Руденка и Балаголова встречали с повышенной суетой и какой-то нервной радостью. Подвахтенные зачалили тримаран, втащили его по кормовому слипу – наклонной плоскости, шедшей от уреза воды, – в эллинг. Тут же прибежал дежурный по базе и приказал:
– Руденка и Балаголова – к начальнику экспедиции. Пленку быстренько на проявку.
Милосердов и Пушков ожидали исследователей в рабочем кабинете начальника экспедиции – большой каюте с длинным столом для заседаний. Одну из стен занимала карта юго-восточного побережья США и примыкающей к нему части Атлантического океана с густо-синим пятном района Возмущения.
Милосердов представил вошедшим Пушкова:
– Академик Пушков, Юрий Павлович. Докладывал Руденок, как старший маршрута.
Рассказ получился кратким, так как Руденок сознательно избегал подробностей, зная, что придется давать комментарии при демонстрации кинопленки.
Через полчаса принесли готовую пленку – техника у фотокиноспециалистов базы отличная, они быстро проделали все необходимые операции, на которые в обычной лаборатории потратили бы несколько часов.
Кроме Милосердова и Пушкова на просмотре остались Руденок и Балаголов, а также главный физик базы Александр Александрович Дерюгин – молодой мужчина, внимательный и всегда сосредоточенный, будто он непрерывно решал какую-то трудную задачу. Дерюгин защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию по теории магнитных полей. Неплохо он разбирался и в геологии, кристаллографии, гидродинамике. Серьезно увлекался живописью, но, по его же словам, не как художник, а как созерцатель.
Характеристика Дерюгина была бы неполной, если не сказать о его пристрастии к гипотезе образования Земли из протопланетного вещества по законам формирования кристаллов. Если верить гипотезе, то Земля – это многогранник космических размеров, у вершин которого, где сходятся ребра-грани, образуются аномальные зоны. В них обычно находят крупные залежи полезных ископаемых, зарождаются ураганы, происходят другие исключительные синоптические явления, активно развиваются тектонические процессы.
Дерюгин верил в гипотезу. И это обстоятельство заставило его настойчиво добиваться своего включения в состав нынешней экспедиции. Да и как не настаивать – ведь одна из вершин гипотетического земного многогранника приходилась как раз на район Возмущения. Доказать неслучайность этого совпадения – одна из задач, которые ставил перед собой Дерюгин.
…Все с нетерпением ожидали просмотра пленки. Наконец оператор нажал кнопку – панели на торцевой стене каюты поползли в стороны, обнажая белый квадрат экрана. Застрекотал проектор, посылая на экран цветное изображение. Кадр чуть колебался и косил, повторяя движения тримарана во время съемки. Но изображение было четким – Руденок камерой владел отлично.
И вновь плыл табун, вновь поле зрения заполняли мокрые крупы, задранные лошадиные морды, метелки стелющихся на поверхности воды хвостов, тонущая лошадь с судорожно вытянутой шеей. Жутковатое впечатление производило истаивание табуна.
Оператор выключил проектор. В кабинете вспыхнул свет, так как солнце погрузилось уже в океан и в помещении стало темновато.
– Да-а, таких штук Возмущение еще не выкидывало, – повторил Милосердов фразу Балаголова.
Пушков, наоборот, большого удивления не выразил.
– Заурядный мираж, – констатировал он.
– А ржание? Пленка не озвучена, и вы его не слышали, – возразил Руденок.
– Слуховая галлюцинация. Вы видели табун, видели, что лошади раскрывают храпы, сами были в сильном эмоциональном возбуждении… Вот и услышали несуществующий звук.
– Да не психи же мы, – загорячился Балаголов, – минут двадцать рядом плыли. Что-то уж очень продолжительная галлюцинация.
– Скажите, пусть принесут запись связи с «Алма-зом-5», – вмешался в разговор Дерюгин.
