Немного отдышавшись, мальчик приблизился к изгороди и тут же закашлялся от едкого дыма. Метрах в пятидесяти от проволоки он увидел тела двух мужчин — один лежал животом вниз, другой на спине. Оба не двигались.
— Эй, — крикнул он, — вы меня слышите? Не шевелитесь, сейчас я подойду! Оставайтесь на месте!
Ему хотелось заговорить с американцами на их языке, но он не умел изъясняться по-английски. В пансионе Вердье им преподавали только немецкий, латинский и греческий. Азами английского владел лишь Антонен, который иногда ласкал слух однокашников непонятными словечками. Едва Жюльен присел, чтобы проделать в проволоке лаз, Клер накинулась на него, крепко обхватив за талию.
— Не смей! — пронзительно завизжала она. — Я тебе запрещаю! Ты — сумасшедший. Не пущу!
Клер так сжала его в объятиях, что чуть не задушила. Жюльен сделал попытку освободиться, но она сдавила ему ребра с нечеловеческой силой, и он стал задыхаться.
— Нужно пойти! — еле выговорил мальчик срывающимся голосом. — Цеппелин укажет дорогу и…
— Чушь! — прорычала она в ответ. — Что это даст? Они мертвы, разве ты не видишь, что все погибли?
— Нет! — возразил сын. — Возможно, только ранены. Необходимо прийти им на помощь!
— Не пущу! — еще яростнее закричала Клер, и в ее глазах заполыхало безумие. — Плевать мне, что они сдохнут! Стой! Ты — мой сын и мне принадлежишь!
В лице матери появилось что-то пугающее, заставившее Жюльена уступить. Какая-то зловещая одержимость. Глупо, однако он не нашел более подходящего определения. В голове неожиданно возник образ: горгона Медуза. Внезапно он понял значение этого образа. Маска инфернального существа, нежити, приоткрывшаяся ему в горячке боя. Маска чужого человека, которого он совсем не знал.
Цеппелин вносил еще большую сумятицу в их возню, кружа вокруг с оскаленными зубами, точно не мог решить, кого стоит кусать, а кого защищать.
Сплетенные воедино, тела матери и сына рухнули в траву возле самой проволоки, исцарапавшей им кожу. Так они пролежали какое-то время бок о бок, в том же положении, что и два незадачливых десантника.
— Вот видишь, — прошептала мать, гладя его по голове, — они мертвы.
В голосе ее слышалось облегчение, едва ли не радость. Мальчик отодвинулся, не сводя глаз с распростертых тел. Еще один солдат спускался на парашюте, и огромный белый цветок, влекомый ветром, медленно тащил его по земле.
— Он же сейчас… — начал было Жюльен, но мать закрыла ему рот ладонью, чтобы он замолчал. В тот же миг человек задел снаряд, и на этот раз они услышали визг шрапнели. Частая дробь мгновенно исполосовала купол. Жюльен с опозданием заткнул уши, как сквозь вату до него донесся остервенелый лай Цеппелина. По губам матери он прочел: «Возвращаемся».
И он покорно дал себя увести. Рука Клер сжимала ему затылок, на случай если у него возникнет соблазн обернуться и посмотреть в сторону Вороньего поля.
— Не стоит себя упрекать, — произнесла Клер, когда они немного удалились. — Ты обыкновенный мальчишка и ничего не смог бы сделать.
Но он-то знал, что это была неправда. Цеппелин ничуть не хуже профессионального сапера. Если б она не удерживала его, он сумел бы помочь…
И тут он наконец понял… Клер внушала ему страх. Страх, намного больший, чем мины и мертвецы. Именно она, с ее взглядом нежити, цепкими руками, побелевшим сжатым ртом. Господи! Минуту назад он увидел ее отвратительно уродливой, и этот образ его преследовал. Никогда прежде он не мог предположить, что у нее может быть такое лицо. «Не была ли она такой в тот момент, когда убивала Матиаса? — зазвучал в нем пропитанный ядом голос. — Ну? Ты ведь думал об этом?»
Верно. Он об этом думал.
Остаток дня мать и сын провели вместе. Цеппелин мирно дремал возле их ног. Погода стояла прекрасная, лишь издалека доносились раскаты странной грозы: гремела канонада, и невозможно было сказать, естественного ли она происхождения. Время от времени в небе проносились бомбардировщики, и тогда черепица на крыше дрожала.
Жюльен снова подумал о бомбе, застрявшей в куче хламья на чердаке. Уж пусть бы, ей-богу, она взорвалась! Он устал, отчаялся. Энергия, которая подхлестывала его эти последние месяцы, внезапно, в один миг, улетучилась, и он ощущал себя дряблым, как перезрелый плод. С удивлением мальчик поймал себя на том, что с тоской вспоминает о пансионе Вердье, об Антонене. Как все просто было в той, другой жизни!
