Нам было видно, как напротив в светлой комнате взад и вперед двигалась фигура полковника - словно проповедник репетировал свою речь к воскресной службе. Брокендорф прислонился к столу и начал высмеивать нашего влюбленного командира, исходя высокомерием и злорадством.
- Ха, Уксусная Кружка! Не спишь еще? Думаешь, твоя милочка явится этой ночью?
- Да тише ты, тише! - заклинал его адъютант. - Если дьявол захочет, чтобы тот тебя услышал...
- Пусть слышит, пускай! - крикнул Брокендорф. - Мне жаль старого дурака. Я уж пошлю ему завтра вместо Монхиты другую, жирную старуху, что убирает у меня комнату каждый день. Она - как камбала, и лицо вроде ореховой скорлупы. Но с него и ее цыганских тряпок хватит!
А полковник наверху вдруг остановился и повернулся к двери... Брокендорф успел еще безудержно посмеяться, ему было очень забавно, что именно мы все смотрим, как полковник с таким доверием ждет свою возлюбленную, которую мы у него сманили. Он клялся, хохоча, что достанет старику взамен всех старых баб Ла Бисбаля.
- Иди спать, Уксус, зря ты ждешь, Монхита придет - да не к тебе! Но я могу тебе послать без счета ведьм, которые торгуют бобами и репой на улице, они тебе - в самый раз!
И запнулся.
В комнате отворилась дверь, и на пороге возникла Монхита, юная, стройная, жаждущая любви, и повисла на шее старого полковника.
У нас отнялись языки. Словно обухом по лбу... Это видение поразило каждого в сердце как кинжальный удар.
И только через несколько минут они вырвались наружу, наши чувства: боль и тоска за целый год, разочарование и растоптанное самолюбие - ведь мы оказались обманутыми, а не он...
- Ах он трус! - первым зарычал Брокендорф. - Шельма! Тряпка! При Талавере он укрылся, залег за дохлым мулом, пока мы шли под картечь!
- И двенадцать тысяч франков солдатских денег, и восемь тысяч - на кухню! Он все положил в свой карман, а мы голодали... Перед боем в полку не выдали и по осьмушке хлеба!
- И не был бы твой кузен военным советником по экономии у курфюрста, так Сульт сорвал бы тогда с тебя эполеты!
- И сколько ты лошадей приписал в расчетах! Вор! Деньгоглотатель! Брат Иуды!
Мы орали наперебой, но полковник, конечно, ничего не услышал. Он в это время снял с Монхиты шелковую наголовную сетку и жадно целовал ее лицо и руки.
- И ведь не слышит! - задыхался от злости Брокендорф. - Но, побери меня черт, он меня еще услышит. И пусть все дьяволы в аду будут свидетелями - я ему еще покажу!
Он треснул кулаком по створке окна, так что посыпались осколки на улицу. Потом высунулся в окно и, отбивая такт кулаками, завел глубоким басом насмешливую песенку о Талавере, давно ходившую среди солдат: ее сочинил кто-то из драгун или гренадеров после Талаверского штурма, и все солдаты знали, что она - про нашего полковника, и пели ее, когда думали, что никто из офицеров не услышит:
Полковник под огнем врага
Как ему шкура дорога!
Едва ударят пушки
Дрожит он до макушки,
Когда мортиры говорят...
Он прервал напев, тяжело сопя от ярости. Полковник не слышал. Он обнимал Монхиту, и мы видели, как она спрятала лицо на его груди, и ее медные волосы мягко спадали на его плечи.
И это зрелище стократно усилило нашу ненависть, сделало нас слепыми и глухими рабами злобы.
- Подпевайте, все вместе! Пусть он услышит! - крикнул Брокендорф и вновь запел "Гимн Талаверы":
Когда мортиры говорят,
Он, весь в поту, твердит про ад:
Спаси нас да помилуй!
А где дукаты зазвенят
И талеры засветят,
Вот тут он - подлинный герой,
И на солдатское добро
Едва ли кто отважней...
И вдруг, пока мы еще пели, Монхита вырвалась из рук полковника, подошла к образу Мадонны и завесила ее лик своей шелковой сеткой для волос, будто желая скрыть от Матери Божьей то, что произойдет в комнате. А полковник в тот же миг невозмутимо - а должен был нас слышать! - задул свечи. И последнее, что я видел, это стройная, полудетская фигурка перед образом и противно надувшиеся щеки полковника. И все исчезло.
Тогда наше бешенство дошло до предела. Мы позабыли об угрозе городу, о полковнике Сарачо с его герильясами, которые ждали сигнала, чтобы атаковать нас. Вокруг меня гремела такая брань, что кровь могла бы застыть в жилах, и злобные крики, подобные вою озверевшей собаки. И я увидел, как Брокендорф и Донон ринулись по лесенке наверх, к органу.