Оператор сбегал за пленкой. Дерюгин вложил кассету в магнитофон, включил. Все следили за действиями Дерюгина, пока не понимая их конечной цели. А маленькие бобины кассеты неспешно перематывали пленку, точно воспроизводя звуковую картину сеанса связи. Когда Балаголов, запрашивая с тримарана базу, делал паузу между фразами, отчетливо слышалось далекое ржание лошадей. Чувствительный микрофон, не подверженный галлюцинациям, все же уловил его.
Присутствующие с интересом ждали, что скажет Дерюгин.
Он выключил магнитофон и заговорил, как бы размышлял вслух:
– Мираж не мираж… Думается, скорее что-то похожее на объемную видеозапись. Что послужило условием записи и каким способом, трудно сказать вот так сразу… Возможно, это связано с местными колебаниями магнитного поля Земли, с особыми условиями прохождения солнечных лучей в атмосфере… Ну, а со звуковым сопровождением вообще неясно. В разговор вступил Милосердов:
– Конечно, самое удобное объяснение – мираж. Но меня, как и Дерюгина, смущает звук. Не просто шум, а именно звук, со всеми оттенками, точно соответствующими наблюдаемой картине… Что касается конкретных предположений о принципиальной возможности подобной записи, то тут я – пас!..
Дерюгин продолжил:
– Возможность записи не так уж невероятна… Давно доказано, что на кристаллах электромагнитным способом можно записывать информацию. Вам, надеюсь, известно о гипотезе кристаллической родословной нашей планеты. Так почему бы на земном кристалле не записаться событиям, происходившим в прошлом?
– Ну, знаете ли, это уже из области фантастики! – воскликнул Пушков.
Дерюгин резко повернулся к академику:
– Фантастика?! А разве не фантастика Возмущение, которое мы изучаем?
– Что ж, может, вы по-своему и правы, – вроде бы поддался Пушков. – Но признаюсь честно, Александр Александрович, гипотеза ваша туго воспринимается…
Милосердов, почувствовав, что академик хочет закончить разговор, объявил:
– Товарищи, можете быть свободны. Хлопнула несколько раз дверь, пропуская участников беседы.
Выдержав небольшую паузу, Милосердов спросил у Пушкова:
– Юрий Павлович, что это ты все время Дерюгина подзуживал? Он ведь стоящие догадки высказывал.
– Интересный товарищ, хотелось поглубже копнуть… Я о нем и раньше слыхал, а вот так, нос к носу, впервой довелось.
– А мы неинтересных в экспедицию не берем, – вроде бы шутя, однако с нескрываемой гордостью заметил Милосердов.
– Ага, я уж и то примечаю, что они упорством все в своего начальника. Сам ведь больше так и не спросил, за каким лихом меня сюда принесло. А признайся, червячок небось точит: зачем?
– Точит, чего уж там, – улыбнувшись, согласился Милосердов.
– Плохи дела с Гольфстримом, Сергей, – посерьезнев, сказал Пушков. – Похоже на то, что скудеть начала наша глобальная печка… Одним словом, назначай-ка на завтра совещание.
ГЛАВА III
Березовую рощицу даже неяркое сентябрьское солнце пронизывало насквозь. Робкий листопад еще не успел укрыть мох и редкую травку, зачахнувшую в тени деревьев. Молоденькие елочки тугими зелеными конусами жались к белым стволам хозяек этого уголка леса.
За отдельной группкой хвойных ежиков открылось черным пятном старое кострище. Тенгиз, пожалуй, прошел бы мимо – подумаешь, кострище… Но его внимание привлекли яркие оранжевые пятна на черной земле. Подошел ближе – так и есть, пецица оранжевая. Растолкав хрупкими чашечками выполосканные дождями угольки, неодолимыми огоньками жизни вспыхнули эти грибы на бесплодной плеши.
– Таня, иди сюда! – позвал Тенгиз дочку.