Мать гладила его по голове, но он впервые заметил, что ладони у нее влажные, и эти прикосновения вдруг стали ему неприятны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Мне страшно, — чуть слышно призналась Клер, и ее губы тронула грустная улыбка. — У меня такое чувство, что кто-то все время находится рядом, наблюдает за нами. С тех пор как мы сюда приехали, мне кажется, что за нами шпионят, что в лесу притаились люди и не спускают с нас глаз. Теперь, когда я умываюсь, мне хочется спрятаться, и я ничего не могу с этим поделать. Вот чем плохо жить возле леса: ты уверен, что один, а потом выясняется — за кустарником неведомый, враждебный тебе мир.
— Перед смертью, — проговорил Жюльен, — Адмирал говорил о воронах…
— Неудивительно, — вздохнула Клер, отводя глаза. — Действительно создается впечатление, что они за нами следят.
— Ты ведь не пойдешь в деревню? — еще раз спросил мальчик.
— Нет, — твердо сказала Клер. — Бесполезно. Проклятие Леурланов так легко не смыть.
Еще немного, и Жюльен принялся бы умолять мать рассказать ему всю правду. Темнота была им на руку — можно краснеть сколько угодно, другой все равно ничего не заметит. Его нестерпимо жгли вопросы: «Кто все-таки мой отец? Твой муж Матиас или Адмирал? Ну скажи! Это ты убила отца? Ответь, ради Бога! Знаю, он был свирепым, полупомешанным. Пойми, я хочу знать правду! Где ты скрывалась все эти годы? Неужели на самом деле хотела обо мне забыть и начать новую жизнь? Да, наверное, так оно и было: ты не захотела больше иметь дело с Леурланами, с их дурным семенем. Так чья же все-таки кровь течет в моих жилах — Матиаса или деда?»
Лицо мальчика пылало, огонь костра обжигал щеки, искры от горевших веток акации разлетались и падали ему на ноги, но он ничего не делал, чтобы избавить себя от этих укусов. Он чувствовал: стоит ему открыть рот, и он завоет на луну, как волк. Вопросы кипели в нем, рвали его душу на части. Клер встала, лицо ее в темноте оставалось невидимым. «Однажды ты все-таки у меня заговоришь!» — захотелось крикнуть Жюльену в немом приступе отчаяния. Он был рад, что она ушла. Теперь он мог как следует выплакаться.
На следующее утро, когда он проходил по лесу, чтобы сбросить свой страшный груз со скалы, случилось непредвиденное. Он совсем было взобрался на небольшой пригорок, служивший естественным препятствием на пути, как вдруг сломалась ось тележки. Колесо покатилось вперед, а сама тележка уткнулась в землю, как лемех плуга. Потеряв равновесие, Жюльен чуть не упал всем своим весом на снаряды, что неминуемо привело бы в действие взрыватель. Ему чудом удалось избежать катастрофы: он резко отбросил тело в сторону, словно его толкнула невидимая рука. До смерти напуганный, он долго лежал без движения, не в силах подняться. На уровне его лица лежали перепачканные грязью мины. Не сработай защитный рефлекс — он рухнул бы прямо на смертельный груз. Ужас так скрутил ему кишки, что его тут же вырвало, к тому же он почувствовал, что не справился с мочевым пузырем. Цеппелин крутился возле него, встревоженный запахом снарядов и страхом, исходившим от хозяина.
Жюльен присел на корточки возле тележки. Несмотря на полумрак, ему без труда удалось обнаружить, что ось была подпилена. Следы попытались скрыть, смазав подпиленное место жиром, но оно все равно было хорошо заметно — свежее, обвиняюще поблескивающее. Злоумышленник постарался на славу — сделал глубокий надрез, больше чем наполовину, распилив стержень оси. Значит, ночью кто-то попытался привести тележку в негодность, кто-то, не желавший, чтобы Жюльен продолжил работу по очистке Вороньего поля.
Вот только кто?
«Рубанок! — пронеслась мысль. — Ведь ты знаешь, он один может подобраться к Цеппелину, чтобы тот ни разу не залаял. Этим человеком мог быть только Рубанок.
Рубанок, непосредственно заинтересованный в том, чтобы Воронье поле как можно дольше оставалось неразминированным, то есть чтобы его как можно дольше нельзя было обрабатывать.
Если он продал Цеппелина, то лишь потому, что был уверен — собака никогда не осмелится войти в запретную зону. Сделал вид, что хочет помочь, а сам думал о том, как бы навредить».
