"Счет!" - и принялся что-то шептать кельнеру. Затем он встал и, угрюмо глядя перед собой, медленно направился к выходу, не обратив внимания на то, как я вскочил на ноги и отдал ему честь.
Когда я снова встретил фельдфебеля во время обеда в столовой, он не захотел объяснять мне свое странное поведение в кафе. Он сказал, что якобы высматривал меня там, но не увидел, а потому рассердился и тут же ушел. Почему я не сел на видное место? В итоге ему пришлось гулять одному - а жаль, такое чудесное было утро, он скучал, вдвоем было бы веселее. Я не поверил ему; я знал, что он скрывает от меня истинную причину своего бегства. Черты внешности того офицера в мундире с вишнево-красными обшлагами крепко запали мне в память, и, когда после обеда мы шли по улице, мне казалось, что я вижу их почти у каждого, кто попадался нам навстречу. В какую бы сторону я ни взглянул, мне повсюду мерещились узкий, резко очерченный профиль и плотно сжатые губы человека, обратившего фельдфебеля в бегство и вселившего в меня такой страх. У всех встречных мужчин было лицо обер-лейтенанта из чужого полка; мне казалось, что они смотрят на меня с недовольством и презрением и враждебное выражение сходило с их лиц лишь тогда, когда они подходили совсем близко или оказывались почти у меня за спиной.
И все же мне довелось встретить его еще раз, причем в тот же самый день, и я до сих пор не знаю, кто так распорядился - случай или судьба, от которой никому не дано убежать.
Мы - я и фельдфебель - зашли в кондитерскую на площади Вацлава, чтобы купить сладостей - фиников в шоколаде - для Фриды Гошек.
Прислонившись к стене у входа, я смотрел, как продавщица взвешивала кулек с конфетами, в то время как фельдфебель доставал свой кошелек, чтобы рассчитаться за покупку. В этот момент дверь рядом со мной распахнулась, и в магазин вошел тот самый офицер под руку с какой-то дамой; я сразу его узнал, хотя его лицо находилось в поле моего зрения всего одно мгновение.
Фельдфебель побледнел как смерть, но все же нашел в себе силы вытянуться во фрунт и отдать честь. Обер-лейтенант, мельком взглянув на него, приложил руку к козырьку, затем посмотрел на него более пристально и, как будто пребывая в нерешительности, вопросительно взглянул на свою даму. Я видел, как она нагнулась к его уху и как они стали о чем-то шептаться. Фельдфебель по-прежнему стоял по стойке "смирно". Тут обер-лейтенант отпустил руку дамы и порывисто шагнул навстречу фельдфебелю:
- Хвастек? Ты ли это? Да встань же ты нормально! Ты - здесь? Какая неожиданность! А ведь я не сразу тебя узнал.
Он пожал ему руку, быстро оглянувшись при этом на стеклянную входную дверь, - вероятно, чтобы убедиться в том, что никто не видит, как он здоровается за руку с фельдфебелем.
Дама присоединилась к ним, и я увидел, как фельдфебель слегка поклонился и приложился губами к ее ручке. "Я сразу узнала вас, Генрих", сказала она, и тут, наконец, я увидел ее лицо.
Кровь ударила мне в голову, почва стала уходить у меня из-под ног, и, чтобы сохранить равновесие, я был вынужден закрыть глаза. Причудливые орнаменты заплясали и закружились перед моими закрытыми глазами: переплетенные между собой квадраты и розетки из серых, желтых и синих шашек; они появлялись и исчезали, возникали снова и сливались воедино. Это была старая, давно не существующая мостовая на той улице, где я жил ребенком; узоры мостовой, которые я ежедневно видел по пути в школу. И тогда я понял, что дама рядом с офицером и была той девушкой с теннисного корта, о которой я вспоминал годами и чей портрет стоял в комнате фельдфебеля .