Прибежала Таня, тщетно искавшая в отдалении заветные боровики. Нынешняя осень не особенно баловала ими грибников.
– Взгляни…
– Ой, папочка, какие симпатичные! Давай их с собой возьмем.
– А зачем? Мы же есть их не будем… Не стоит губить красоту…
Дальше они пошли рядом.
– Людей, Танюшка, чаще потребительский интерес в лес ведет, – Тенгиз встряхнул корзинкой, наполненной до половины красноголовыми подосиновиками, охряными лисичками, фиолетовыми сыроежками. – Из-за этого и мимо красоты пробегаем… Вот, скажем, тебе двенадцать лет, с шести со мной по лесам бродишь, а лесной коралл так и не видела…
– Какой лесной коралл?
– Гриб такой. По-научному калоцера называется. Растет на гнилом валежнике. Высунет из мха маленькие желтые рожки и кустики – коралл, и все тебе… Редкое, между прочим, растение.
– А ты настоящие кораллы видел?
– Да уж, чего-чего, а этого добра при погружениях насмотрелся…
За разговорами Тенгиз с дочкой не заметили, как проскочили березняк и вышли на заброшенную просеку. Тенгиз места эти знал, поэтому сразу определил, что просекой можно попасть на дорогу, а по ней – к деревне Драгунский Хутор, откуда начали поход за грибами.
– Не ахти какой день задался, неурожайный. Не пора ли нам, дочка, домой? – предложил Тенгиз.
– Пойдем, – согласилась Таня, – я уже устала.
Тенгиз Зурабович Хачирашвили работал в одной из лабораторий Академии наук БССР. Когда-то его отца после окончания Московского института инженеров железнодорожного транспорта направили в Белоруссию. Здесь он и остался навсегда. После одной из поездок в Грузию привез с собой в Минск и жену – чернокосую Тамрико. Тенгиз родился в Минске. После девяти классов поступил в геологоразведочный техникум, а по окончании его совершенно неожиданно для родителей подал документы на биофак Белорусского госуниверситета.
Во время учебы в университете Тенгиз активно занимался в минском клубе подводного плавания, выезжал на соревнования и в экспедиции на Черное море, Байкал, Дальний Восток. Там познакомился с работой советских глубоководных аппаратов типа «Аргус», «Океанавт», заказных, изготовленных зарубежной фирмой «Пайсисов». Увлекся подводными исследованиями, добился, чтобы его включили в экспедицию по изучению Камчатско-Курильского глубоководного желоба. Там неплохо зарекомендовал себя в подводной ориентировке и управлении глубоководными аппаратами.
Старания Хачирашвили были замечены – после окончания университета он стал в качестве пилота-оператора почти постоянным участником экспедиций по исследованию шельфа, океанических впадин, рифтовых зон. Стажировался во Франции, имеющей богатый опыт подводных работ.
Дорога прорезала пологий песчаный взлобок, поросший кривым сосняком, нырнула в сырую ольховую низинку и выбежала на окраину деревни. Драгунский Хутор – родина жены Тенгиза, Веры.
Тенгиз с дочкой прошли почти через всю деревню к небольшой аккуратной хате Антонины Саввичны Годунцовой, тещи Тенгиза. Тесть, Петр Кузьмич, умер семь лет назад. Его трактор при раскорчевке луга наехал на затаившуюся с войны мину.
– А-а, гостейки, что же это вы порожняком? заторопилась навстречу Антонина Саввична.
– Не задался нынче год, – посетовал Тенгиз.
– Бабушка, бабушка, а мы чашечки видели грибные! Такие красивые-красивые, оранжевые-оранжевые, – затараторила Танюшка.
На крыльцо вышла Вера – невысокого роста блондинка с мягкими приятными чертами лица.
– Танюша, умывайся и обедать… Тенгиз, ты тоже. Да, письмо тут тебе.
