Но все без толку. Посмотрел бы ты на них ночью, когда они воют, стоя на рогах».
Я усмехнулся, спрашивая сам себя, чего я с ним цацкаюсь.
— Я не знал, что козлы воют, — сказал я.
— Не всегда, только когда совсем сбрендят, — ответил он.
— И больше тебе ничего не удалось вырастить? — спросил я. — Ни одного целого тела из... из того, что ты выращивал?
— Господи! — Он посмотрел на меня так, словно я его грубо обозвал. — По-твоему, я что, пустяками занимаюсь? На рынке даже груди с задницами отрывают с руками. Я не говорю уже про сам знаешь что. — Он передал мне бутылку, выпил сам и немного успокоился. — Разумеется, я выращиваю всякие вещи, — продолжал он. — Тела. Лица. Глаза. Эмоции. Мозги. Ращу их в трехгрошовом номере на Сорок седьмой улице и глотаю аспирин, когда у меня нет монет даже для того, чтобы купить гамбургер. А время от времени ко мне заявляется какой-нибудь расфуфыренный издатель и пожинает весь мой урожай, рассовывая его по пачкам. Ну а там, глядишь, если я как следует поваляюсь у него в ногах и сумею его умаслить, он потратит пару-тройку долларов на рекламу, и тираж книги вырастет аж до девяти сотен, и мне заплатят десять процентов с прибыли... когда они ее получат. — Он сплюнул в окно и отпил еще глоток. — Не хочешь немного порулить?
Я перелез через него и сел за руль, а он похлопал меня по пиджаку.
— Покажи-ка перо, — сказал он.
— Что?
— Перо, тесак, мачете, нож, черт тебя подери. Ты что, английского не понимаешь? Ты ведь не издатель, верно?
Я протянул ему нож. А что еще мне было делать? Он попробовал лезвие пальцем. Потом открыл бардачок в машине и вытащил оттуда небольшой оселок.
— Господи, — сказал он, водя по нему лезвием взад и вперед. — Такую штуковину надо точить как следует. Иначе ты с такой мотыгой ничего не сделаешь. Я как раз собирался перерезать горло одному козлу... Вот, держи. — Он вернул мне нож. — Лучше уже не заточишь. Режь им только людей, и все будет в порядке.
— Послушай, — сказал я. — Я не совсем...
— Это ты послушай, — перебил меня писатель. Он потянулся и достал из-за пояса мой «люгер». Поднес пистолет к приборной доске и внимательно его рассмотрел. — Ну что, неплохо, — сказал он. — Но если тебе действительно нужен ствол, советую вот это. — Он снова открыл бардачок и вытащил из него автоматический кольт 32-го калибра. — Хочешь попробовать? Давай? Попробуй его на мне. Останови машину и испытай их оба.
Он сунул их мне в руки, повернул ключ зажигания и... Я не знал, что сказать.
Наконец он рассмеялся — не так, как смеялся раньше, а более дружелюбно, — и засунул «люгер» мне обратно за пояс, а кольт убрал в бардачок.
— Чепуху несу, верно? — подмигнул он. — Далеко едешь?
— Чем дальше, тем лучше, — ответил я.
— Отлично. Тогда до Вермонта. Будет время поболтать. Мы так и ехали без остановки, сворачивая на обочину только для того, чтобы поменяться местами или перекусить в кафе, и при этом почти все время разговаривали. Не о себе и не о своих делах. Он ничего не вынюхивал. Просто болтали о книгах, о жизни, о религии и прочих таких вещах. Все, что он говорил, было очень необычно, и я был уверен, что запомню это навсегда, но в конце концов в голове осталось только несколько фраз.
— Ад, конечно, есть. — Я слышу, как он это говорит, прямо сейчас, когда лежу на кровати, и она дышит мне в лицо, прижавшись всем телом. — Это такая серая пустыня, где от солнца нет ни тепла, ни света и Привычка лежит вповалку с Желанием. Это место, где смертное. Хочу обитает вместе с бессмертным Необходимо, и, когда наступает ночь, тьма оглашается стонами одного и экстатическими воплями другого. Да, ад есть, мой мальчик, и совсем не надо его искать...