Как она сюда попала? Где она пропадала столько лет? Я снова открыл глаза, я был уверен, что она меня узнает и заговорит со мной, и ужасно боялся этого. Лучше, если бы я остался снаружи. Она сильно похудела и уже не выглядела молодой. Многое в ней стало другим, остались прежними только голос и манера прислушиваться к словам собеседника: она приподнимала голову, слегка выдвигала вперед подбородок и закрывала глаза - при этом у нее было выражение лица человека, который долго глядел на солнце.
- А знаешь, Хвастек, давай-ка заходи к нам в гости! И чем раньше, тем лучше. Пожалуй, хоть сегодня, - предложил обер-лейтенант. Он отпустил руку фельдфебеля и повернулся к своей жене. - Ведь сегодня вечером мы никуда не идем, не так ли?
Не отрывая взгляда от фельдфебеля, она кивнула и улыбнулась.
- Я сразу узнала вас, Генрих, - сказала она, и при звуке ее голоса у меня снова екнуло сердце. - Я узнала вас с первого взгляда. Что там у вас вкусненького в кульке?
- Обычные финики, - ответил фельдфебель и с легким поклоном протянул ей кулек. - Финики в шоколаде.
Она взяла одну конфету и вонзила свои зубки в шоколад.
- Какая прелесть! - воскликнула она. - Артур, давай купим таких же. У Генриха всегда был хороший вкус. Смеясь, она снова обратилась к фельдфебелю:
- Для какой прекрасной дамы вы постарались на этот раз - а, старый греховодник?
Я невольно подумал о Фриде Гошек, для которой предназначались конфеты. Ее можно было назвать кем угодно, но уж только не прекрасной дамой. Щуплая, маленькая, невзрачная и со следами оспы на лице. Однако по выражению лица фельдфебеля можно было подумать, что он купил эти конфеты для какой-нибудь графини или маркизы.
Все трое продолжали болтать, в основном обер-лейтенант и фельдфебель; они упоминали имена, которые ничего мне не говорили, и беседовали о вещах, о которых я не имел понятия, в то время как молодая женщина, слегка выдвинув вперед подбородок и полузакрыв глаза, внимательно слушала - так же, как в свое время слушала меня, когда по пути домой я рассказывал ей о постановке "Телля"... Наконец обер-лейтенант протянул фельдфебелю руку;
- Ну, будь здоров, Хвастек! До вечера, ты слышишь? Мы ждем тебя непременно.
- Вы обязательно должны прийти к нам сегодня на чаи, я вас прошу, ладно? - сказала она. - Прекрасная дама, которую вы в настоящее время боготворите, непременно отпустит вас, если вы ей скажете, что собираетесь навестить старинную приятельницу, причем далеко уже не красавицу.
Она рассмеялась и добавила:
- Мы живем на Карлсгассе, дом номер двенадцать. Мы там совсем одни, с нами живет только моя матушка, которую вы, конечно, помните.
- Послушай, Хвастек! - сказал обер-лейтенант. - У пас мальчик и девочка, ты непременно должен на них взглянуть. Если ты придешь где-нибудь в половине девятого, они еще не будут спать. Ну, до встречи сегодня вечером!
Фельдфебель стоял слегка подавшись вперед и опершись на эфес сабли, с вежливой и чуть высокомерной улыбкой на губах; в этот момент он выглядел точно как на той фотографии с видом Хальштеттер-Зе. Лукавое, отчасти насмешливое, отчасти любезное выражение лица, которого я еще ни разу у него не замечал, которое принадлежало к каким-то давно ушедшим временам. Теперь это был совсем не тот грубый, неотесанный, шумный фельдфебель Хвастек из "Картечи", что кричал на полового, колотил саперов, лобызался с музыкантами и смешил красоток пошлыми остротами. Обер-лейтенант еще раз приложил руку к козырьку и, не удостоив меня даже взглядом, прошел со своей дамой в соседнюю комнату, где подавали кофе со взбитыми сливками и горячий шоколад. И в гот момент, когда они исчезли за стеклянной дверью и только их силуэты еще маячили за стеклом, я внезапно вспомнил то, что уже давно искал в своей памяти: ее звали Ульрикой, но домашние называли ее Молли.
