Поскольку существовало правило, запрещающее все полеты за пятнадцать минут до и на пятнадцать минут после взлета или посадки президентского самолета, наше приземление в Далласе привело бы к срыву многочисленных коммерческих рейсов. Не случайно неожиданное прибытие В.Г. (Высокого Гостя) всегда вызывало на аэродромах панику. Поэтому президент, который сегодня никуда уже не спешил, предпочел выжидательный вариант.
Вполне естественно, что вся эта серия инцидентов навела президента на размышления о большой бомбе и своей собственной ответственности перед страной. Сейчас, когда мы кружили высоко над Атлантикой, Шихан уверял президента, что отныне его секретная служба будет заранее инструктировать местных полицейских, чтобы не допустить повторения сегодняшней, к счастью, благополучии закончившейся истории с «атомным связным».
— Не думаю, чтобы какие-либо инструкции и репетиции могли гарантировать нас на все сто процентов, — сказал Роудбуш и покачал головой. Он сидел без пиджака, расстегнув ворот рубашки. — Скажу больше, Дон: я удивляюсь лишь тому, что это произошло впервые. Пока мы не откроем местной полиции, кто такой майор и какова его миссия, — а этого мы, разумеется, сделать не можем, — подобные ошибки почти неизбежны.
— Но мы можем свести их до минимума, — все так же мрачно возразил Шихан. — Если бы этот инспектор все время был при мне, как ему полагается, мы бы обошлись без шума.
— Это сопляки на трибунах, — сказал я, — своими идиотскими выкриками о Грире взбудоражили полицию. — Я надеялся этим замечанием навести президента на интересующую меня тему, потому что у меня голова трещала от мыслей, а карманы — от заметок о таинственном исчезновении Грира. Нужно было срочно утрясти не меньше дюжины вопросов, и желательно, до встречи с журналистами.
Но президент не захотел понять намека. Его трудно было отвлечь.
— Тысячи случайных событий могут взбудоражить полицию, — сказал он, глядя через иллюминатор вниз на далекий океан. Самолет по-прежнему описывал широкие спокойные круги. — Видите ли, — продолжал он, — весь этот день был символичен, и я не перестаю задавать себе один вопрос: возможно ли мириться с необратимым? — Он повернулся к нам. — Вся беда в том, что государственные деятели, — если таковые еще остались, — все эти дипломаты и политики тешат себя мыслью, будто можно жить рядом с атомной бомбой. Они говорят и действуют так, словно ядерные чудовища не более, чем новое оружие, конечно, страшное, но не страшнее, чем было огнестрельное по сравнению с луком и стрелами. Так сказать, еще один шаг на пути прогресса. Но в глубине души мы знаем: это неправда. Само существование огромных запасов атомных и водородных зарядов грозит неизбежными когда-нибудь «сумерками богов». Точно так же, как приход Гитлера к власти неизбежно вел к ужасам тотальной войны. Политиканы распускают слухи, противоречащие самой природе человека: будто бы никто больше не воспользуется атомной бомбой именно потому, что она так разрушительна.
Помолчав, президент продолжал:
— Сколько глупых речей мы выслушали о «вечном атомном пакте»! Сколько общих слов о том, как возрастает безопасность нации с каждой новой мегатонной, — словно каждая новая бомба это еще один кирпичик защитной стены, а не еще один шаг к преисподней. А наши бесконечные конференции по разоружению, когда каждая страна боится уступить хоть дюйм, словно от этого зависит спасение от всемирной катастрофы. Мы так любим утешительные выражения, вроде «атомного зонтика», — словно под ним нам будет сухо и покойно под градом бомб.
В кабине было очень тихо, если не считать приглушенного шипения реактивных двигателей снаружи. Шихан смотрел на президента с молчаливым угрюмым вниманием. Я тоже был под впечатлением его слов, но Дон Шихан, похоже, целиком разделял опасения Роудбуша.
