Сочи. Пляж. Он, молодой и сильный, любуется полуобнаженной девушкой. Катенька смеется, подшучивает над любовником… Нет, над мужем! Ибо Лавр твердо решил жениться. Пора обзавестись семьей, надоело влачить одинокой существование.
Это были удивительные дни и ночи! Лавр будто окунулся в йоговскую нирвану, блаженствовал, забывая обо всем, что так или иначе не касалось любимой. Одного только прикосновения к плечику Катеньки хватало для страстного порыва. Она отвечала тем же. Казалось, нежности не будет конца. Отдыхая, они говорили о предстоящем венчании, о детях.
Все разрушил телефонный звонок. Его вызывали в Москву. Предстоит коронация в авторитеты. Для «младенческого» возраста претендента — невероятная удача. Санчо вцепился мертвой хваткой, зудел оголодавшим весенним комаром. Женщины еще будут, в неограниченном количестве, мужики сейчас — в цене. А вот карьера лопнет мыльным пузырем. Она— баба капризная, измен не прощает.
Пришлось подчиниться. Действительно, не использовать представившуюся возможность подняться по карьерной лестнице — глупо! Потом придется всю жизнь каяться. Подняться до уровня всемогущего главаря криминального сообщества — об этом рядовой вор в законе может только мечтать. Это не щипачить в автобусах и в метро, не вешать лапшу на уши доверчивым лохам — руководить, планировать серьезные операции, получая за эту «работу» немалые филки.
И он уехал, даже не простившись с Катенькой. Позже узнал: она родила сына и во время родов скончалась.
Лавр до сих пор кается, не может себе простить предательства. Именно, предательства —другого слова не подберешь!
Вот и остался он покровителем и защитником полусироты. Отдать его на заклание окимовским акулам — дикая, несуразная мысль. Ни за что!
Заглушив лекарствами сердечную боль и поразмыслив, «волк-одиночка» решил встретиться с управляющим супермаркетом. Именно о нем говорил сын во время очередного спора. Побазарить мирно, без раздражительности, узнать о всех тонкостях Мамыкинской аферы, потом, дай Бог, появится кой-какая ясность, необходимая для следующего шага. Не исключено — с применением стволов. Судя по поведению Мамы, он так просто не отступит.
Догадываясь об очередных неприятностях, свалившихся на голову друга, Санчо навязывался в сопровождающие, гудел по поводу возможных опасностей. Два ствола лучше одного, две головы надежней одной, зудел он весенним, оголодавшим комаром.
Лавр решительно отказал. Понадобится помощь — свистнет.
«Оруженосец» выразительно покрутил пальцем у виска и отстал…
Кабинет управляющего заперт. Наверно, энергичный до невозможности деятель прогуливается по торговому залу, любуясь выставленными товарами и воспитывая сотрудников.
Но и в зале Белугина не оказалось. Лавр, с видом скучающего зеваки, освидетельствовал все отделы магазина. Полюбовался узорчатыми и пластиковыми бутылками, разными йогуртами и бифи, крупами и консервами.
— Как найти управляющего? — не выдержав, спросил он солидную даму в фирменном платье. — Кабинет закрыт, в зале его нет. Подскажите, пожалуйста.
— Только-что видела его в весовой...
Обязанность руководителя любого ранга заключается в простой истине: сделать так, чтобы его искали. Ибо неуловимость — свидетельство высокой деловой активности. Побежишь в весовую — только-что был, наверно — на складе. Навестишь склад — минут пять, как ушел, попробуйте поймать в бухгалтерии. Потом уставшего просителя отправят в какую-нибудь лабораторию, оттуда — в торговый зал, из зала отфутболят в кабинет.
Круг замкнется
За это время пылающий праведным гневом, обсчитанный или недовешенный человек подустанет, соответственно, растеряет заготовленные претензии, остынет. Стоят ли копейки и граммы ноющих ног и исцарапанных нервов?
А уж когда найденный наконец руководитель твердо пообещает немедленно разобраться и наказать виновников обсчета или обвеса, жертва вообще расслабится и покинет магазин, в твердой уверенности одержанной победы справедливости над беспределом.
Лавру повезло — управляющий вынырнул из-за аптечного киоска и не успел скрыться в «видеопрокате».
— Да остановись ты, торопыга! — ухватил Лавр его за фалду пиджака. — Выключи пропеллер в жопе!
Белугин остановился. Поправил потревоженный модный пиджак, прошелся сухой ладонью по лысине. Будто проверил: не заросла ли она «проснувшимися» волосами?
— Не могу, Федор Павлович, ни минуты свободной. Сейчас бегу в седьмой холодильник — зачем-то вызвали. Потом — в бухгалтерию подписывать кассовые документы, после — на собрание ведущих акционеров... Вы уж извините...
— Не извиню, не надейся! Именно это акционерное сборище меня волнует.
Белугин дернулся, будто его пронизал электрический разряд. Но вырваться и улететь не получилось — Лавр цепко держал его за локоть.
— Ладно, будь по вашему. На ходу будем волноваться, так сказать, без отрыва от производства, или — в кабинете?
Провести заведующего по торговому залу «под конвоем» вряд ли получится. Либо вырвется и удерет, либо уведут сотрудники.
— Давай, не отходя от кассы.
— Никак нельзя, работа не позволяет. Лучше — на ходу.
Пришлось согласиться. В чужой монастырь не ходят со своим уставом. Медленно пошли вдоль прилавков. Белугин то и дело срывался на бег, но Лавр не отпускал его локтя — притормаживал.
— Если я правильно думаю, слеза за сына, так?