Когда мы, наконец, расстались, он дал мне сто девяносто три доллара — все, что у него было в бумажнике, не считая десятицентовой монеты. И я никогда его больше не видел и даже не знаю его имени.
Фэй снова начала храпеть.
Я взял сигарету и бутылку виски и вышел в ванную. Закрыл дверь и сел на унитаз. Так я сидел, наверно, часа два или три, пил виски, курил и думал.
Я думал о том, что потом стало с этим парнем и продолжает ли он выращивать в Вермонте свои штуковины. Вспоминал, что он говорил об аде, и раньше это никогда не значило для меня так много, как сейчас.
Конечно, я совсем еще не был стариком, но я уже начал подумывать, что со мной будет потом, когда я начну стареть. И это привело меня к вопросу, сколько мне на самом деле лет, потому что я этого не знал.
Я знал только то, что говорила мне мать, а она говорила всегда по-разному, один раз одно, а другой раз другое. Может быть, она и сама не знала. Может быть, она просто пыталась подсчитать, но, если учесть, сколько у нее было детей, вряд ли ее расчеты могли быть точными. Значит...
Я сам попробовал заняться вычислениями, но это было нелегко. Прибавлял и вычитал, вспоминал разные годы и места, пока у меня не заболела голова.
Я всегда был одинаковым. За исключением последних нескольких лет в Аризоне, вся моя жизнь сливалась в одно мутное пятно.
Я вспоминал все свое прошлое, но, если в моей жизни и было что-нибудь особенное или сам я был каким-нибудь другим, все равно я не мог об этом вспомнить.
Я пил, курил и думал, пока не поймал себя на том, что клюю носом.
Тогда я встал и вернулся в спальню.
Она спала, лежа поперек кровати, задней частью на одну сторону, а коленями на другую. Свободным оставалось только немного места в ногах, и я туда улегся.
Когда я проснулся, ее ноги лежали на моей груди, и мне казалось, что у меня вдавились ребра. Было девять утра. Я спал меньше четырех часов. Но я знал, что больше не засну, поэтому вылез из-под нее и встал.
Я пошел в уборную и принял ванну, стараясь поменьше шуметь. Я стоял перед зеркалом и прилаживал к глазам линзы, когда заметил, что она заглядывает в дверь.
Она не знала, что я ее вижу. Очень забавно, когда люди рассматривают тебя в зеркале, не подозревая, что ты их тоже видишь. Она смотрела на нижнюю часть моего лица, на мой рот, и я заметил ее гримасу. Потом она убрала ее с лица, наверное догадавшись, что я тоже могу ее увидеть. Она вернулась в спальню, подождала немного и снова вошла в ванную, подняв достаточно шума, чтобы я мог ее услышать.
Я вставил на место свои зубы. Думаю, без них мой рот действительно выглядит неважно — как будто это не моя часть тела. Но мне было наплевать, нравится ей это или нет.
Она вошла, зевая и расчесывая обеими руками голову.
— Господи, милый, — сказала она. — Почему ты так рано встал? Я так сла-а-а... ой, извини... так сладко спала.
— Уже десятый час, — ответил я. — Я и без того слишком долго провалялся в постели.
— А я нет. Ты разбудил меня своим шумом.
— Может быть, поставишь меня в угол?
Ее глаза вспыхнули. Потом она рассмеялась, но довольно раздраженно.
— Вот ворчун. Не надо цепляться ко мне по всяким пустякам. А теперь уходи отсюда и дай мне принять ванну.
Я вышел и освободил ей ванную. Я одевался, пока она плескалась и чистила зубы, а потом полоскала рот, наверно раз пятьсот, без конца отфыркиваясь и плюясь. Меня снова начало тошнить, вернее, тошнота стала сильней, чем была. Я торопливо допил остатки виски, и это помогло. Позвонил по телефону и заказал завтрак и еще одну пинту виски. Конечно, я знал, что спиртное не пойдет мне на пользу, — мне говорили, что я вообще не должен пить, — но сейчас я нуждался в выпивке.