— К счастью, многие люди знают правду. Они понимают! — Президент хлопнул ладонями по столу. — Многие из них, в отличие от тех, кто лишь болтает об атомной бомбе, намного опередили политиков и сейчас намного ближе к истине. Они знают, что с атомной бомбой мириться нельзя, ибо человек не может бесконечно жить рядом с огромными запасами ядерного оружия. Это конец нашей цивилизации. Они знают, что когда-нибудь — по ошибке или в припадке безумия, из-за неправильного расчета или по злому умыслу — атомные склады превратятся в огненный ад, который испепелит всю землю. Их не обманывают доводы, будто никто уже не применит атомную бомбу, раз никто не применял ее после Хиросимы и Нагасаки. Они знают, что человечеству не может везти до бесконечности. Я думаю, простые люди во всем мире это чувствуют. Дети говорят об этом. Молодежь ощущает это особенно глубоко. Они ненавидят бомбу. Мне кажется, даже неграмотные крестьяне, скребущие плугом скудную землю где-нибудь в Иордании или Пакистане, знают и помнят об этом. Кассир в нью-йоркском банке знает. И рабочий во Франции, России или Китае тоже знает. Бомба нависла над всеми как тень смерти, и не просто смерти, от которой никому из нас не уйти, а смерти всей нашей планеты со всей ее поразительной красотой.
Президент умолк, затем невесело рассмеялся.
— Знаете, просто невероятно, насколько политики отстают от простых людей… Мы, профессиональные государственные деятели, погрязли в рутине. Мы торгуемся, разглагольствуем и спорим о бомбе, словно это какое-то языческое божество, которое надо умилостивить. Еще ни один лидер — и я в том числе — не набрался мужества сказать прямо и просто: «С бомбой пора кончать. Отныне всю свою жизнь до последнего часа я отдаю на то, чтобы избавить мир от этой угрозы. Сейчас нет ничего важнее, ибо, если бомба не исчезнет, исчезнем мы. Отныне уничтожение всякого ядерного оружия будет главной моей задачей, и это должно стать целью всего человечества…» Конечно, может быть, не так дословно, но в этом смысле. Вы оба знаете, чтобы провозгласить это и не отступаться от своих слов, не требуется особого мужества. Ибо народы мира давно жаждут услышать такой призыв. И для этого нужны не только смелость, а также здравый смысл, умение понять природу атомной бомбы и природу человека.
Он снова умолк и испытующе посмотрел на нас. Ему не требовалось одобрения, потому что Роудбуш сейчас говорил о том, во что свято верил. Он был убежден: мир может измениться к лучшему, надо лишь постараться. Я давно в этом разуверился, но должен признать: Пол Роудбуш сейчас сумел разжечь во мне искру надежды.
— Ну хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Прочел я вам целую проповедь… И все из-за того, что полиция схватила нашего связного. Как много зависит от пустяков! Предположим, мне пришлось бы немедленно принимать решение, нажать красную кнопку или нет, а в это время полицейские сражались бы с нашим майором, а телефонная линия была бы повреждена? Нет, вы только представьте: радиосвязь отказала, а ракеты откуда-нибудь из Азии уже приближаются к нашим городам! Можно нарисовать любую фантастическую картину, например: человечество пробирается через россыпи из миллионов яиц, стараясь не раздавить ни одного. Нет человека, который был бы достаточно мудр, чтобы безошибочно принять решение об атомном ударе. И люди вообще не достаточно устойчивы, — во всяком случае, далеко не все, — чтобы жить рядом даже с неиспользуемыми атомными бомбами изо дня в день, из года в год. С атомной бомбой примириться нельзя.
В дверь постучали. Когда Дон открыл ее, появился стюард в расшитой курточке.
— Эндрюс уже свободен, господин президент, — сказал он. — Мы приземлимся через пятнадцать минут.
Через несколько секунд тяжелый лайнер вышел на прямой курс к побережью и начал снижаться.
— Жаль, что в сегодняшнем вашем выступлении в Чикаго не было столько же страсти и убежденности! — заметил я.
Роудбуш усмехнулся.
— Во всяком случае, я наверняка произвел бы гораздо большее впечатление. А так мне все время казалось, что восемьдесят тысяч человек вот-вот заснут.
— Это все чертово солнце, — утешил я его. Но про себя подумал: сегодня президент многих разочаровал. Его речь была «общим обзором»: в экономике медленный, но неуклонный подъем; международный престиж США растет; вооруженные силы Америки за последние три года не сделали за границей ни одного выстрела, и так далее и тому подобное. В общем, утешительно, но не слишком вдохновляюще.
