– Нет, не совсем так.
Сэнков закинул левую ногу на правое колено и, поглаживая лодыжку, продолжал:
– Я говорил, что марсиане очень похожи на землян. Они люди, а люди не так уж склонны к философии. И все-таки жить в растущем мире - это что-то да значит, даже если ты об этом не думаешь. Когда я только приехал на Марс, я переписывался с отцом. Он был бухгалтером и так им и остался. Когда он умер, Земля была почти такой же, как тогда, когда он родился. Он не видел никаких перемен. Один день был неотличим от другого, жить для него означало просто коротать время до самой смерти. На Марсе все иначе. Здесь каждый день приносит что-то новое: город растет, расширяется система вентиляции, протягивают водопровод с полюсов. Сейчас мы собираемся организовать собственную ассоциацию кинохроники. Она будет называться "Марсианская пресса". Если вы не жили в таком месте, где все вокруг непрерывно растет и меняется, вы никогда не поймете, как это замечательно. Нет, Марс, конечно, суровая и скудная планета, и Земля куда уютнее, но все-таки, мне кажется, если вы заберете наших ребят на Землю, они будут несчастны. Большинство, возможно, и не поймет почему, но они будут чувствовать себя потерянными, потерянными и ненужными. Боюсь, что многие так и не смогут к этому привыкнуть.
Дигби отвернулся от окна, и гладкая розовая кожа на его лбу собралась в хмурые морщины.
– В таком случае, комиссар, мне жаль вас. Всех вас.
– Почему?
– Потому что я не думаю, чтобы вы, марсиане, смогли что-нибудь изменить. И вы, и жители Луны и Венеры. Это случится еще не сегодня; может быть, пройдет еще год-два, может быть, даже пять. Но очень скоро всем придется вернуться на Землю, если только...
Седые брови Сэнкова почти закрыли глаза.
– Ну?
– Если только вы не найдете другого источника воды, кроме планеты Земля.
Сэнков покачал головой.
– Вряд ли нам это удастся, верно?
– Да, пожалуй.
– А другого выхода, по-вашему, нет?
– Нет.
Дигби ушел. Сэнков долго сидел, глядя прямо перед собой, потом набрал местный видеофонный номер.
Через некоторое время перед ним появилось лицо Теда Лонга.
– Ты был прав, сынок, - сказал Сэнков. - Они бессильны. Даже те, кто на нашей стороне, не видят выхода. Как ты догадался?
– Комиссар, - ответил Лонг, - когда прочтешь все, что только можно, о Смутном времени, особенно о двадцатом веке, перестаешь удивляться самым неожиданным капризам политики.
– Возможно. Так или иначе, сынок, Дигби сочувствует нам, искренне сочувствует, но и только. Он говорит, что нам придется покинуть Марс или же найти воду где-нибудь еще. Только он считает, что мы ее нигде найти не сможем.
– Но вы-то знаете, что сможем, комиссар?
– Знаю, что могли бы, сынок. Это страшный риск.
– Если я соберу достаточно добровольцев, это уж наше дело.
– Ну, и как там у вас?
– Неплохо. Кое-кто уже на моей стороне. Я уговорил, например, Марио Риоса, а вы знаете, что он из лучших.
– Вот именно - добровольцами будут наши лучшие люди. Очень мне не хочется разрешать вам это.
– Если мы вернемся, весь риск будет оправдан.
– Если! Словечко, над которым задумаешься.
– Но и дело, на которое мы идем, стоит того, чтобы о нем подумать.
– Хорошо. Я обещал, что, если Земля нам не поможет, я распоряжусь, чтобы водохранилища Фобоса дали вам столько воды, сколько понадобится. Желаю удачи!
В полумиллионе миль над Сатурном Марио Риос крепко спал, паря в пустоте. Понемногу пробуждаясь, он долго лежал в скафандре, считал звезды и мысленно соединял их линиями.
Сначала, в первые недели, полет почти ничем не отличался от обычного "мусорного" рейса, если бы не тоскливое сознание, что с каждой минутой еще тысячи миль ложатся между ними и всем человечеством.
Они полетели по крутой кривой, чтобы выйти из плоскости эклиптики, проходя Пояс астероидов. Это потребовало большого расхода воды и, возможно, не было так уж необходимо. Хотя десятки тысяч крохотных миров на фотоснимках в двумерной проекции кажутся густым скоплением насекомых, в действительности они настолько редко разбросаны по квадрильонам кубических миль пространства, охватываемых их общей орбитой, что столкновение с одним из них могло быть результатом только нелепейшего случая. Но они все-таки обошли Пояс. Кто-то подсчитал вероятность встречи с частицей вещества, достаточно большой, чтобы столкновение с ней могло стать опасным. Полученная величина оказалась столь ничтожной, что кому-нибудь неизбежно должна была прийти в голову мысль о парении в космосе.
