— Что вы ищете? — спросил инженер.
— Свою палку. Куда я поставил её? Она совсем не моя, это лучше всего. Я взял её у моего слуги. Опять у меня ревматизм разыгрался. Пистиан, давно мне следует съездить в Пистиан. Коричневая палка с толстым роговым набалдашником, вы её нигде не видели?
Я испугался, потому что у стены, рядом с камином, стояла коричневая палка с роговым набалдашником.
Я надеялся, что они оба уйдут из дому, не заметив меня. От надежды этой мне пришлось отказаться, потому что нельзя было сомневаться, что доктор начнёт искать свою палку по всем комнатам. Надо было предупредить его.
Я выпрямился и небрежно бросил ноты на стол. Потом подошёл к роялю и шумно захлопнул крышку скрипичного футляра. Надо было дать им обоим знать, что я здесь и что мне слышно было каждое слово их неосторожно громкой беседы.
Сердитое ворчание доктора Горского сразу оборвалось, я только слышал тиканье стоячих часов, оба, должно быть, смотрели друг на друга ошарашенные. Я рисовал себе их оторопелые и смущённые лица, и образ доктора, остолбеневшего гнома в пальто и калошах, живо стоял у меня перед глазами.
Наконец дар речи вернулся к ним. Послышался взволнованный шёпот, и затем я услышал шаги — твёрдые и энергичные шаги инженера.
Очень спокойно пошёл я ему навстречу, положение было ему, несомненно, гораздо неприятнее, чем мне. Я собирался открыть дверь… В этот миг около меня зазвонил телефон.
Совершенно машинально взял я трубку. Что этот вызов не мог относиться ко мне, я сообразил позже.
— Алло?
— Кто у телефона? — прозвучало из мембраны.
Мне был знаком этот голос, у меня сразу же возникло ощущение, что я говорю с очень молоденькой барышней, и с этим представлением было связано воспоминание о каком-то странном аромате, о запахе эфира или эфирного масла — в течение секунды я вспоминал, где слышал уже этот голос.
Дама у телефона начинала терять терпение.
— Кто говорит? — повторила она раздражённым тоном, и я растерялся, потому что дверь распахнулась, и на пороге появился инженер в пальто, со шляпой в руке. Он смотрел на меня вопросительно.
— Говорят с виллы Бишоф, — сказал я наконец.
— Да ведь вот она, моя палка, — пробурчал, обрадовавшись, доктор Горский.
Он вошёл вслед за инженером, стоял в комнате и потирал себе ногу.
— Господин профессор дома? — спросила дама.
— Господин профессор? — Я не имел представления, о ком идёт речь. «Неправильное соединение», — подумал я и вспомнил: Дина жаловалась как-то, что её номер всегда путают с номером какого-то окулиста.
— Опять уж эта боль, — стонал доктор. — Несколько недель серных ванн, это было бы лучше всего. Но, поверите ли, даже этого не мог я себе позволить этим летом.
— Вам с кем угодно говорить? — спросил я.
— С господином профессором Бишофом, Ойгеном Бишофом, — послышалось из аппарата.
Тут только вспомнил я, что Ойген Бишоф состоял также преподавателем в академии пластических искусств. Как мог я этого сразу не сообразить! «Очевидно, одна из его учениц», — сказал я себе, но почему тембр этого голоса будил во мне воспоминание о запахе эфира, этого я не мог объяснить.
— С господином профессором нельзя говорить, — сказал я в телефон.
— Идём же наконец, — торопил доктор Горский инженера, — долго ли мне ещё стоять с моим ревматизмом на этом сквозняке?
— Тише! — шепнул ему инженер. — Вешалка, падая, ударила вас по коленке, вот и весь ваш ревматизм.
— Что за вздор? — воскликнул, негодуя, доктор Горский. — Что вы мелете? Я ведь, кажется, знаю, что такое мышечная боль.
— Нельзя говорить? Мне тоже? — спросила дама очень самоуверенным тоном. Назвать себя она считала, по-видимому, совершенно излишним. — Мне тоже? Он ведь ждал моего вызова.
Я был в замешательстве, и оно усугублялось тем, что доктор Горский не переставал говорить. Что нужно было мне ответить ей?
— Боюсь, что с профессором никому нельзя говорить, — сказал я в трубку, и мне привиделся шотландский плед и бледное лицо, прикрытое им, я почувствовал, как у меня мороз пробежал по спине и руки задрожали.
— Никому? — раздался из аппарата возглас изумления и отчаяния. — Но ведь он ждёт моего вызова!
— Посмотрите-ка, мне кажется, дождь опять пошёл, — сказал доктор. — Это яд для меня. Найду ли я фиакр? Наверное, не найду, это я заранее знаю.