Шихан оставил нас, чтобы перед приземлением занять свое место в переднем салоне. Там летели помощники президента и секретарши Белого дома, агенты секретной охраны, два репортера телеграфных агентств, представители радио, телевидения и вообще прессы, один сенатор и пять конгрессменов из Иллинойса.
— Вы что-нибудь уже слышали о речи Уолкотта? — спросил Роудбуш.
Я протянул ему копию телеграфного отчета, которую мне кто-то передал на приеме. Президент бегло просмотрел ее. Ничего нового там не было — обычные призывы вернуть власть народу, ограничить права федерального правительства, обещания более мягкой налоговой политики и прочие посулы избирателям.
— Стэн пока не выдумал пороха, — заметил Роудбуш с явным облегчением.
— Однако, господин президент, — сказал я, радуясь возможности вернуться к знакомым темам, — самой большой сенсацией в завтрашних газетах будут не речи Роудбуша или Уолкотта, а выступления некоего Калпа из Луизвилля.
— Калп? — он был искренне удивлен.
— Хиллари Калп, — объяснил я, — председатель избирательного комитета Уолкотта в Кентукки. Телеграф передал полный текст. Он разворошил осиное гнездо. Сегодня вечером меня засыплют вопросами о Грире. Вам стоит познакомиться с этим опусом, пока мы не вернулись домой.
Я подал президенту копию телетайпной ленты, которую получил от корреспондента ЮПИ перед самым отлетом из Чикаго. Роудбуш достал очки из верхнего кармана пиджака, висевшего на спинке его кресла.
— Вступление можете пропустить, — предупредил я. — Самое интересное начинается с пятого параграфа.
Роудбуш мельком взглянул на вступление и начал читать с того места, которое я отметил.
Суть выступления Калпа заключалась в том, что он категорически отрицал, будто Стивен Грир мог бесследно исчезнуть «в стране с самой сложной и изощренной системой связи, в стране, где каждый человек с ног до головы занумерован и зарегистрирован всяческими способами, начиная от страховых полисов и кредитных карточек и кончая отпечатками пальцев, в стране, где самая многочисленная полиция, самые надежные компьютеры и прочие приборы, которые ищут, находят и опознают».
Калп поносил президента за то, что тот «одиннадцать долгих дней» не дает никакого объяснения американскому народу. Он намекал, что Белый дом утаивает информацию, собранную специальными агентами ФБР, и далее заявлял:
«До нас дошел из Вашингтона слух, циркулирующий среди приближенных Роудбуша, будто расследование установило, что мистер Грир каким-то образом связан с таинственным „доктором X“, неким университетским профессором, и что этот „доктор X“ так же бесследно исчез. Однако за одиннадцать долгих дней Белый дом не проронил ни слова об этом странном совпадении».
Роудбуш оторвался от чтения, когда стюард заглянул в кабину и предупредил:
— Прошу застегнуть ремни!
Самолет резко снижался, и линия побережья Мэриленда уже осталась позади. Роудбуш отложил тонкую ленту телеграммы, застегнул ремни, ворот рубашки и начал подтягивать узел галстука.
— Калп откуда-то разузнал о докторе Любине, — заметил он. — Это его выступление — ядовитая штука.
— Дальше будет хуже, — предупредил я.
Тяжелый лайнер вздрагивал: пилот выравнивал его, выводя на последнюю прямую.
— Я дочитаю в вертолете, — сказал Роудбуш. — Но что за этим кроется?
— Единственное, что я знаю, — ответил я, — так это, что Калп учился в одном колледже с Мэтти Силкуортом, главным распорядителем комитета Уолкотта. По слухам, они остались близкими друзьями.
Последовал легкий толчок. Мы были уже на земле и катились со скоростью ста шестидесяти миль в час. Затем раздался визг реверсирующих двигателей, и самолет резко снизил скорость. Пожарные и санитарные машины, обычно встречающие президента, быстро отстали. Лайнер еще раз изменил направление и уже не спеша покатился к площадке, где нас ожидали три вертолета. Впереди справа я увидел несколько грузовиков и дымящиеся обломки истребителя. Дон Шихан просунул голову в кабину.
— С летчиком все в порядке, господин президент, — сказал он. — Садился на брюхо. Успел выбраться до того, как истребитель загорелся.
— Пусть его разыщут, Дон, — сказал Роудбуш. — Я хочу с ним поговорить.