Вера сходила в комнату и вынесла письмо. Тенгиз пофыркал под умывальником, прилаженном к стенке веранды, утерся льняным, выбеленным под росами рушником и взял у жены официальный конверт Академии наук с письмом. Вскрыл конверт, оторвав ровную полоску по краю, достал сложенный вдвое бланк. На бланке значилось: «Тов. Хачирашвили Т. 3. С 16 числа сего месяца Вы отзываетесь из отпуска для работ по объекту АО-27. Проф. (роспись) И. Купцевич».
Тенгиз снял с гвоздика часы, взглянул на циферблат – календарь показывал «12».
– Отзывают? – догадалась Вера.
– Да.
– Наверное, что-то серьезное?
– Пожалуй. По пустякам беспокоить не стали бы. Сказав это, Тенгиз вдруг понял всю значимость письма. Объект АО-27… Так это же район Возмущения! Сложное чувство овладело Тенгизом. Вообще-то он давно мечтал принять участие в экспедиции по изучению Возмущения, но сейчас ему не хотелось прерывать долгожданный отпуск. Разумеется, на объект АО-27 брали только добровольцев, однако, если вызывали именно его, значит, именно он и нужен там.
Вечером всей семьей собрались на речку. Таня с отцовской удочкой отошла подальше, чтобы без помех наловить уклеек для кота Мурика, а Тенгиз с Верой уселись на берегу поговорить.
Вера, выслушав объяснение Тенгиза, не особенно встревожилась. Конечно, она хоть и не в полной мере, но представляла, что такое Возмущение. Читала мельком в газетах, когда эта тема была модной. Но она привыкла, как и ее муж, к определенному риску в его профессии. Так привыкают жены космонавтов, летчиков, шахтеров…
– Тенгиз, а ты ведь толком так и не рассказал мне об этих своих ныряльных машинах.
– Коль тебе уж так любопытно, расскажу кое-что. Когда еще у тебя интерес к технике появится.
– Не подкалывай.
– Все, все, не буду… Значит, так, первое глубоководное погружение человека произошло у Бермудских островов. Не совсем там, куда я собираюсь, но близко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Руденка и Балаголова – к начальнику экспедиции. Пленку быстренько на проявку.
Милосердов и Пушков ожидали исследователей в рабочем кабинете начальника экспедиции – большой каюте с длинным столом для заседаний. Одну из стен занимала карта юго-восточного побережья США и примыкающей к нему части Атлантического океана с густо-синим пятном района Возмущения.
Милосердов представил вошедшим Пушкова:
– Академик Пушков, Юрий Павлович. Докладывал Руденок, как старший маршрута.
Рассказ получился кратким, так как Руденок сознательно избегал подробностей, зная, что придется давать комментарии при демонстрации кинопленки.
Через полчаса принесли готовую пленку – техника у фотокиноспециалистов базы отличная, они быстро проделали все необходимые операции, на которые в обычной лаборатории потратили бы несколько часов.
Кроме Милосердова и Пушкова на просмотре остались Руденок и Балаголов, а также главный физик базы Александр Александрович Дерюгин – молодой мужчина, внимательный и всегда сосредоточенный, будто он непрерывно решал какую-то трудную задачу. Дерюгин защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию по теории магнитных полей. Неплохо он разбирался и в геологии, кристаллографии, гидродинамике. Серьезно увлекался живописью, но, по его же словам, не как художник, а как созерцатель.
Характеристика Дерюгина была бы неполной, если не сказать о его пристрастии к гипотезе образования Земли из протопланетного вещества по законам формирования кристаллов. Если верить гипотезе, то Земля – это многогранник космических размеров, у вершин которого, где сходятся ребра-грани, образуются аномальные зоны. В них обычно находят крупные залежи полезных ископаемых, зарождаются ураганы, происходят другие исключительные синоптические явления, активно развиваются тектонические процессы.