Один нажимал на педали, другой - давил на клавиши. Звучно и грозно загудел орган - и это был мотив "Гимна Талаверы", он заполнил все пространство собора. Мы еще подхватили, пели все четверо, даже Эглофштейн, и я видел, как он отбивал такт - с дикими жестами, а орган перекрывал нас всех:
И на солдатское добро
Едва ли кто отважней!
Ах ты, Иуда, ты, злодей,
тебе бы не перо на шлем,
а лисий хвост на шляпу!
Но вдруг ко мне вернулось сознание, холодный пот полился у меня по лицу, колени затряслись; я спрашивал себя, зачем мы это делаем, а орган все рокотал: "Ах ты, Иуда, ты, злодей!"
И мне на миг почудилось, что за органом вверху сидит сама смерть, а дьявол качает педали. И в темном помещении - в мерцании искр от догорающих углей жаровни - возникла тень мертвого маркиза де Болибара и тоже стала отбивать такт песне нашей гибели...
Потом беду почуяли и другие. Вдруг воцарилась мертвая тишина. Орган умолк, лишь ветер скулил и стонал в разбитых окнах. Мы стояли, охваченные внутренним морозом, нас трясло, и я услыхал рядом с собой шумное дыхание Брокендорфа.
- Что мы натворили! - прохрипел Эглофштейн. - Что натворили!
- Ну и безумие на нас нашло! - прошептал Донон. - Брокендорф, это ты! Ты заорал: "Донон, давай к органу!"
- Я не говорил ни слова! А ты, Донон, ты звал меня и кричал: покачай мне педали!
- Ничего я не говорил, клянусь спасением души! Какое наваждение одурило нас?!
На улице хлопали окна. Шаги бегущих людей, крики, смятение... Вдали барабан пробил тревогу.
- Вниз, скорее! - прошипел Эглофштейн. - Скорее прочь! Никто из нас не должен попасться им здесь!
Мы ринулись прочь из крипты, опрокинув стол, промчались по коридорам и лестнице, спотыкались внизу о пороховые бочки, падали, вскакивали - бежали, спасая свою жизнь...
И когда мы уже были далеко на улице, с гор ударила первая пушка.
Глава XII. ОГОНЬ
Через некоторое время я стоял, переводя дыхание, напуганный насмерть и дрожащий от холода, прислонившись к стене какого-то дома. Мое сознание медленно постигало, где я и что произошло и происходит вокруг меня.
Разве Брокендорф не клялся и не кричал: "Полковник должен нас услышать, хотя бы все черти вылезли из ада!"? Да! Полковник нас услышал, но - праведный Боже! - все черти вправду вылезли из ада...
Пушки герильясов обрушивали - удар за ударом без перерыва - свои зажигательные бомбы и гаубичные гранаты на дома и улицы города. Квартал в окрестностях ратуши уже загорелся, мельница у моста через реку Алькер была объята огнем, из чердачных окон монастыря Сан-Даниэль валили густые, черные облака дыма, а с крыши настоятельского дома взвивались два вертикальных снопа пламени от разрывов бомб.
На колокольнях у Мадонны дель Пилар и Хиронеллы колокола били в набат. Отряды гренадеров без толку метались по улицам, всюду кричали, что нужно идти на вылазку, атаковать, стрелять, строиться в каре, - кто что... Там и сям мелькали перепуганные лица жителей, выбегающих на улицу со своими пожитками, чтобы спрятаться в подвале какого-нибудь еще не затронутого огнем дома.
Полковник выскочил из дома полуодетый, метался у входа, непрерывно призывая Эглофштейна и своих денщиков. Но никто его не слышал, никто не узнавал. Ударами кулаков и толчками он начал прокладывать себе путь среди кричащей толпы.
Потом возле него появился Эглофштейн. Я видел, как полковник обрушился на него с руганью. Эглофштейн попятился, словно уклоняясь от удара, пожал плечами, другие, теснясь, заслонили их от меня. Словно войско теней носилось вокруг. Донон уже вел свою роту штурмовым шагом к укреплению Сан-Роке, потому что казалось - там уже завязывается бой. Ветер доносил оттуда ружейную стрельбу, барабанный бой и беспорядочный шум от криков людей...
Когда рота Донона прошла, я вновь увидел полковника: он стоял перед воротами монастыря и отдавал приказы нескольким гренадерам, которые - с топорами и мокрыми простынями - готовились проникнуть в горящее здание. И едва я увидел их и ожидающего их действий полковника, как меня охватил ледяной ужас: ведь мой мушкет и сабля, и кожаная сумка - все это было наверху, а в крипте на деревянных скамейках лежали вещи и оружие Эглофштейна и остальных! Мое сердце едва не перестало биться, я думал одно: мы погибли, сейчас выплывет, что это мы - и никто, кроме нас - подали сигнал, а вовсе не мертвый маркиз де Болибар...