Выходя из магазина, я бранил себя за свою стеснительность, считая непростительной глупостью то, что не нашел в себе смелости подойти к их столику, представиться обер-лейтенанту по всей форме, а затем обратиться к ней со словами: "Добрый день, госпожа Молли! Вы меня не узнаете?"
Возможно, что в этом случае она пригласила бы и меня. Но теперь было уже поздно. Как глупо! Я готов был надавать себе пощечин за свою собственную трусость, по в то же время радовался тому, что не предпринял никаких действий, ибо она наверняка уже давно меня забыла, и я бы мог оказаться в дурацком положении.
Втайне, однако, я надеялся, что фельдфебель предложит мне составить ему компанию. Вообще-то он должен был сразу спросить у них разрешения взять меня с собой. В этом не было бы ничего зазорного - ведь, в конце концов, мы были друзьями! Что могло быть проще? "Надеюсь, милостивая государыня не будет иметь ничего против, если со мной придет мой товарищ? Вольноопределяющийся одногодичник Август Фризек". И тогда бы я сделал шаг вперед и поклонился.
Глупо, что он об этом не подумал. С его стороны это было эгоистично и бестактно. Когда ему нужно скрасить одиночество, он сразу бежит ко мне, а тут...
Мы шли бок о бок, не разговаривая. Я был обижен и зол, он - занят своими мыслями.
Когда мы уже приближались к казарме, а он по-прежнему не приглашал меня составить ему компанию, я не выдержал и сам заговорил о предстоящем визите:
- Вам понадобится штатское платье, господин фельдфебель. Может быть, воспользуетесь моим?
- Штатское? Мне? Зачем? - спросил он.
- Вы собираетесь пойти... к этим людям... в форме?
Я чуть было не сказал "к Молли", но вовремя поправился.
Он остановился.
- Глупости! - сказал он. - Неужели вы полагаете, что я куда-то пойду? Мне это и в голову не приходило.
- Ну и правильно! - согласился я с ним, хотя в глубине души испытал разочарование. - Она совсем не красива. На снимке она выглядит лучше.
- Дело не в этом, - раздалось мне в ответ. - Просто я уже не гожусь для подобных визитов. Видите ли, вольноопределяющийся, сидеть за чашкой чая, лакомиться сэндвичами, вести умные беседы о последних новостях и строить из себя светского человека: милостивая государыня то, милостивая государыня се - для этого я уже решительно не гожусь. Раньше, может быть, и годился. Но сегодня я всего лишь фельдфебель Йиндрих Хвастек, дежурный командир третьего батальона - что с меня взять? Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Сегодня вечером я буду в "Картечи". Если вы окажетесь там раньше меня, передайте Фриде, что я приду.
Некоторое время мы оба молчали, так как совершали крутой подъем по улице Неруды. Лишь когда мы добрались до Погоржельца, он остановился и произнес:
- Запомните: для человека нет большего несчастья, чем неожиданно оказаться в своем собственном прошлом. Думаю, что у сбившегося с пути в пустыне Сахара больше шансов выбраться, чем у того, кто плутает в своей прошлой жизни. Помню, как лет семь или восемь тому назад я сидел, глядя на свой револьвер, и говорил себе: "Через час все будет кончено". В то время в полку эрцгерцога Райнера был один старый капитан по фамилии Теркль, знавший толк в таких вещах, - а что вы хотите? тридцать пять лет службы - если я не ошибаюсь, он служил еще то ли в тосканской, то ли в моденской армии... Увидев, как я сижу с пистолетом в руке, он только рассмеялся. "Хвастек, сказал он, - я за тебя не боюсь, ты не станешь стреляться, нет, не станешь. В жизни каждого из нас бывают черные и светлые полосы. Никто не стреляется из-за пустяков. Уж я-то знаю. Ты здоровый человек и слишком многим привязан к жизни, так что я не верю в твой револьвер. Но одно я тебе скажу: ради всего святого - никогда не оглядывайся на то, что уже миновало. А если оглянешься, то пиши пропало, уж поверь мне!" Он был чертовски прав, этот старина Теркль, - ни в коем случае не следует оглядываться на то, что миновало.