Дерюгин верил в гипотезу. И это обстоятельство заставило его настойчиво добиваться своего включения в состав нынешней экспедиции. Да и как не настаивать – ведь одна из вершин гипотетического земного многогранника приходилась как раз на район Возмущения. Доказать неслучайность этого совпадения – одна из задач, которые ставил перед собой Дерюгин.
…Все с нетерпением ожидали просмотра пленки. Наконец оператор нажал кнопку – панели на торцевой стене каюты поползли в стороны, обнажая белый квадрат экрана. Застрекотал проектор, посылая на экран цветное изображение. Кадр чуть колебался и косил, повторяя движения тримарана во время съемки. Но изображение было четким – Руденок камерой владел отлично.
И вновь плыл табун, вновь поле зрения заполняли мокрые крупы, задранные лошадиные морды, метелки стелющихся на поверхности воды хвостов, тонущая лошадь с судорожно вытянутой шеей. Жутковатое впечатление производило истаивание табуна.
Оператор выключил проектор. В кабинете вспыхнул свет, так как солнце погрузилось уже в океан и в помещении стало темновато.
– Да-а, таких штук Возмущение еще не выкидывало, – повторил Милосердов фразу Балаголова.
Пушков, наоборот, большого удивления не выразил.
– Заурядный мираж, – констатировал он.
– А ржание? Пленка не озвучена, и вы его не слышали, – возразил Руденок.
– Слуховая галлюцинация. Вы видели табун, видели, что лошади раскрывают храпы, сами были в сильном эмоциональном возбуждении… Вот и услышали несуществующий звук.
– Да не психи же мы, – загорячился Балаголов, – минут двадцать рядом плыли. Что-то уж очень продолжительная галлюцинация.
– Скажите, пусть принесут запись связи с «Алма-зом-5», – вмешался в разговор Дерюгин.
Оператор сбегал за пленкой. Дерюгин вложил кассету в магнитофон, включил. Все следили за действиями Дерюгина, пока не понимая их конечной цели. А маленькие бобины кассеты неспешно перематывали пленку, точно воспроизводя звуковую картину сеанса связи. Когда Балаголов, запрашивая с тримарана базу, делал паузу между фразами, отчетливо слышалось далекое ржание лошадей. Чувствительный микрофон, не подверженный галлюцинациям, все же уловил его.
Присутствующие с интересом ждали, что скажет Дерюгин.
Он выключил магнитофон и заговорил, как бы размышлял вслух:
– Мираж не мираж… Думается, скорее что-то похожее на объемную видеозапись. Что послужило условием записи и каким способом, трудно сказать вот так сразу… Возможно, это связано с местными колебаниями магнитного поля Земли, с особыми условиями прохождения солнечных лучей в атмосфере… Ну, а со звуковым сопровождением вообще неясно. В разговор вступил Милосердов:
– Конечно, самое удобное объяснение – мираж. Но меня, как и Дерюгина, смущает звук. Не просто шум, а именно звук, со всеми оттенками, точно соответствующими наблюдаемой картине… Что касается конкретных предположений о принципиальной возможности подобной записи, то тут я – пас!..
Дерюгин продолжил:
– Возможность записи не так уж невероятна… Давно доказано, что на кристаллах электромагнитным способом можно записывать информацию. Вам, надеюсь, известно о гипотезе кристаллической родословной нашей планеты. Так почему бы на земном кристалле не записаться событиям, происходившим в прошлом?
– Ну, знаете ли, это уже из области фантастики! – воскликнул Пушков.
Дерюгин резко повернулся к академику:
– Фантастика?! А разве не фантастика Возмущение, которое мы изучаем?
– Что ж, может, вы по-своему и правы, – вроде бы поддался Пушков. – Но признаюсь честно, Александр Александрович, гипотеза ваша туго воспринимается…
Милосердов, почувствовав, что академик хочет закончить разговор, объявил:
– Товарищи, можете быть свободны. Хлопнула несколько раз дверь, пропуская участников беседы.