Но солдаты сразу вернулись: двоих волокли без чувств, у остальных были опалены волосы и одежда, лица почернели от копоти. У одного с руки свисали кровавые лохмотья - видимо, осколок гранаты ранил его в предплечье. Они едва ли смогли продвинуться на сотню шагов, ибо все коридоры и помещения монастыря были заполнены густым дымом. И я от души поблагодарил Бога за Его помощь...
Тем временем полковник с Эглофштейном - уже верхом на конях помчались по улице Сан-Херонимо к госпиталю Санта Энграсия, получив известие, что и этому зданию угрожает пожар. Другие тоже побежали прочь, и улица враз опустела. Остались вблизи монастыря Брокендорф и я да мой капрал Тиле и восемь-девять из моих драгун, которые не боялись - или не осознавали - угрожающей им опасности.
Огонь подбирался к запасам овсяной соломы и обтирочной ветоши, находившимся на первом этаже, а оттуда мог в любой миг захватить пороховые бочки, стоявшие в рефектории, колонном зале и нижнем коридоре. Не было возможности предотвратить взрыв этих жалких остатков нашего боезапаса, и мы ограничились тем, чтобы как-то помешать распространению пожара на дома в окрестностях монастыря.
Затем Брокендорф подозвал меня: я должен был с моими людьми перекрыть соседний перекресток, чтобы никто не мог подойти к монастырю, так как мы уже слышали два коротких удара изнутри: это рванули две бочки в нижнем коридоре.
Ветер выл и швырял в лицо хлопья мокрого снега. Улица теперь была освещена как днем, окна пылающего монастыря светились, словно в свете закатного солнца.
А орудия все били и били по городу, и пожар распространялся в окрестностях ратуши - там, кажется, обстрел был сильнее всего. Пока я стоял на своем посту, мимо галопом пронесся взвод драгун и прорвал наш кордон. Его вел Салиньяк.
На ротмистре не было ни плаща, ни шлема. В руке он держал саблю наголо, седые от пыли усы торчали в стороны, бледное лицо было искажено яростью. Я бросился вслед и сумел преградить ему дорогу, когда он осадил коня у самых ворот.
- Господин ротмистр, извините! Но дальше вам нельзя!
- С дороги! - прорычал он, наезжая на меня вплотную.
- Улица перекрыта - будет взрыв! Я не могу ручаться за вашу жизнь!
- Что вам, к дьяволу, до моей жизни? Заботьтесь о своей! Прочь отсюда!
Он дал лошади шпоры и взмахнул саблей прямо над моей головой.
- У меня приказ... - вскричал я. - Не пускать ни...
- К сатане твой приказ! Дорогу! Я отскочил в сторону, и он проехал мимо меня к воротам. Его люди следовали за ним.
С другой стороны улицы, задыхаясь, подбежал Брокендорф.
- Салиньяк! - закричал он. - Что вам там надо?
- Он еще здесь? Вы его видели?
- Кого вам надо? Полковника?
- Маркиза я ищу! - крикнул Салиньяк, и я ни до, ни после не слышал такой ярости, ненависти и презрения в человеческом голосе.
- Маркиза? - еле выдавил Брокендорф. И уставился на Салиньяка, раскрыв рот.
- Он бежал? Бежал?!
- Не знаю... - прохрипел Брокендорф. - У ворот его не было...
- Значит - еще наверху! - вскричал Салиньяк с радостью дьявола о пропащей душе. - Теперь он от меня не ускользнет!
Он оглянулся на своих драгун.
- Мы схватим его, шпиона! Спешиться - и за мной!
Я видел беспокойство солдат, они качали головами и нерешительно переводили взгляды то на своего командира, то на горящее здание.
- Салиньяк! - успел в ужасе крикнуть Брокендорф. - Вы идете на смерть! Порох! Огонь сейчас...
- Вперед! - не слыша его, рявкнул ротмистр. - Кто не трус - за мной!
Четверо драгун - безотказные и бесстрашные мужчины, старые солдаты, которые побывали в сотне сражений, начиная, может, еще с Маренго36, соскочили с коней, и один из них крикнул:
- Товарищи, небо для нас одно - встретимся там. Вперед!
И все пятеро пошли в густой дым.
- Да они с ума посходили, - прорычал Брокендорф.
- Да здравствует император! - Салиньяк в дымовом облаке размахивал саблей.
Драгуны повторили клич. И все исчезли в вихре летящих искр и хлопьев пепла. Мы на мгновение онемели.
- А он вернется, как увидит, что там... - подумал вслух Брокендорф.
- Этот - нет! - сказал за моей спиной Тиле. - Этот - нет, господин капитан...
- Оттуда никто не выберется, - вырвалось у другого солдата.
- Ни одна душа! - согласился Тиле.
- И лезет за призраком на смерть! А мы будем виноваты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25