Четверо журналистов с нашего самолета уже дожидались нас у подножия трапа. Самолет с представителями печати, приземлившийся чуть раньше, изверг еще человек семьдесят корреспондентов; некоторые бежали к нам со всех ног. Когда президент ступил на землю, вокруг него образовалась целая толпа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Вполне естественно, что вся эта серия инцидентов навела президента на размышления о большой бомбе и своей собственной ответственности перед страной. Сейчас, когда мы кружили высоко над Атлантикой, Шихан уверял президента, что отныне его секретная служба будет заранее инструктировать местных полицейских, чтобы не допустить повторения сегодняшней, к счастью, благополучии закончившейся истории с «атомным связным».
— Не думаю, чтобы какие-либо инструкции и репетиции могли гарантировать нас на все сто процентов, — сказал Роудбуш и покачал головой. Он сидел без пиджака, расстегнув ворот рубашки. — Скажу больше, Дон: я удивляюсь лишь тому, что это произошло впервые. Пока мы не откроем местной полиции, кто такой майор и какова его миссия, — а этого мы, разумеется, сделать не можем, — подобные ошибки почти неизбежны.
— Но мы можем свести их до минимума, — все так же мрачно возразил Шихан. — Если бы этот инспектор все время был при мне, как ему полагается, мы бы обошлись без шума.
— Это сопляки на трибунах, — сказал я, — своими идиотскими выкриками о Грире взбудоражили полицию. — Я надеялся этим замечанием навести президента на интересующую меня тему, потому что у меня голова трещала от мыслей, а карманы — от заметок о таинственном исчезновении Грира. Нужно было срочно утрясти не меньше дюжины вопросов, и желательно, до встречи с журналистами.
Но президент не захотел понять намека. Его трудно было отвлечь.
— Тысячи случайных событий могут взбудоражить полицию, — сказал он, глядя через иллюминатор вниз на далекий океан. Самолет по-прежнему описывал широкие спокойные круги. — Видите ли, — продолжал он, — весь этот день был символичен, и я не перестаю задавать себе один вопрос: возможно ли мириться с необратимым? — Он повернулся к нам. — Вся беда в том, что государственные деятели, — если таковые еще остались, — все эти дипломаты и политики тешат себя мыслью, будто можно жить рядом с атомной бомбой. Они говорят и действуют так, словно ядерные чудовища не более, чем новое оружие, конечно, страшное, но не страшнее, чем было огнестрельное по сравнению с луком и стрелами. Так сказать, еще один шаг на пути прогресса. Но в глубине души мы знаем: это неправда. Само существование огромных запасов атомных и водородных зарядов грозит неизбежными когда-нибудь «сумерками богов». Точно так же, как приход Гитлера к власти неизбежно вел к ужасам тотальной войны. Политиканы распускают слухи, противоречащие самой природе человека: будто бы никто больше не воспользуется атомной бомбой именно потому, что она так разрушительна.
Помолчав, президент продолжал:
— Сколько глупых речей мы выслушали о «вечном атомном пакте»! Сколько общих слов о том, как возрастает безопасность нации с каждой новой мегатонной, — словно каждая новая бомба это еще один кирпичик защитной стены, а не еще один шаг к преисподней. А наши бесконечные конференции по разоружению, когда каждая страна боится уступить хоть дюйм, словно от этого зависит спасение от всемирной катастрофы. Мы так любим утешительные выражения, вроде «атомного зонтика», — словно под ним нам будет сухо и покойно под градом бомб.
В кабине было очень тихо, если не считать приглушенного шипения реактивных двигателей снаружи. Шихан смотрел на президента с молчаливым угрюмым вниманием. Я тоже был под впечатлением его слов, но Дон Шихан, похоже, целиком разделял опасения Роудбуша.