— Замолчите же наконец, черт возьми! — накинулся на него инженер.
— Что это значит? Не случилось ли несчастья? — крикнула незнакомка.
— В боку и в спине. Боль ползёт вверх. Вот тебе и удовольствие! — прошептал доктор Горский, совсем запуганный, и затем замолчал.
— Что случилось? Говорите же! — настойчиво повторила дама.
— Ничего! Решительно ничего!
И как молния пронизал меня вопрос: откуда она знает?.. Откуда может она знать?.. Нет, от меня это никто не должен узнать, только Феликс вправе…
— Ничего не случилось, — сказал я и постарался придать своему голосу спокойную интонацию, но стеклянные глаза на бледном, искажённом лице не исчезали, не хотели исчезнуть. — Господин профессор уединился для работы, вот и все.
— Для работы? Ах, конечно, новая роль! А я подумала… Боже, какая глупая мысль!.. Я боялась…
Она тихо засмеялась про себя. Потом опять заговорила прежним самоуверенным тоном.
— Я не стану, разумеется, беспокоить господина профессора. Можно попросить вас… С кем я имею удовольствие говорить?
— Барон фон Пош.
— Не знаю такого, — прозвучала очень уверенная реплика, и опять у меня возникло такое чувство, будто этот голос я слышал уже не раз, но когда и где, этого я все ещё не мог припомнить. — Будьте добры передать господину профессору — он ещё сегодня днём должен был приехать ко мне, но в полдень вдруг отменил визит, — так передайте ему, пожалуйста, что я жду его завтра к себе в одиннадцать часов утра. Скажите ему, что все приготовлено и что я вторично откладывать это дело не намерена, если у него опять не будет времени.
— От чьего имени должен я это все передать? — спросил я.
— Скажите ему, — голос звучал на этот раз очень немилостиво, как у избалованного ребёнка, когда что-нибудь делается не по его желанию, — скажите профессору, что я ни при каких обстоятельствах не стану дольше ждать Страшного суда. Этого будет с него достаточно.
— Страшного суда? — спросил я удивлённо, ощутив какой-то лёгкий трепет, причины которого не мог себе уяснить.
— Да. Страшного суда, — повторила она с ударением. — Так и передайте, пожалуйста. Благодарю вас.
Я слышал, как она дала отбой, и опустил трубку. В тот же миг меня кто-то ухватил за плечо. Я повернул голову, инженер стоял со мною рядом, вытаращив на меня глаза.
— Что… что вы сказали? — лепетал он. — Что вы только что сказали?
— Я?.. Дама, дама у телефона… Она дольше не хочет ждать Страшного суда.
Он выпустил меня и схватил трубку. Шляпа его свалилась на пол. Я поднял её и держал в руках.
— Поздно. Она дала отбой, — сказал я.
Он яростно швырнул трубку на вилку.
— С кем вы говорили? — набросился он на меня.
— С кем? Не знаю. Она не хотела назвать себя. Но её голос показался мне знакомым. Это все, что я могу сказать.
— Вспомните! Ради Создателя, вспомните же! — закричал он. — Я хочу знать, с кем вы говорили. Вы должны вспомнить! Слышите? Вы должны вспомнить!
Я пожал плечами.
— Если хотите, — сказал я, — я вызову станцию. Может быть, мне скажут, с кем я был соединён.
— Это совершенно безнадёжно, не трудитесь. Лучше постарайтесь припомнить!.. Она вызывала Ойгена Бишофа? Чего она хотела от него?
Я повторил ему дословно разговор.
— Вы это тоже находите странным? — спросил я в заключение. — Страшный суд! Что могло бы это значить?
— Не знаю, — сказал он, тупо глядя в пространство. — Знаю только, что это были последние слова Ойгена Бишофа.
Молча стояли мы друг против друга.
Ничто не шевелилось в комнате, было слышно только тиканье часов, больше — ни звука, пока наконец доктор Горский, выглянув в сад, не захлопнул окна.
— Слава Богу, дождь уже прошёл, — сказал он и подошёл к нам.
— Какое мне дело, идёт ли дождь или не идёт, — закричал инженер в припадке внезапной ярости. — Разве вы не понимаете? Жизнь человека в опасности!
— Вы совершенно напрасно тревожитесь из-за меня, — сказал я, чтобы его успокоить. — Право же, я не так беспомощен, как вы думаете, и, кроме того…
Он посмотрел на меня совершенно безумным взглядом, потом увидел свою шляпу и взял её у меня из рук.
— Речь идёт не о вашей жизни, — пробормотал он. — Нет, не о вашей.