Она все еще возилась в ванной, когда пришел официант. Я схватил бутылку и стал пить из горла, захлебнулся, закашлялся и выплюнул в платок полный рот крови.
Я снова вскинул бутылку. Потом слегка опустил, чтобы перевести дыхание, стараясь глотать без перерыва. На этот раз крови не было — точнее, я ее не видел, но я знал, что она там, внутри.
Один раз она уже видела меня больным. Если это случится снова, если она решит, что я качусь вниз... что я качусь на дно, как Джейк...
Глава 11
Она вышла из ванной, чувствуя себя гораздо лучше, чем раньше, и я, вылив в себя полпинты виски, тоже почувствовал себя неплохо. Мы вместе позавтракали, причем она съела больше, чем я. Потом я прикурил для нас две сигареты, и она снова улеглась на подушки.
— Ну как? — спросила она, прищурив глаза.
— Что — как? — сказал я.
— Как все было?
— Это лучший кофе, который я когда-либо пил, — ответил я.
— Мерзавец! — Она разразилась своим хриплым хохотом. Я уже ждал его заранее, как ночью ждал ее храпа. — Ладно, — сказала она. — Чем займемся? Не хочешь в постель к мамочке?
— Послушай, малышка, — вскипел я. — Мне, конечно, чертовски жаль, но... я думаю, тебе пора ехать.
— Что? — Она села. — В чем дело, милый? Ты же сказал...
— Я сказал, что мы останемся на одну ночь. Мы так и сделали. Какая разница, если мы...
— Очень большая разница! Ты же не сидел, как я, столько лет в этой богом забытой дыре! Почему мы не можем сделать так, как планировали раньше, милый? Я могу вернуться сегодня вечером, а ты — завтра... И мы будем вместе целый день. Я даже могу остаться еще... скажем, переночевать у сестры... а завтра, если ты захочешь...
— Послушай, малышка, послушай, Фэй, — сказал я. — Думаю, это была не очень хорошая идея. У меня сегодня уйма всяких дел, и я не понимаю, какой смысл, если мы...
— Что значит — какой смысл? Конечно, есть смысл!
— Ты должна уехать, — сказал я. — Сейчас. Или уеду я, а ты вернешься позже. Я не смогу ночевать дома, если там не будет тебя. Ты мне понадобишься, если появится Джейк. В конце концов, он не собирается все время вести себя так же, как первой ночью...
— Ну да! Можешь не сомневаться, дома он больше не появится.
— Это еще одна проблема. Он должен ночевать дома. Каждый день. И ты должна об этом позаботиться. Иначе выйдет так, что с ним что-то случится как раз в ту единственную ночь, когда он там окажется.
— Вот черт! — Она раздраженно погасила сигарету и потянулась к бутылке. — Как только подумаю, что собираюсь... Послушай, милый. Ты можешь вернуться домой завтра, а я — сегодня вечером. Что в этом плохого?
— Боюсь, так не получится. Меня ведь считают человеком небогатым. Всем покажется странным, если я потрачу здесь три дня только для того, чтобы забрать костюм.
Она со стуком поставила бутылку.
— Мне очень жаль, Фэй, — сказал я. Она ничего не ответила.
— Сейчас неподходящее время. Мы слишком много можем потерять...
Я продолжал объяснять и извиняться, но я знал, что лучше ей убраться побыстрее, если она вообще хочет вернуться в Пирдэйл.
Наконец она сдалась — наверное, почувствовала напряженную нотку в моем голосе.
— Хорошо, милый. — Она слегка надула губы. — Раз так, ничего не поделаешь.
— Отлично. Умная девочка, — сказал я. — У нас еще будут хорошие деньки. Только ты, я и тридцать штук, а может быть, на пять или десять тысяч больше, если мы сделаем первоклассную работу.
— О, я знаю, Карл. — Она улыбнулась в ответ. — Все будет замечательно. Прости, если я... Просто я немного разочарована и...
— Все в порядке, — кивнул я.
Она хотела, чтобы я уехал в Пирдэйл первым. Она собиралась поболтаться тут еще немного и походить по магазинам. Я сказал, что не против. Только пусть вернется не позже вечера.