Медленно тянулись долгие дни - их было слишком много. Космос был чист, в рубке мог дежурить один человек. И эта мысль родилась как-то сама собой.
Первый храбрец решился выйти из корабля минут на пятнадцать. Второй провел в космосе полчаса. Со временем, еще до того, как они окончательно миновали астероиды, свободный от вахты член экипажа постоянно висел в космосе на конце троса.
Это было очень просто. Кабель - один из предназначаемых для работ в конце полета - сперва магнитно закрепляется на скафандре. Потом вы выбираетесь через камеру на корпус корабля и прикрепляете другой конец там. Некоторое время вас удерживают на металлической обшивке корабля электромагниты башмаков. Потом вы выключаете их и делаете еле заметное мускульное усилие.
Медленно-медленно вы отрываетесь от корабля, и еще медленнее большая масса корабля уходит от вас на пропорционально меньшее расстояние вниз. И вы повисаете в невесомости в густой черноте, испещренной светлыми точками. Когда корабль отодвинулся на достаточное расстояние, вы чуть сжимаете кабель рукой в перчатке. Без рывка - иначе вы поплывете назад к кораблю, а корабль - к вам. При правильной же хватке трение вас остановит. Так как скорость вашего движения равна скорости движения корабля, корабль кажется неподвижным, будто нарисованным на невиданном фоне, а кабель между вами свивается кольцами, которые ничто не заставляет расправиться.
Вы видите только половину корабля, ту сторону, которая освещена Солнцем, далеким, но все еще слишком ярким, чтобы смотреть на него без надежной защиты поляризованного фильтра гермошлема. Теневая сторона корабля невидима - черное на черном.
Космос смыкается вокруг вас, и это похоже на сон. В скафандре тепло, воздух автоматически очищается, в специальных контейнерах хранится пища и вода, и вы посасываете их, почти не поворачивая головы. Но всего лучше восхитительное, блаженное чувство невесомости.
Никогда еще вы не чувствовали себя так хорошо. Дни уже не кажутся чрезмерно длинными, они проходят слишком быстро, их слишком мало.
Орбиту Юпитера они пересекли примерно в 30 градусах от его положения в тот момент. На протяжении многих месяцев он был для них самым ярким небесным телом, если не считать сияющей белой горошины, в которую превратилось Солнце. Когда они были ближе всего к нему, кое-кто даже уверял, что видит не точку, а крохотный шарик, выщербленный с одного бока ночной тенью. Потом, месяц за месяцем, Юпитер бледнел, а новая светлая точка росла и росла, пока не стала ярче его. Это был Сатурн - вначале сверкающая точка, затем сияющее овальное пятно.
("Почему овальное?" - спросил кто-то, и через некоторое время ему ответили: "Кольца, конечно". Ну конечно же - кольца!)
До самого конца полета каждый парил в космосе все свободное время, не спуская глаз с Сатурна.
("Эй, ты, обормот, валяй назад! Твоя вахта!" - "Чья вахта? У меня еще пятнадцать минут по часам". - "Ты перевел стрелки назад. И потом, я тебе вчера одолжил двадцать минут". - "Ты и своей бабушке двух минут не одолжил бы". - "Возвращайся, черт возьми, я все равно выхожу!" - "Ладно, иду. Сколько шуму из-за какой-то паршивой минуты!" Но все это не всерьез - в космосе серьезной ссоры не получалось. Слишком уж хорошо было. )
Сатурн все рос, пока наконец не сравнялся с Солнцем, а потом не превзошел его. Кольца, расположенные почти под прямым углом к траектории полета, величественно охватывали планету, которая заслоняла лишь небольшую их часть. День ото дня кольца раскидывались все шире, одновременно сужаясь, по мере того как уменьшался угол их наклона. В небе, словно мерцающие светлячки, уже виднелись самые большие луны Сатурна. Марио Риос был рад, что проснулся и теперь снова видит все это.
Сатурн закрывал полнеба - весь в оранжевых полосах, с расплывчатой границей ночной тени, отрезавшей его правую четверть. Два маленьких круглых пятнышка на его яркой поверхности были тенями двух лун. Слева и сзади (Риос оглянулся через левое плечо, и, когда он это сделал, его тело слегка сдвинулось вправо, сохраняя угловое количество движения) белым алмазом сверкало Солнце.