Фельдфебель Хвастек впервые заговорил со мной о прошлом. Но я почти не слушал его. Какое мне было дело до старого Теркля и до того, что он сказал восемь лет назад? Пока фельдфебель говорил, я придумал один план.
Если он останется дома - тем лучше. Я пойду туда вместо него, позвоню и скажу, что у меня поручение для госпожи от господина фельдфебеля Хвастека. Меня впустят в гостиную, и я скажу, что фельдфебель приносит свои извинения, что он не может прийти из-за нездоровья. "А ведь мы знакомы, сударыня. Помните теннисный корт возле Бельведера? С тех пор уже прошло несколько лет. Меня зовут Август Фризек, да, совершенно верно, сударыня дружили с моей сестрой. Чашку чая? Покорно благодарю, сударыня. Если это, конечно, вас не затруднит".
Вот как я поступлю. А если потом об этом узнает фельдфебель - ну и что с того? Я не обязан отчитываться перед ним о своих поступках. В конце концов, я тоже ее знал, и, может быть, даже гораздо дольше, чем он!
Мы подошли к казарме и распрощались.
- Когда придете в "Картечь", - сказал он, - предупредите взводного Вондрачека, что сегодня я буду играть. Мы составим отличную партию. Денег достаточно, сегодня мне выдали жалованье. Польский банк, лужайка - все, что они пожелают.
На этом мы расстались.
* * *
В половине девятого вечера я был на Карлсгассе. В течение четверти я часа я прохаживался взад и вперед возле дома, не решаясь подняться наверх. На третьем этаже светились четыре окна, и за ними мелькали силуэты, один из которых, возможно, принадлежал ей. Я держался в темноте, прижавшись к стене противоположного дома, чтобы меня случайно не увидели из окон.
1 2 3 4 5 6
Когда я снова встретил фельдфебеля во время обеда в столовой, он не захотел объяснять мне свое странное поведение в кафе. Он сказал, что якобы высматривал меня там, но не увидел, а потому рассердился и тут же ушел. Почему я не сел на видное место? В итоге ему пришлось гулять одному - а жаль, такое чудесное было утро, он скучал, вдвоем было бы веселее. Я не поверил ему; я знал, что он скрывает от меня истинную причину своего бегства. Черты внешности того офицера в мундире с вишнево-красными обшлагами крепко запали мне в память, и, когда после обеда мы шли по улице, мне казалось, что я вижу их почти у каждого, кто попадался нам навстречу. В какую бы сторону я ни взглянул, мне повсюду мерещились узкий, резко очерченный профиль и плотно сжатые губы человека, обратившего фельдфебеля в бегство и вселившего в меня такой страх. У всех встречных мужчин было лицо обер-лейтенанта из чужого полка; мне казалось, что они смотрят на меня с недовольством и презрением и враждебное выражение сходило с их лиц лишь тогда, когда они подходили совсем близко или оказывались почти у меня за спиной.
И все же мне довелось встретить его еще раз, причем в тот же самый день, и я до сих пор не знаю, кто так распорядился - случай или судьба, от которой никому не дано убежать.
Мы - я и фельдфебель - зашли в кондитерскую на площади Вацлава, чтобы купить сладостей - фиников в шоколаде - для Фриды Гошек.
Прислонившись к стене у входа, я смотрел, как продавщица взвешивала кулек с конфетами, в то время как фельдфебель доставал свой кошелек, чтобы рассчитаться за покупку. В этот момент дверь рядом со мной распахнулась, и в магазин вошел тот самый офицер под руку с какой-то дамой; я сразу его узнал, хотя его лицо находилось в поле моего зрения всего одно мгновение.