Мы еще некоторое время жевали эту жвачку, просто болтали о том о сем. Наконец она сказала: «Милый?» — и протянула ко мне руки; но я знал, что мне это не по силам. Не так быстро, не сейчас. Господи, я знал, что не смогу этого сделать.
Но я сделал!
Я напрягался и тянул из себя жилы, чувствуя, как все тело пронизывает боль; веки я держал закрытыми, потому что боялся, что она увидит выражение моих глаз. И это я был в той серой пустыне, где от солнца нет ни света, ни тепла...
* * *
А что потом? Если вообще могло быть что-нибудь потом. Что я мог о ней сказать?
Я смотрел из грязного окна лонг-айлендского поезда, сидя в полудреме, мои мысли блуждали туда-сюда и снова возвращались к ней. Что я мог о ней сказать?
Она была хороша. Она была мила. Она была всем, чем должна быть женщина, если вы стоите где-нибудь наверху или если у вас такой вид, словно вы там стоите.
Но я этого не чувствовал — я не ощущал той большой, веселой, бесконечной вечеринки, в которую должна была превратиться жизнь с такой женщиной, как она. Я этого не чувствовал и не принимал. Все, что я хотел... точно не знаю, но совсем не то, что было с ней. Я хотел быть самим собой. Может быть, с кем-то другим — например, с Руфи... с кем я мог бы чувствовать себя самим собой.
Руфь. Фэй. Руфь. Фэй. Или?.. Я не знал, чего я хотел на самом деле. Я не знал, хотел ли я вообще чего-нибудь. Например, я не хотел, чтобы меня втянули в эту историю, но, с другой стороны, я уже был сыт по горло своей жизнью в Аризоне. Я относился к этому спокойно, но мне там все давно осточертело. А за последний месяц у меня не было ни одной недели, похожей на другую. Каждый день случалось много всяких событий, и мне это нравилось. Но почему-то все, что со мной происходило, было не тем, чего мне хотелось, — чем бы это ни было.
Чем бы это ни было.
Мои глаза сомкнулись и остались закрытыми. У Босса, наверное, найдется что сказать о Фэй. Например, он прикинет, как можно будет использовать ее позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Я усмехнулся, спрашивая сам себя, чего я с ним цацкаюсь.
— Я не знал, что козлы воют, — сказал я.
— Не всегда, только когда совсем сбрендят, — ответил он.
— И больше тебе ничего не удалось вырастить? — спросил я. — Ни одного целого тела из... из того, что ты выращивал?
— Господи! — Он посмотрел на меня так, словно я его грубо обозвал. — По-твоему, я что, пустяками занимаюсь? На рынке даже груди с задницами отрывают с руками. Я не говорю уже про сам знаешь что. — Он передал мне бутылку, выпил сам и немного успокоился. — Разумеется, я выращиваю всякие вещи, — продолжал он. — Тела. Лица. Глаза. Эмоции. Мозги. Ращу их в трехгрошовом номере на Сорок седьмой улице и глотаю аспирин, когда у меня нет монет даже для того, чтобы купить гамбургер. А время от времени ко мне заявляется какой-нибудь расфуфыренный издатель и пожинает весь мой урожай, рассовывая его по пачкам. Ну а там, глядишь, если я как следует поваляюсь у него в ногах и сумею его умаслить, он потратит пару-тройку долларов на рекламу, и тираж книги вырастет аж до девяти сотен, и мне заплатят десять процентов с прибыли... когда они ее получат. — Он сплюнул в окно и отпил еще глоток. — Не хочешь немного порулить?
Я перелез через него и сел за руль, а он похлопал меня по пиджаку.
— Покажи-ка перо, — сказал он.
— Что?
— Перо, тесак, мачете, нож, черт тебя подери. Ты что, английского не понимаешь? Ты ведь не издатель, верно?
Я протянул ему нож. А что еще мне было делать? Он попробовал лезвие пальцем. Потом открыл бардачок в машине и вытащил оттуда небольшой оселок.
— Господи, — сказал он, водя по нему лезвием взад и вперед. — Такую штуковину надо точить как следует. Иначе ты с такой мотыгой ничего не сделаешь. Я как раз собирался перерезать горло одному козлу... Вот, держи. — Он вернул мне нож. — Лучше уже не заточишь. Режь им только людей, и все будет в порядке.