Больше всего Риосу нравилось разглядывать кольца. Слева они выходили из-за Сатурна плотной, яркой тройной полосой оранжевого света. Справа они уходили в ночную тень и от этого казались ближе и шире. Ближе к нему они расширялись, как сверкающий раструб горна, становились все более туманными и расплывчатыми, пока наконец не заполняли все небо, теряясь в нем.
Там, где находились корабли мусорщиков, внутри внешнего кольца, у самого его наружного края, кольца, казалось, распадались и выглядели тем, чем они были на самом деле, феноменальным скоплением твердых обломков, а не сплошными, плотными полосами света.
Милях в двадцати под Риосом, или, вернее, там, куда были направлены его ноги, находился один из таких обломков. Он казался большим пятном неправильной формы, нарушившим симметрию космоса. Три четверти его были освещены, а остальное обрезано, как ножом, ночной тенью. Поодаль виднелись другие обломки, сверкавшие, точно звездная пыль. Чем дальше, тем слабее казался их свет, а они сами как будто сближались, пока вновь не сливались в кольцо.
Обломки эти были неподвижны, но так казалось лишь потому, что корабли двигались по той же орбите, что и внешний край колец.
Накануне Риос вместе с двумя десятками своих товарищей работал на ближайшем обломке, придавая ему нужную форму. Завтра он снова будет работать там.
Сегодня... Сегодня он парит в космосе.
– Марио? - вопросительно прозвучало в его наушниках.
Риос на мгновение рассердился. К черту, сейчас ему хочется побыть одному!
– Слушаю, - буркнул он.
– Я так и думал, что это твой корабль. Как дела?
– Прекрасно. Это ты, Тед?
– Да, - ответил Лонг.
– Что-нибудь случилось на обломке?
– Ничего. Просто парю.
– Это ты-то?
– И меня иногда тянет. Красиво, правда?
– Хорошо, - согласился Риос.
– Знаешь, в земных книгах...
– В книгах наземников, ты хочешь сказать?
Риос зевнул и обнаружил, что ему не удалось произнести слово "наземник" с должным презрением.
– ...мне приходилось читать, как люди лежат на траве, продолжал Лонг. - Знаешь, на такой зеленой штуке, вроде тонких, длинных полосок бумаги, которой покрыта там вся почва. Они лежат и глядят вверх, в голубое небо с облаками. Ты когда-нибудь видел это в фильмах?
– Конечно. Только мне не понравилось. Того гляди замерзнешь.
– На самом деле там вовсе не холодно. В конце концов, Земля совсем близко к Солнцу, и говорят, у нее достаточно плотная атмосфера, чтобы удерживать тепло. Признаться, мне бы тоже не хотелось оказаться под открытым небом в одной одежде. Но, по-моему, им это нравится.
– Все наземники - сумасшедшие!
– Знаешь, там еще говорится о деревьях - таких больших бурых стеблях, и о ветре - движении воздуха.
– Ты хочешь сказать - о сквозняках? Этим тоже пусть наслаждаются сами.
– Неважно. Они пишут об этом так красиво, с любовью. Но я часто задумывался: на что же это похоже, на самом-то деле? Могу я это когда-нибудь испытать или это доступно только землянам? Мне все казалось, что я упускаю что-то очень важное. Теперь я знаю, на что это должно быть похоже. Вот на это - глубокий покой в центре Вселенной, напоенной красотой!
– Им бы это не понравилось, - сказал Риос. - Наземникам, я хочу сказать. Они так привыкли к своему паршивому крохотному миру, что им просто не понять, до чего же хорошо парить в космосе, глядя на Сатурн.
Он сделал легкое движение и начал медленно, спокойно покачиваться.
Лонг сказал:
– Да, я тоже так думаю. Они рабы своей планеты. Даже если они прилетают на Марс, только дети их освобождаются от этого. Когда-нибудь будут вмещать тысячи людей и смогут десятилетиями, может быть, даже столетиями существовать как замкнутые системы. Человечество расселится по всей Галактике. Но людям придется всю жизнь проводить на борту кораблей, пока они не найдут новых способов межзвездного полета. И, значит, марсиане, а не привязанные к своей планете земляне, колонизируют Вселенную. Это неизбежно. Так должно быть. Это - Путь марсиан.
Но Риос не ответил. Он снова задремал, мягко покачиваясь, в полумиллионе миль над Сатурном.
Работа на обломке оказалась оборотной стороной медали. О блаженном покое и уединении свободного парения в пространстве приходилось забыть. Правда, осталась невесомость, но в новых условиях она была уже не райским блаженством, а настоящей пыткой.
1 2 3 4 5 6 7 8