Фельдфебель побледнел как смерть, но все же нашел в себе силы вытянуться во фрунт и отдать честь. Обер-лейтенант, мельком взглянув на него, приложил руку к козырьку, затем посмотрел на него более пристально и, как будто пребывая в нерешительности, вопросительно взглянул на свою даму. Я видел, как она нагнулась к его уху и как они стали о чем-то шептаться. Фельдфебель по-прежнему стоял по стойке "смирно". Тут обер-лейтенант отпустил руку дамы и порывисто шагнул навстречу фельдфебелю:
- Хвастек? Ты ли это? Да встань же ты нормально! Ты - здесь? Какая неожиданность! А ведь я не сразу тебя узнал.
Он пожал ему руку, быстро оглянувшись при этом на стеклянную входную дверь, - вероятно, чтобы убедиться в том, что никто не видит, как он здоровается за руку с фельдфебелем.
Дама присоединилась к ним, и я увидел, как фельдфебель слегка поклонился и приложился губами к ее ручке. "Я сразу узнала вас, Генрих", сказала она, и тут, наконец, я увидел ее лицо.
Кровь ударила мне в голову, почва стала уходить у меня из-под ног, и, чтобы сохранить равновесие, я был вынужден закрыть глаза. Причудливые орнаменты заплясали и закружились перед моими закрытыми глазами: переплетенные между собой квадраты и розетки из серых, желтых и синих шашек; они появлялись и исчезали, возникали снова и сливались воедино. Это была старая, давно не существующая мостовая на той улице, где я жил ребенком; узоры мостовой, которые я ежедневно видел по пути в школу. И тогда я понял, что дама рядом с офицером и была той девушкой с теннисного корта, о которой я вспоминал годами и чей портрет стоял в комнате фельдфебеля .
Как она сюда попала? Где она пропадала столько лет? Я снова открыл глаза, я был уверен, что она меня узнает и заговорит со мной, и ужасно боялся этого. Лучше, если бы я остался снаружи. Она сильно похудела и уже не выглядела молодой. Многое в ней стало другим, остались прежними только голос и манера прислушиваться к словам собеседника: она приподнимала голову, слегка выдвигала вперед подбородок и закрывала глаза - при этом у нее было выражение лица человека, который долго глядел на солнце.
- А знаешь, Хвастек, давай-ка заходи к нам в гости! И чем раньше, тем лучше. Пожалуй, хоть сегодня, - предложил обер-лейтенант. Он отпустил руку фельдфебеля и повернулся к своей жене. - Ведь сегодня вечером мы никуда не идем, не так ли?
Не отрывая взгляда от фельдфебеля, она кивнула и улыбнулась.
- Я сразу узнала вас, Генрих, - сказала она, и при звуке ее голоса у меня снова екнуло сердце. - Я узнала вас с первого взгляда. Что там у вас вкусненького в кульке?
- Обычные финики, - ответил фельдфебель и с легким поклоном протянул ей кулек. - Финики в шоколаде.
Она взяла одну конфету и вонзила свои зубки в шоколад.
- Какая прелесть! - воскликнула она. - Артур, давай купим таких же. У Генриха всегда был хороший вкус. Смеясь, она снова обратилась к фельдфебелю:
- Для какой прекрасной дамы вы постарались на этот раз - а, старый греховодник?
Я невольно подумал о Фриде Гошек, для которой предназначались конфеты. Ее можно было назвать кем угодно, но уж только не прекрасной дамой. Щуплая, маленькая, невзрачная и со следами оспы на лице. Однако по выражению лица фельдфебеля можно было подумать, что он купил эти конфеты для какой-нибудь графини или маркизы.
Все трое продолжали болтать, в основном обер-лейтенант и фельдфебель; они упоминали имена, которые ничего мне не говорили, и беседовали о вещах, о которых я не имел понятия, в то время как молодая женщина, слегка выдвинув вперед подбородок и полузакрыв глаза, внимательно слушала - так же, как в свое время слушала меня, когда по пути домой я рассказывал ей о постановке "Телля"... Наконец обер-лейтенант протянул фельдфебелю руку;
- Ну, будь здоров, Хвастек! До вечера, ты слышишь? Мы ждем тебя непременно.