Потом он вышел. Безмолвно, как лунатик вышел он из комнаты и спустился по лестнице со смятой шляпой в руке, не попрощавшись, не обратив внимания ни на меня, ни на доктора Горского.
Глава XI
На людей, встречавшихся мне по пути, я производил, должно быть, впечатление полоумного, внезапно выбитого из своей колеи человека, когда я в этот вечер шёл домой по ярко освещённым улицам, взволнованный, без шляпы и с рваной свежей раной на лбу. Когда и где получил я ранение, так и осталось для меня невыясненным. Вернее всего, когда я в павильоне на несколько секунд потерял сознание — это был только лёгкий приступ слабости, и он скоро прошёл, — я ударился лбом о какой-то твёрдый предмет, о спинку стула или край письменного стола. Я помню ясно, что вскоре после этого почувствовал острую и сверлящую боль над правым глазом, но не обратил на неё особенного внимания, да и прошла она скоро. Идя по улице, я все ещё не знал об этой ране, и удивлённые взгляды прохожих вызывали во мне странное ощущение.
Мне казалось, будто уже весь город знает о том, что произошло на вилле Бишоф. Весь город принимал участие в событии, весь город знал меня и видел во мне убийцу. «Как это ты не арестован?» — спрашивал изумленный взгляд студента, вышедшего на улицу из ночного кафе. Испугавшись, я ускорил шаг и встретил двух девушек, стоявших перед воротами и ждавших, чтобы открыли калитку, двух сестёр, и одна из них, с веткой рябины в руке, узнала меня, в этом не было сомнения. «Вот он», — прошептала она, и я видел, как она с выражением негодования и гадливости отвернулась в сторону. У неё было бледное лицо, и под широкими полями её летней шляпы отливали рыжеватым блеском волосы.
Потом приблизился пожилой господин, руки у которого нервно подёргивались. Он остановился и скорбно взглянул на меня, даже как будто собирался заговорить со мною. «Как могли вы вогнать в смерть этого несчастного человека? Как могли вы?» — хотел он, казалось, сказать. «Черт побери, довольно с меня!» — подумал я, и он заметил, что я готов при первом же его слове схватить его за горло, он испугался и ушёл…
Но затем произошло нечто, окончательно лишившее меня самообладания.
Навстречу мне бесшумно ехал велосипедист, рослый, мускулистый человек с голыми руками; он похож был на пекаря в своей фуфайке. Соскочив с велосипеда, он пристально посмотрел на меня. «Этот ищет меня, этот гонится за мной», — промелькнуло у меня в голове, и я пустился бежать, задыхаясь, мчался я по улице, мчался все дальше и остановился в каком-то тёмном переулке, далеко от своего пути, с трудом переводя дыхание. Только тогда сознание вернулось ко мне.
«Что это было? — спрашивал я себя со стыдом и страхом. — От кого я бежал? Разве мог весь город прийти в волнение от того, что кто-то там застрелился? Что за сумасшествие! Как мог я в глазах чужих и безучастных людей, случайно мне встретившихся, — как мог я в их лицах читать нелепое обвинение Феликса!» Бредовое видение испугало меня. Чужие люди, никого из них я раньше не видел… «Довольно. Домой!» — гневно прошептал я про себя. Это нервы. Мне надо принять брому. Да, слишком много пришлось перенести за один день… Чего я боюсь? В том, что произошло, я ведь ничуть не повинен. Я не мог помешать, никто не мог этому помешать, ничьих взглядов мне не приходится опасаться. Я могу спокойно продолжать свой путь, могу смотреть людям прямо в лицо, так же прямо, как вчера, как во все дни моей жизни.
И все же… какое-то чувство заставляло меня обходить людей, шедших мне навстречу. Я обходил яркие световые пятна газовых фонарей, я искал сумрака и вздрагивал, когда за мною раздавались шаги. На тёмном перекрёстке я услышал шум медленно катившегося фиакра. Я остановил его, и заспанный кучер отвёз меня домой.
Когда я открывал дверь в свою квартиру, моё решение сложилось окончательно: я решил уехать.
— Нервы у меня совсем развинтились, — сказал я вполголоса, пять или шесть раз повторил я эту фразу и, поймав себя на этом, испугался. — Прочь отсюда, да! Но не на юг, нет, не в Ниццу, не в Рапалло и не на Лидо… — В Богемии у меня было поместье, доставшееся мне по наследству от рано умершего родственника с материнской стороны. В этой старой усадьбе я провёл в молодости несколько лет и всякий раз, просматривая сообщения, предложения и счета своего управляющего, вспоминал о тех минувших светлых днях. Со времени моего детства я посетил это имение один только раз. Пять лет тому назад и в течение недели охотился на диких коз в Хрудимских лесах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21