— Послушай, — сказал я. — Я не совсем...
— Это ты послушай, — перебил меня писатель. Он потянулся и достал из-за пояса мой «люгер». Поднес пистолет к приборной доске и внимательно его рассмотрел. — Ну что, неплохо, — сказал он. — Но если тебе действительно нужен ствол, советую вот это. — Он снова открыл бардачок и вытащил из него автоматический кольт 32-го калибра. — Хочешь попробовать? Давай? Попробуй его на мне. Останови машину и испытай их оба.
Он сунул их мне в руки, повернул ключ зажигания и... Я не знал, что сказать.
Наконец он рассмеялся — не так, как смеялся раньше, а более дружелюбно, — и засунул «люгер» мне обратно за пояс, а кольт убрал в бардачок.
— Чепуху несу, верно? — подмигнул он. — Далеко едешь?
— Чем дальше, тем лучше, — ответил я.
— Отлично. Тогда до Вермонта. Будет время поболтать. Мы так и ехали без остановки, сворачивая на обочину только для того, чтобы поменяться местами или перекусить в кафе, и при этом почти все время разговаривали. Не о себе и не о своих делах. Он ничего не вынюхивал. Просто болтали о книгах, о жизни, о религии и прочих таких вещах. Все, что он говорил, было очень необычно, и я был уверен, что запомню это навсегда, но в конце концов в голове осталось только несколько фраз.
— Ад, конечно, есть. — Я слышу, как он это говорит, прямо сейчас, когда лежу на кровати, и она дышит мне в лицо, прижавшись всем телом. — Это такая серая пустыня, где от солнца нет ни тепла, ни света и Привычка лежит вповалку с Желанием. Это место, где смертное. Хочу обитает вместе с бессмертным Необходимо, и, когда наступает ночь, тьма оглашается стонами одного и экстатическими воплями другого. Да, ад есть, мой мальчик, и совсем не надо его искать...
Когда мы, наконец, расстались, он дал мне сто девяносто три доллара — все, что у него было в бумажнике, не считая десятицентовой монеты. И я никогда его больше не видел и даже не знаю его имени.
Фэй снова начала храпеть.
Я взял сигарету и бутылку виски и вышел в ванную. Закрыл дверь и сел на унитаз. Так я сидел, наверно, часа два или три, пил виски, курил и думал.
Я думал о том, что потом стало с этим парнем и продолжает ли он выращивать в Вермонте свои штуковины. Вспоминал, что он говорил об аде, и раньше это никогда не значило для меня так много, как сейчас.
Конечно, я совсем еще не был стариком, но я уже начал подумывать, что со мной будет потом, когда я начну стареть. И это привело меня к вопросу, сколько мне на самом деле лет, потому что я этого не знал.
Я знал только то, что говорила мне мать, а она говорила всегда по-разному, один раз одно, а другой раз другое. Может быть, она и сама не знала. Может быть, она просто пыталась подсчитать, но, если учесть, сколько у нее было детей, вряд ли ее расчеты могли быть точными. Значит...
Я сам попробовал заняться вычислениями, но это было нелегко. Прибавлял и вычитал, вспоминал разные годы и места, пока у меня не заболела голова.
Я всегда был одинаковым. За исключением последних нескольких лет в Аризоне, вся моя жизнь сливалась в одно мутное пятно.
Я вспоминал все свое прошлое, но, если в моей жизни и было что-нибудь особенное или сам я был каким-нибудь другим, все равно я не мог об этом вспомнить.
Я пил, курил и думал, пока не поймал себя на том, что клюю носом.
Тогда я встал и вернулся в спальню.
Она спала, лежа поперек кровати, задней частью на одну сторону, а коленями на другую. Свободным оставалось только немного места в ногах, и я туда улегся.
Когда я проснулся, ее ноги лежали на моей груди, и мне казалось, что у меня вдавились ребра. Было девять утра. Я спал меньше четырех часов. Но я знал, что больше не засну, поэтому вылез из-под нее и встал.