Выдержав небольшую паузу, Милосердов спросил у Пушкова:
– Юрий Павлович, что это ты все время Дерюгина подзуживал? Он ведь стоящие догадки высказывал.
– Интересный товарищ, хотелось поглубже копнуть… Я о нем и раньше слыхал, а вот так, нос к носу, впервой довелось.
– А мы неинтересных в экспедицию не берем, – вроде бы шутя, однако с нескрываемой гордостью заметил Милосердов.
– Ага, я уж и то примечаю, что они упорством все в своего начальника. Сам ведь больше так и не спросил, за каким лихом меня сюда принесло. А признайся, червячок небось точит: зачем?
– Точит, чего уж там, – улыбнувшись, согласился Милосердов.
– Плохи дела с Гольфстримом, Сергей, – посерьезнев, сказал Пушков. – Похоже на то, что скудеть начала наша глобальная печка… Одним словом, назначай-ка на завтра совещание.
ГЛАВА III
Березовую рощицу даже неяркое сентябрьское солнце пронизывало насквозь. Робкий листопад еще не успел укрыть мох и редкую травку, зачахнувшую в тени деревьев. Молоденькие елочки тугими зелеными конусами жались к белым стволам хозяек этого уголка леса.
За отдельной группкой хвойных ежиков открылось черным пятном старое кострище. Тенгиз, пожалуй, прошел бы мимо – подумаешь, кострище… Но его внимание привлекли яркие оранжевые пятна на черной земле. Подошел ближе – так и есть, пецица оранжевая. Растолкав хрупкими чашечками выполосканные дождями угольки, неодолимыми огоньками жизни вспыхнули эти грибы на бесплодной плеши.
– Таня, иди сюда! – позвал Тенгиз дочку.
Прибежала Таня, тщетно искавшая в отдалении заветные боровики. Нынешняя осень не особенно баловала ими грибников.
– Взгляни…
– Ой, папочка, какие симпатичные! Давай их с собой возьмем.
– А зачем? Мы же есть их не будем… Не стоит губить красоту…
Дальше они пошли рядом.
– Людей, Танюшка, чаще потребительский интерес в лес ведет, – Тенгиз встряхнул корзинкой, наполненной до половины красноголовыми подосиновиками, охряными лисичками, фиолетовыми сыроежками. – Из-за этого и мимо красоты пробегаем… Вот, скажем, тебе двенадцать лет, с шести со мной по лесам бродишь, а лесной коралл так и не видела…
– Какой лесной коралл?
– Гриб такой. По-научному калоцера называется. Растет на гнилом валежнике. Высунет из мха маленькие желтые рожки и кустики – коралл, и все тебе… Редкое, между прочим, растение.
– А ты настоящие кораллы видел?
– Да уж, чего-чего, а этого добра при погружениях насмотрелся…
За разговорами Тенгиз с дочкой не заметили, как проскочили березняк и вышли на заброшенную просеку. Тенгиз места эти знал, поэтому сразу определил, что просекой можно попасть на дорогу, а по ней – к деревне Драгунский Хутор, откуда начали поход за грибами.
– Не ахти какой день задался, неурожайный. Не пора ли нам, дочка, домой? – предложил Тенгиз.
– Пойдем, – согласилась Таня, – я уже устала.
Тенгиз Зурабович Хачирашвили работал в одной из лабораторий Академии наук БССР. Когда-то его отца после окончания Московского института инженеров железнодорожного транспорта направили в Белоруссию. Здесь он и остался навсегда. После одной из поездок в Грузию привез с собой в Минск и жену – чернокосую Тамрико. Тенгиз родился в Минске. После девяти классов поступил в геологоразведочный техникум, а по окончании его совершенно неожиданно для родителей подал документы на биофак Белорусского госуниверситета.