— К счастью, многие люди знают правду. Они понимают! — Президент хлопнул ладонями по столу. — Многие из них, в отличие от тех, кто лишь болтает об атомной бомбе, намного опередили политиков и сейчас намного ближе к истине. Они знают, что с атомной бомбой мириться нельзя, ибо человек не может бесконечно жить рядом с огромными запасами ядерного оружия. Это конец нашей цивилизации. Они знают, что когда-нибудь — по ошибке или в припадке безумия, из-за неправильного расчета или по злому умыслу — атомные склады превратятся в огненный ад, который испепелит всю землю. Их не обманывают доводы, будто никто уже не применит атомную бомбу, раз никто не применял ее после Хиросимы и Нагасаки. Они знают, что человечеству не может везти до бесконечности. Я думаю, простые люди во всем мире это чувствуют. Дети говорят об этом. Молодежь ощущает это особенно глубоко. Они ненавидят бомбу. Мне кажется, даже неграмотные крестьяне, скребущие плугом скудную землю где-нибудь в Иордании или Пакистане, знают и помнят об этом. Кассир в нью-йоркском банке знает. И рабочий во Франции, России или Китае тоже знает. Бомба нависла над всеми как тень смерти, и не просто смерти, от которой никому из нас не уйти, а смерти всей нашей планеты со всей ее поразительной красотой.
Президент умолк, затем невесело рассмеялся.
— Знаете, просто невероятно, насколько политики отстают от простых людей… Мы, профессиональные государственные деятели, погрязли в рутине. Мы торгуемся, разглагольствуем и спорим о бомбе, словно это какое-то языческое божество, которое надо умилостивить. Еще ни один лидер — и я в том числе — не набрался мужества сказать прямо и просто: «С бомбой пора кончать. Отныне всю свою жизнь до последнего часа я отдаю на то, чтобы избавить мир от этой угрозы. Сейчас нет ничего важнее, ибо, если бомба не исчезнет, исчезнем мы. Отныне уничтожение всякого ядерного оружия будет главной моей задачей, и это должно стать целью всего человечества…» Конечно, может быть, не так дословно, но в этом смысле. Вы оба знаете, чтобы провозгласить это и не отступаться от своих слов, не требуется особого мужества. Ибо народы мира давно жаждут услышать такой призыв. И для этого нужны не только смелость, а также здравый смысл, умение понять природу атомной бомбы и природу человека.
Он снова умолк и испытующе посмотрел на нас. Ему не требовалось одобрения, потому что Роудбуш сейчас говорил о том, во что свято верил. Он был убежден: мир может измениться к лучшему, надо лишь постараться. Я давно в этом разуверился, но должен признать: Пол Роудбуш сейчас сумел разжечь во мне искру надежды.
— Ну хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Прочел я вам целую проповедь… И все из-за того, что полиция схватила нашего связного. Как много зависит от пустяков! Предположим, мне пришлось бы немедленно принимать решение, нажать красную кнопку или нет, а в это время полицейские сражались бы с нашим майором, а телефонная линия была бы повреждена? Нет, вы только представьте: радиосвязь отказала, а ракеты откуда-нибудь из Азии уже приближаются к нашим городам! Можно нарисовать любую фантастическую картину, например: человечество пробирается через россыпи из миллионов яиц, стараясь не раздавить ни одного. Нет человека, который был бы достаточно мудр, чтобы безошибочно принять решение об атомном ударе. И люди вообще не достаточно устойчивы, — во всяком случае, далеко не все, — чтобы жить рядом даже с неиспользуемыми атомными бомбами изо дня в день, из года в год. С атомной бомбой примириться нельзя.
В дверь постучали. Когда Дон открыл ее, появился стюард в расшитой курточке.
— Эндрюс уже свободен, господин президент, — сказал он. — Мы приземлимся через пятнадцать минут.
Через несколько секунд тяжелый лайнер вышел на прямой курс к побережью и начал снижаться.
— Жаль, что в сегодняшнем вашем выступлении в Чикаго не было столько же страсти и убежденности! — заметил я.
Роудбуш усмехнулся.
— Во всяком случае, я наверняка произвел бы гораздо большее впечатление. А так мне все время казалось, что восемьдесят тысяч человек вот-вот заснут.
— Это все чертово солнце, — утешил я его. Но про себя подумал: сегодня президент многих разочаровал. Его речь была «общим обзором»: в экономике медленный, но неуклонный подъем; международный престиж США растет; вооруженные силы Америки за последние три года не сделали за границей ни одного выстрела, и так далее и тому подобное. В общем, утешительно, но не слишком вдохновляюще.
Шихан оставил нас, чтобы перед приземлением занять свое место в переднем салоне. Там летели помощники президента и секретарши Белого дома, агенты секретной охраны, два репортера телеграфных агентств, представители радио, телевидения и вообще прессы, один сенатор и пять конгрессменов из Иллинойса.
— Вы что-нибудь уже слышали о речи Уолкотта? — спросил Роудбуш.