Собака подошла, испуская жалобные стоны, будто почуяла нависшую над ними тень смерти, и принялась вылизывать лицо хозяина, очищая его от кислого пота страха. Жюльен понял, что нужно действовать: не может же он так все утро и простоять на коленях, уставившись на сломанную ось тележки?
Как автомат, стараясь отключить мозг, мальчик несколько раз совершил путешествие до края бездны, изо всех сил вцепившись пальцами в покрытые жидкой грязью мины, готовые каждое мгновение выскользнуть из его рук. Он уже не обращал никакого внимания на сухие щелчки взрывов, доносящиеся снизу, у самой кромки воды, поднимая гейзеры каменных брызг. В голове билась одна и та же мысль: Рубанок хотел его убить!
«Да нет же, — вмешался голос рассудка, — не драматизируй. Он просто сломал тележку, чтобы помешать тебе ею воспользоваться, только и всего. Рубанок рассчитывал, что ось выйдет из строя раньше, чем ты ее нагрузишь минами, и уж никак не мог предположить, что она продержится так долго».
Мальчик поморщился. Так-то оно так. Объяснение было соблазнительным, вот только не принимает ли он желаемое за действительное?
Едва работа была закончена, Жюльену пришлось приложить немало усилий, чтобы дотащить тележку до дома. Сначала он волок ее за собой, как плуг, но такой способ оказался чересчур трудоемким. Потом он решил нести ее на голове, как перетаскивают лодки. Это тоже оказалось неимоверно тяжело, тяжелее, чем ему представлялось вначале: приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дыхание.
В конце концов Жюльен добрался до хижины, правда, гораздо позднее обычного. Мать проснулась и зашевелилась на своем соломенном ложе. Мальчик постарался побыстрее избавиться от рубахи, понимая, что это его не спасет — все волосы у него были в зеленоватой жиже.
— Боже! — воскликнула Клер. — Чем ты занимался?
— Так, ничем, — стал изворачиваться Жюльен. — Играл с Цеппелином, дурачился, мы оба вывалялись в грязи — знаешь, говорят, это полезно для роста волос.
Мать как-то странно на него посмотрела, и он почувствовал, что заливается краской. Его страшило только одно: как бы Клер не нашла поломанную тележку, которую он успел припрятать за колодцем.
«Понимает, что я соврал, — подумалось ему, — но никогда не упрекнет, поскольку не имеет никакого права упрекать. Мы — семейка безумцев и лжецов. Может, кюре и прав. Кто знает, не дурной ли в самом деле у нас глаз?»
10
На следующее утро их разбудил гул бороздящих небо бомбардировщиков. Деревья, как антенны, принимали звуки пропеллеров, по проводам стволов отводили их к земле и гасили там веером корней. Земля ходила ходуном, и внезапно Жюльена пронзила страшная мысль, что вибрация разбудит бомбу, мирно дремавшую до сих пор в тряпках на чердаке. Однако времени на то, чтобы вдосталь насладиться новым беспокойством, ему не хватило: в небе появились белые купола, которые ветром сносило в сторону леса. Мать и сын замерли, устремив взгляд вверх, правда, из-за солнца ничего толком не было видно. Полотняные грибы парашютов быстро двигались… в опасном направлении.
Они спускались. Вернее, падали. Падали как камни прямо на минное поле.
— Десантники! — закричала Клер, которая еще не понимала, что должно было произойти через несколько секунд.
Парашютисты приземлялись довольно далеко от дома, возле опушки леса, попадая прямехонько на территорию, огороженную колючей проволокой. Жюльен кинулся бежать, громко крича, чтобы они стояли на месте не двигаясь. Если бы они смогли какое-то время продержаться, он пришел бы им на помощь вместе с Цеппелином, но разве могли они понять, куда попали?
Собака, уже во власти сильного возбуждения, бежала за ним не отставая.
— Жюльен! — взревела мать. — Стой! Не ходи туда! Больше она ничего сказать не успела. Раздались два взрыва, два тихих хлопка, приглушенных ветром, дувшим в противоположном направлении. Мальчик увидел, как дважды взвилось вверх желтое пламя, прямое, словно вырвавшееся из жерла зарытой в землю пушки, потом все Воронье поле заволокло дымом. А полусдувшиеся парашюты продолжали плыть низко над землей, волоча за собой стропы. Жюльен, задыхаясь, так и застыл в согнутом положении, обхватив руками колени. Цеппелин то жалобно скулил, то рычал, жадно ловя ноздрями воздух — скользящие по земле белые купола приводили его в неистовство. Немного отдышавшись, мальчик приблизился к изгороди и тут же закашлялся от едкого дыма. Метрах в пятидесяти от проволоки он увидел тела двух мужчин — один лежал животом вниз, другой на спине. Оба не двигались.