- Вы обязательно должны прийти к нам сегодня на чаи, я вас прошу, ладно? - сказала она. - Прекрасная дама, которую вы в настоящее время боготворите, непременно отпустит вас, если вы ей скажете, что собираетесь навестить старинную приятельницу, причем далеко уже не красавицу.
Она рассмеялась и добавила:
- Мы живем на Карлсгассе, дом номер двенадцать. Мы там совсем одни, с нами живет только моя матушка, которую вы, конечно, помните.
- Послушай, Хвастек! - сказал обер-лейтенант. - У пас мальчик и девочка, ты непременно должен на них взглянуть. Если ты придешь где-нибудь в половине девятого, они еще не будут спать. Ну, до встречи сегодня вечером!
Фельдфебель стоял слегка подавшись вперед и опершись на эфес сабли, с вежливой и чуть высокомерной улыбкой на губах; в этот момент он выглядел точно как на той фотографии с видом Хальштеттер-Зе. Лукавое, отчасти насмешливое, отчасти любезное выражение лица, которого я еще ни разу у него не замечал, которое принадлежало к каким-то давно ушедшим временам. Теперь это был совсем не тот грубый, неотесанный, шумный фельдфебель Хвастек из "Картечи", что кричал на полового, колотил саперов, лобызался с музыкантами и смешил красоток пошлыми остротами. Обер-лейтенант еще раз приложил руку к козырьку и, не удостоив меня даже взглядом, прошел со своей дамой в соседнюю комнату, где подавали кофе со взбитыми сливками и горячий шоколад. И в гот момент, когда они исчезли за стеклянной дверью и только их силуэты еще маячили за стеклом, я внезапно вспомнил то, что уже давно искал в своей памяти: ее звали Ульрикой, но домашние называли ее Молли.
Выходя из магазина, я бранил себя за свою стеснительность, считая непростительной глупостью то, что не нашел в себе смелости подойти к их столику, представиться обер-лейтенанту по всей форме, а затем обратиться к ней со словами: "Добрый день, госпожа Молли! Вы меня не узнаете?"
Возможно, что в этом случае она пригласила бы и меня. Но теперь было уже поздно. Как глупо! Я готов был надавать себе пощечин за свою собственную трусость, по в то же время радовался тому, что не предпринял никаких действий, ибо она наверняка уже давно меня забыла, и я бы мог оказаться в дурацком положении.
Втайне, однако, я надеялся, что фельдфебель предложит мне составить ему компанию. Вообще-то он должен был сразу спросить у них разрешения взять меня с собой. В этом не было бы ничего зазорного - ведь, в конце концов, мы были друзьями! Что могло быть проще? "Надеюсь, милостивая государыня не будет иметь ничего против, если со мной придет мой товарищ? Вольноопределяющийся одногодичник Август Фризек". И тогда бы я сделал шаг вперед и поклонился.
Глупо, что он об этом не подумал. С его стороны это было эгоистично и бестактно. Когда ему нужно скрасить одиночество, он сразу бежит ко мне, а тут...
Мы шли бок о бок, не разговаривая. Я был обижен и зол, он - занят своими мыслями.
Когда мы уже приближались к казарме, а он по-прежнему не приглашал меня составить ему компанию, я не выдержал и сам заговорил о предстоящем визите:
- Вам понадобится штатское платье, господин фельдфебель. Может быть, воспользуетесь моим?
- Штатское? Мне? Зачем? - спросил он.
- Вы собираетесь пойти... к этим людям... в форме?
Я чуть было не сказал "к Молли", но вовремя поправился.
Он остановился.
- Глупости! - сказал он. - Неужели вы полагаете, что я куда-то пойду? Мне это и в голову не приходило.