Я пошел в уборную и принял ванну, стараясь поменьше шуметь. Я стоял перед зеркалом и прилаживал к глазам линзы, когда заметил, что она заглядывает в дверь.
Она не знала, что я ее вижу. Очень забавно, когда люди рассматривают тебя в зеркале, не подозревая, что ты их тоже видишь. Она смотрела на нижнюю часть моего лица, на мой рот, и я заметил ее гримасу. Потом она убрала ее с лица, наверное догадавшись, что я тоже могу ее увидеть. Она вернулась в спальню, подождала немного и снова вошла в ванную, подняв достаточно шума, чтобы я мог ее услышать.
Я вставил на место свои зубы. Думаю, без них мой рот действительно выглядит неважно — как будто это не моя часть тела. Но мне было наплевать, нравится ей это или нет.
Она вошла, зевая и расчесывая обеими руками голову.
— Господи, милый, — сказала она. — Почему ты так рано встал? Я так сла-а-а... ой, извини... так сладко спала.
— Уже десятый час, — ответил я. — Я и без того слишком долго провалялся в постели.
— А я нет. Ты разбудил меня своим шумом.
— Может быть, поставишь меня в угол?
Ее глаза вспыхнули. Потом она рассмеялась, но довольно раздраженно.
— Вот ворчун. Не надо цепляться ко мне по всяким пустякам. А теперь уходи отсюда и дай мне принять ванну.
Я вышел и освободил ей ванную. Я одевался, пока она плескалась и чистила зубы, а потом полоскала рот, наверно раз пятьсот, без конца отфыркиваясь и плюясь. Меня снова начало тошнить, вернее, тошнота стала сильней, чем была. Я торопливо допил остатки виски, и это помогло. Позвонил по телефону и заказал завтрак и еще одну пинту виски. Конечно, я знал, что спиртное не пойдет мне на пользу, — мне говорили, что я вообще не должен пить, — но сейчас я нуждался в выпивке.
Она все еще возилась в ванной, когда пришел официант. Я схватил бутылку и стал пить из горла, захлебнулся, закашлялся и выплюнул в платок полный рот крови.
Я снова вскинул бутылку. Потом слегка опустил, чтобы перевести дыхание, стараясь глотать без перерыва. На этот раз крови не было — точнее, я ее не видел, но я знал, что она там, внутри.
Один раз она уже видела меня больным. Если это случится снова, если она решит, что я качусь вниз... что я качусь на дно, как Джейк...
Глава 11
Она вышла из ванной, чувствуя себя гораздо лучше, чем раньше, и я, вылив в себя полпинты виски, тоже почувствовал себя неплохо. Мы вместе позавтракали, причем она съела больше, чем я. Потом я прикурил для нас две сигареты, и она снова улеглась на подушки.
— Ну как? — спросила она, прищурив глаза.
— Что — как? — сказал я.
— Как все было?
— Это лучший кофе, который я когда-либо пил, — ответил я.
— Мерзавец! — Она разразилась своим хриплым хохотом. Я уже ждал его заранее, как ночью ждал ее храпа. — Ладно, — сказала она. — Чем займемся? Не хочешь в постель к мамочке?
— Послушай, малышка, — вскипел я. — Мне, конечно, чертовски жаль, но... я думаю, тебе пора ехать.
— Что? — Она села. — В чем дело, милый? Ты же сказал...
— Я сказал, что мы останемся на одну ночь. Мы так и сделали. Какая разница, если мы...
— Очень большая разница! Ты же не сидел, как я, столько лет в этой богом забытой дыре! Почему мы не можем сделать так, как планировали раньше, милый? Я могу вернуться сегодня вечером, а ты — завтра... И мы будем вместе целый день. Я даже могу остаться еще... скажем, переночевать у сестры... а завтра, если ты захочешь...
— Послушай, малышка, послушай, Фэй, — сказал я. — Думаю, это была не очень хорошая идея. У меня сегодня уйма всяких дел, и я не понимаю, какой смысл, если мы...
— Что значит — какой смысл? Конечно, есть смысл!