— Эй, — крикнул он, — вы меня слышите? Не шевелитесь, сейчас я подойду! Оставайтесь на месте!
Ему хотелось заговорить с американцами на их языке, но он не умел изъясняться по-английски. В пансионе Вердье им преподавали только немецкий, латинский и греческий. Азами английского владел лишь Антонен, который иногда ласкал слух однокашников непонятными словечками. Едва Жюльен присел, чтобы проделать в проволоке лаз, Клер накинулась на него, крепко обхватив за талию.
— Не смей! — пронзительно завизжала она. — Я тебе запрещаю! Ты — сумасшедший. Не пущу!
Клер так сжала его в объятиях, что чуть не задушила. Жюльен сделал попытку освободиться, но она сдавила ему ребра с нечеловеческой силой, и он стал задыхаться.
— Нужно пойти! — еле выговорил мальчик срывающимся голосом. — Цеппелин укажет дорогу и…
— Чушь! — прорычала она в ответ. — Что это даст? Они мертвы, разве ты не видишь, что все погибли?
— Нет! — возразил сын. — Возможно, только ранены. Необходимо прийти им на помощь!
— Не пущу! — еще яростнее закричала Клер, и в ее глазах заполыхало безумие. — Плевать мне, что они сдохнут! Стой! Ты — мой сын и мне принадлежишь!
В лице матери появилось что-то пугающее, заставившее Жюльена уступить. Какая-то зловещая одержимость. Глупо, однако он не нашел более подходящего определения. В голове неожиданно возник образ: горгона Медуза. Внезапно он понял значение этого образа. Маска инфернального существа, нежити, приоткрывшаяся ему в горячке боя. Маска чужого человека, которого он совсем не знал.
Цеппелин вносил еще большую сумятицу в их возню, кружа вокруг с оскаленными зубами, точно не мог решить, кого стоит кусать, а кого защищать.
Сплетенные воедино, тела матери и сына рухнули в траву возле самой проволоки, исцарапавшей им кожу. Так они пролежали какое-то время бок о бок, в том же положении, что и два незадачливых десантника.
— Вот видишь, — прошептала мать, гладя его по голове, — они мертвы.
В голосе ее слышалось облегчение, едва ли не радость. Мальчик отодвинулся, не сводя глаз с распростертых тел. Еще один солдат спускался на парашюте, и огромный белый цветок, влекомый ветром, медленно тащил его по земле.
— Он же сейчас… — начал было Жюльен, но мать закрыла ему рот ладонью, чтобы он замолчал. В тот же миг человек задел снаряд, и на этот раз они услышали визг шрапнели. Частая дробь мгновенно исполосовала купол. Жюльен с опозданием заткнул уши, как сквозь вату до него донесся остервенелый лай Цеппелина. По губам матери он прочел: «Возвращаемся».
И он покорно дал себя увести. Рука Клер сжимала ему затылок, на случай если у него возникнет соблазн обернуться и посмотреть в сторону Вороньего поля.
— Не стоит себя упрекать, — произнесла Клер, когда они немного удалились. — Ты обыкновенный мальчишка и ничего не смог бы сделать.
Но он-то знал, что это была неправда. Цеппелин ничуть не хуже профессионального сапера. Если б она не удерживала его, он сумел бы помочь…
И тут он наконец понял… Клер внушала ему страх. Страх, намного больший, чем мины и мертвецы. Именно она, с ее взглядом нежити, цепкими руками, побелевшим сжатым ртом. Господи! Минуту назад он увидел ее отвратительно уродливой, и этот образ его преследовал. Никогда прежде он не мог предположить, что у нее может быть такое лицо. «Не была ли она такой в тот момент, когда убивала Матиаса? — зазвучал в нем пропитанный ядом голос. — Ну? Ты ведь думал об этом?»
Верно. Он об этом думал.
Остаток дня мать и сын провели вместе. Цеппелин мирно дремал возле их ног. Погода стояла прекрасная, лишь издалека доносились раскаты странной грозы: гремела канонада, и невозможно было сказать, естественного ли она происхождения. Время от времени в небе проносились бомбардировщики, и тогда черепица на крыше дрожала.
Жюльен снова подумал о бомбе, застрявшей в куче хламья на чердаке. Уж пусть бы, ей-богу, она взорвалась! Он устал, отчаялся. Энергия, которая подхлестывала его эти последние месяцы, внезапно, в один миг, улетучилась, и он ощущал себя дряблым, как перезрелый плод. С удивлением мальчик поймал себя на том, что с тоской вспоминает о пансионе Вердье, об Антонене. Как все просто было в той, другой жизни!
Мать гладила его по голове, но он впервые заметил, что ладони у нее влажные, и эти прикосновения вдруг стали ему неприятны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46