- Ну и правильно! - согласился я с ним, хотя в глубине души испытал разочарование. - Она совсем не красива. На снимке она выглядит лучше.
- Дело не в этом, - раздалось мне в ответ. - Просто я уже не гожусь для подобных визитов. Видите ли, вольноопределяющийся, сидеть за чашкой чая, лакомиться сэндвичами, вести умные беседы о последних новостях и строить из себя светского человека: милостивая государыня то, милостивая государыня се - для этого я уже решительно не гожусь. Раньше, может быть, и годился. Но сегодня я всего лишь фельдфебель Йиндрих Хвастек, дежурный командир третьего батальона - что с меня взять? Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Сегодня вечером я буду в "Картечи". Если вы окажетесь там раньше меня, передайте Фриде, что я приду.
Некоторое время мы оба молчали, так как совершали крутой подъем по улице Неруды. Лишь когда мы добрались до Погоржельца, он остановился и произнес:
- Запомните: для человека нет большего несчастья, чем неожиданно оказаться в своем собственном прошлом. Думаю, что у сбившегося с пути в пустыне Сахара больше шансов выбраться, чем у того, кто плутает в своей прошлой жизни. Помню, как лет семь или восемь тому назад я сидел, глядя на свой револьвер, и говорил себе: "Через час все будет кончено". В то время в полку эрцгерцога Райнера был один старый капитан по фамилии Теркль, знавший толк в таких вещах, - а что вы хотите? тридцать пять лет службы - если я не ошибаюсь, он служил еще то ли в тосканской, то ли в моденской армии... Увидев, как я сижу с пистолетом в руке, он только рассмеялся. "Хвастек, сказал он, - я за тебя не боюсь, ты не станешь стреляться, нет, не станешь. В жизни каждого из нас бывают черные и светлые полосы. Никто не стреляется из-за пустяков. Уж я-то знаю. Ты здоровый человек и слишком многим привязан к жизни, так что я не верю в твой револьвер. Но одно я тебе скажу: ради всего святого - никогда не оглядывайся на то, что уже миновало. А если оглянешься, то пиши пропало, уж поверь мне!" Он был чертовски прав, этот старина Теркль, - ни в коем случае не следует оглядываться на то, что миновало.
Фельдфебель Хвастек впервые заговорил со мной о прошлом. Но я почти не слушал его. Какое мне было дело до старого Теркля и до того, что он сказал восемь лет назад? Пока фельдфебель говорил, я придумал один план.
Если он останется дома - тем лучше. Я пойду туда вместо него, позвоню и скажу, что у меня поручение для госпожи от господина фельдфебеля Хвастека. Меня впустят в гостиную, и я скажу, что фельдфебель приносит свои извинения, что он не может прийти из-за нездоровья. "А ведь мы знакомы, сударыня. Помните теннисный корт возле Бельведера? С тех пор уже прошло несколько лет. Меня зовут Август Фризек, да, совершенно верно, сударыня дружили с моей сестрой. Чашку чая? Покорно благодарю, сударыня. Если это, конечно, вас не затруднит".
Вот как я поступлю. А если потом об этом узнает фельдфебель - ну и что с того? Я не обязан отчитываться перед ним о своих поступках. В конце концов, я тоже ее знал, и, может быть, даже гораздо дольше, чем он!
Мы подошли к казарме и распрощались.
- Когда придете в "Картечь", - сказал он, - предупредите взводного Вондрачека, что сегодня я буду играть. Мы составим отличную партию. Денег достаточно, сегодня мне выдали жалованье. Польский банк, лужайка - все, что они пожелают.
На этом мы расстались.
* * *
В половине девятого вечера я был на Карлсгассе. В течение четверти я часа я прохаживался взад и вперед возле дома, не решаясь подняться наверх. На третьем этаже светились четыре окна, и за ними мелькали силуэты, один из которых, возможно, принадлежал ей. Я держался в темноте, прижавшись к стене противоположного дома, чтобы меня случайно не увидели из окон.
1 2 3 4 5 6