— Ты должна уехать, — сказал я. — Сейчас. Или уеду я, а ты вернешься позже. Я не смогу ночевать дома, если там не будет тебя. Ты мне понадобишься, если появится Джейк. В конце концов, он не собирается все время вести себя так же, как первой ночью...
— Ну да! Можешь не сомневаться, дома он больше не появится.
— Это еще одна проблема. Он должен ночевать дома. Каждый день. И ты должна об этом позаботиться. Иначе выйдет так, что с ним что-то случится как раз в ту единственную ночь, когда он там окажется.
— Вот черт! — Она раздраженно погасила сигарету и потянулась к бутылке. — Как только подумаю, что собираюсь... Послушай, милый. Ты можешь вернуться домой завтра, а я — сегодня вечером. Что в этом плохого?
— Боюсь, так не получится. Меня ведь считают человеком небогатым. Всем покажется странным, если я потрачу здесь три дня только для того, чтобы забрать костюм.
Она со стуком поставила бутылку.
— Мне очень жаль, Фэй, — сказал я. Она ничего не ответила.
— Сейчас неподходящее время. Мы слишком много можем потерять...
Я продолжал объяснять и извиняться, но я знал, что лучше ей убраться побыстрее, если она вообще хочет вернуться в Пирдэйл.
Наконец она сдалась — наверное, почувствовала напряженную нотку в моем голосе.
— Хорошо, милый. — Она слегка надула губы. — Раз так, ничего не поделаешь.
— Отлично. Умная девочка, — сказал я. — У нас еще будут хорошие деньки. Только ты, я и тридцать штук, а может быть, на пять или десять тысяч больше, если мы сделаем первоклассную работу.
— О, я знаю, Карл. — Она улыбнулась в ответ. — Все будет замечательно. Прости, если я... Просто я немного разочарована и...
— Все в порядке, — кивнул я.
Она хотела, чтобы я уехал в Пирдэйл первым. Она собиралась поболтаться тут еще немного и походить по магазинам. Я сказал, что не против. Только пусть вернется не позже вечера.
Мы еще некоторое время жевали эту жвачку, просто болтали о том о сем. Наконец она сказала: «Милый?» — и протянула ко мне руки; но я знал, что мне это не по силам. Не так быстро, не сейчас. Господи, я знал, что не смогу этого сделать.
Но я сделал!
Я напрягался и тянул из себя жилы, чувствуя, как все тело пронизывает боль; веки я держал закрытыми, потому что боялся, что она увидит выражение моих глаз. И это я был в той серой пустыне, где от солнца нет ни света, ни тепла...
* * *
А что потом? Если вообще могло быть что-нибудь потом. Что я мог о ней сказать?
Я смотрел из грязного окна лонг-айлендского поезда, сидя в полудреме, мои мысли блуждали туда-сюда и снова возвращались к ней. Что я мог о ней сказать?
Она была хороша. Она была мила. Она была всем, чем должна быть женщина, если вы стоите где-нибудь наверху или если у вас такой вид, словно вы там стоите.
Но я этого не чувствовал — я не ощущал той большой, веселой, бесконечной вечеринки, в которую должна была превратиться жизнь с такой женщиной, как она. Я этого не чувствовал и не принимал. Все, что я хотел... точно не знаю, но совсем не то, что было с ней. Я хотел быть самим собой. Может быть, с кем-то другим — например, с Руфи... с кем я мог бы чувствовать себя самим собой.
Руфь. Фэй. Руфь. Фэй. Или?.. Я не знал, чего я хотел на самом деле. Я не знал, хотел ли я вообще чего-нибудь. Например, я не хотел, чтобы меня втянули в эту историю, но, с другой стороны, я уже был сыт по горло своей жизнью в Аризоне. Я относился к этому спокойно, но мне там все давно осточертело. А за последний месяц у меня не было ни одной недели, похожей на другую. Каждый день случалось много всяких событий, и мне это нравилось. Но почему-то все, что со мной происходило, было не тем, чего мне хотелось, — чем бы это ни было.
Чем бы это ни было.
Мои глаза сомкнулись и остались закрытыми. У Босса, наверное, найдется что сказать о Фэй. Например, он прикинет, как можно будет использовать ее позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24