Во время учебы в университете Тенгиз активно занимался в минском клубе подводного плавания, выезжал на соревнования и в экспедиции на Черное море, Байкал, Дальний Восток. Там познакомился с работой советских глубоководных аппаратов типа «Аргус», «Океанавт», заказных, изготовленных зарубежной фирмой «Пайсисов». Увлекся подводными исследованиями, добился, чтобы его включили в экспедицию по изучению Камчатско-Курильского глубоководного желоба. Там неплохо зарекомендовал себя в подводной ориентировке и управлении глубоководными аппаратами.
Старания Хачирашвили были замечены – после окончания университета он стал в качестве пилота-оператора почти постоянным участником экспедиций по исследованию шельфа, океанических впадин, рифтовых зон. Стажировался во Франции, имеющей богатый опыт подводных работ.
Дорога прорезала пологий песчаный взлобок, поросший кривым сосняком, нырнула в сырую ольховую низинку и выбежала на окраину деревни. Драгунский Хутор – родина жены Тенгиза, Веры.
Тенгиз с дочкой прошли почти через всю деревню к небольшой аккуратной хате Антонины Саввичны Годунцовой, тещи Тенгиза. Тесть, Петр Кузьмич, умер семь лет назад. Его трактор при раскорчевке луга наехал на затаившуюся с войны мину.
– А-а, гостейки, что же это вы порожняком? заторопилась навстречу Антонина Саввична.
– Не задался нынче год, – посетовал Тенгиз.
– Бабушка, бабушка, а мы чашечки видели грибные! Такие красивые-красивые, оранжевые-оранжевые, – затараторила Танюшка.
На крыльцо вышла Вера – невысокого роста блондинка с мягкими приятными чертами лица.
– Танюша, умывайся и обедать… Тенгиз, ты тоже. Да, письмо тут тебе.
Вера сходила в комнату и вынесла письмо. Тенгиз пофыркал под умывальником, прилаженном к стенке веранды, утерся льняным, выбеленным под росами рушником и взял у жены официальный конверт Академии наук с письмом. Вскрыл конверт, оторвав ровную полоску по краю, достал сложенный вдвое бланк. На бланке значилось: «Тов. Хачирашвили Т. 3. С 16 числа сего месяца Вы отзываетесь из отпуска для работ по объекту АО-27. Проф. (роспись) И. Купцевич».
Тенгиз снял с гвоздика часы, взглянул на циферблат – календарь показывал «12».
– Отзывают? – догадалась Вера.
– Да.
– Наверное, что-то серьезное?
– Пожалуй. По пустякам беспокоить не стали бы. Сказав это, Тенгиз вдруг понял всю значимость письма. Объект АО-27… Так это же район Возмущения! Сложное чувство овладело Тенгизом. Вообще-то он давно мечтал принять участие в экспедиции по изучению Возмущения, но сейчас ему не хотелось прерывать долгожданный отпуск. Разумеется, на объект АО-27 брали только добровольцев, однако, если вызывали именно его, значит, именно он и нужен там.
Вечером всей семьей собрались на речку. Таня с отцовской удочкой отошла подальше, чтобы без помех наловить уклеек для кота Мурика, а Тенгиз с Верой уселись на берегу поговорить.
Вера, выслушав объяснение Тенгиза, не особенно встревожилась. Конечно, она хоть и не в полной мере, но представляла, что такое Возмущение. Читала мельком в газетах, когда эта тема была модной. Но она привыкла, как и ее муж, к определенному риску в его профессии. Так привыкают жены космонавтов, летчиков, шахтеров…
– Тенгиз, а ты ведь толком так и не рассказал мне об этих своих ныряльных машинах.
– Коль тебе уж так любопытно, расскажу кое-что. Когда еще у тебя интерес к технике появится.
– Не подкалывай.
– Все, все, не буду… Значит, так, первое глубоководное погружение человека произошло у Бермудских островов. Не совсем там, куда я собираюсь, но близко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18