Я протянул ему копию телеграфного отчета, которую мне кто-то передал на приеме. Президент бегло просмотрел ее. Ничего нового там не было — обычные призывы вернуть власть народу, ограничить права федерального правительства, обещания более мягкой налоговой политики и прочие посулы избирателям.
— Стэн пока не выдумал пороха, — заметил Роудбуш с явным облегчением.
— Однако, господин президент, — сказал я, радуясь возможности вернуться к знакомым темам, — самой большой сенсацией в завтрашних газетах будут не речи Роудбуша или Уолкотта, а выступления некоего Калпа из Луизвилля.
— Калп? — он был искренне удивлен.
— Хиллари Калп, — объяснил я, — председатель избирательного комитета Уолкотта в Кентукки. Телеграф передал полный текст. Он разворошил осиное гнездо. Сегодня вечером меня засыплют вопросами о Грире. Вам стоит познакомиться с этим опусом, пока мы не вернулись домой.
Я подал президенту копию телетайпной ленты, которую получил от корреспондента ЮПИ перед самым отлетом из Чикаго. Роудбуш достал очки из верхнего кармана пиджака, висевшего на спинке его кресла.
— Вступление можете пропустить, — предупредил я. — Самое интересное начинается с пятого параграфа.
Роудбуш мельком взглянул на вступление и начал читать с того места, которое я отметил.
Суть выступления Калпа заключалась в том, что он категорически отрицал, будто Стивен Грир мог бесследно исчезнуть «в стране с самой сложной и изощренной системой связи, в стране, где каждый человек с ног до головы занумерован и зарегистрирован всяческими способами, начиная от страховых полисов и кредитных карточек и кончая отпечатками пальцев, в стране, где самая многочисленная полиция, самые надежные компьютеры и прочие приборы, которые ищут, находят и опознают».
Калп поносил президента за то, что тот «одиннадцать долгих дней» не дает никакого объяснения американскому народу. Он намекал, что Белый дом утаивает информацию, собранную специальными агентами ФБР, и далее заявлял:
«До нас дошел из Вашингтона слух, циркулирующий среди приближенных Роудбуша, будто расследование установило, что мистер Грир каким-то образом связан с таинственным „доктором X“, неким университетским профессором, и что этот „доктор X“ так же бесследно исчез. Однако за одиннадцать долгих дней Белый дом не проронил ни слова об этом странном совпадении».
Роудбуш оторвался от чтения, когда стюард заглянул в кабину и предупредил:
— Прошу застегнуть ремни!
Самолет резко снижался, и линия побережья Мэриленда уже осталась позади. Роудбуш отложил тонкую ленту телеграммы, застегнул ремни, ворот рубашки и начал подтягивать узел галстука.
— Калп откуда-то разузнал о докторе Любине, — заметил он. — Это его выступление — ядовитая штука.
— Дальше будет хуже, — предупредил я.
Тяжелый лайнер вздрагивал: пилот выравнивал его, выводя на последнюю прямую.
— Я дочитаю в вертолете, — сказал Роудбуш. — Но что за этим кроется?
— Единственное, что я знаю, — ответил я, — так это, что Калп учился в одном колледже с Мэтти Силкуортом, главным распорядителем комитета Уолкотта. По слухам, они остались близкими друзьями.
Последовал легкий толчок. Мы были уже на земле и катились со скоростью ста шестидесяти миль в час. Затем раздался визг реверсирующих двигателей, и самолет резко снизил скорость. Пожарные и санитарные машины, обычно встречающие президента, быстро отстали. Лайнер еще раз изменил направление и уже не спеша покатился к площадке, где нас ожидали три вертолета. Впереди справа я увидел несколько грузовиков и дымящиеся обломки истребителя. Дон Шихан просунул голову в кабину.
— С летчиком все в порядке, господин президент, — сказал он. — Садился на брюхо. Успел выбраться до того, как истребитель загорелся.
— Пусть его разыщут, Дон, — сказал Роудбуш. — Я хочу с ним поговорить.
Четверо журналистов с нашего самолета уже дожидались нас у подножия трапа. Самолет с представителями печати, приземлившийся чуть раньше, изверг еще человек семьдесят корреспондентов; некоторые бежали к нам со всех ног. Когда президент ступил на землю, вокруг него образовалась целая толпа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62