Лавр приподнял очки, недоуменно глянул из-под них. О каких слезах базарит этот торгаш? В последний раз Лавриков плакал в шестилетнем возрасте, когда свалился с дерева. Не от боли скулил — от обиды. Потом плакали другие, горько плакали фрайера, которые осмеливались прекословить всемогущему авторитету. Скоро и Мама зарыдает навзрыд, вырвет с головы последние волосы.
— По моему волнение вполне естественная реакция. Не на концерт рокгруппы собрался, не на футбол.
Белугин непонимающе хмыкнул. На самом деле врубился куда именно собрался отставник. Но на рать идучи не плачут, льют слезы на обратном пути. Если, конечно, остаются живыми.
Собеседники миновали кондитерский отдел, свернули к алкогольному.
— И на концерте, и на футболе тоже можно схлопотать бутылкой по башке от пьяного фаната. И не только бутылкой... Если честно, я сам волнуюсь.
— Ничего не скажешь, трогательно. Волноваться дуэтом — впечатляющее зрелище... Одного не могу уразуметь: зачем тебе, идиоту, надо было науськивать глупого мальчонку на Окимовск? Ведь ты знал на что его толкаешь.
Прошли по фронту разнокалиберных бутылок и бутылочек. Впереди — закуток, в котором управляющий задумал разместить рекламный отдел. С красочными картинками и текстами, поясняющими сказочную полезность тех же бифипродуктов. Или — сосисок российского производства. Или— клинского пива. Руки не дошли, вот и остался закуток пустым.
В него Лавр и затолкал управляющего. Белугин пару раз дернулся, потом поднял обе руки. Будто хотел защититься боксерским блоком. Или сдаться в полон. И тут же опустил их.
— Он сам... Никто его не науськивал... Считаю, все правильно: пусть попробует заработать, а не фишки переставлять. Грамотно и профессионально купить целый город, это как — пустяки? Из Богом забытого угла создать настоящий полигон, новое лицо провинции — это мало?
— Кому полигон, кому родная земля, — сердито пробурчал Лавр. — Понимать надо!
Пришла пора поудивляться Белугину. Это не треп в подсобке магазина или диспут за кулисами той же Думы — спор двух солидных людей. Неторопливая беседа, без фейерферкных всплесков и гневных тирад.
Надо же, отставной криминальный авторитет заботится о родной стране? В дурном сне такое не приснится.
— Нет там никакой родной земли, Лавруша! Миф это грандиозный, обычные народные сказки про муромского богатыря. Тебе, Федор Павлович, не говорить, мне — не слушать. Позорно для нашего возраста.
— Сказки, говоришь?
За ширмой напускного спокойствия выглядывала боль страдающего человека. За униженный народ, за его несчастное прошлое и бедственное настоящее, за изгаженные реки и озера, за разграбленное достояние. Нет, бывший авторитет не был таким уж урапатриотом, он смотрел на жизнь достаточно реально, не срываясь на обвинения и слезливые жалобы. Но не терпел барского пренебрежения, был уверен в возрождение великой России.
— Именно, что сказки! Заплеванная, загаженная земля с зажравшимися временщиками, управленцами и нищими, пришибленными обывателями. Для которых горячая батарея зимой — предел мечтаний, а свалка говна у крыльца — норма жизни. Сгнили старенькие ставеньки, отваливаются, шелушатся — починить, заменить лень, лучше надраться самогоном и увидеть сладкие сны. Старая патриархальная провинция покрыта струпьями... Ты сам прекрасно все это знаешь! Просто желаешь, извини, помотать сопли про все исконное, розовое с голубеньким и в зеленных палисадничках. Нетути ничего, Лавруша, проснись и оглядись вокруг. Нетути! Ничего не осталось! Сирень под окошком с"едена голодными козами, изъязвлена коростой... А Федьке твоему дай Бог силы содрать вонючую коросту, дать поджопник местным господам, которые без бумажки с изображением того же Франклина «здрасте» тебе не скажут! Я верю — у него получится!
Целый монолог и во здравие и за упокой!
Лавр с интересом оглядел поверх очков разрумянившееся лицо управляющего. Оказывается внешне спокойный и раздумчивый деятель не такой уж равнодушный зритель — настоящий воитель с несправедливостью. Такой же, как Федечка. Как он сам.
— Погоди, чего разорался?
— А ты чего наезжаешь, папаша обеспокоенный? Подбери слюнки, жалельщик. Таким сыном гордиться нужно, а не оплакивать горькую его судьбу.
— Так ведь авантюра...
— Даже ежели так? Железные дороги на Дикий Запад кто строил? Те же авантюристы.
— Какой еще Дикий Запад? — не понял Лавр.
— В Америке.
— Так они же стреляли там, в твоей дикой Америке?
— А ты разве не стрелял? Здесь, в России. И не так уж давно.
Лавр обеспокоено огляделся. Не подслушивает ли кто-нибудь излишне откровенные высказывания? Слева Богу, в закуток никто не заглядывает, в просматриваемом проходе только два грузчика выставляют на прилавки и витрины очередную порцию товаров. Увлеченные разгрузкой ящиков и коробок, они не глядят по сторонам, не прислушиваются.
Прав ведь дружан, более спокойно подумал он, до чего же прав! Стрелял и еще буду стрелять!
— Я — да. Убивал. Жизнь заставляла. Но не Федька. Не умеет он, не приспособлен. Порешат парня.
— Прищучат — научится. Невелика наука.
— Да знаешь ли ты, торговое брюхо, что в Окимовске всякие главначпупсы — фикция. Не они делают погоду, и не им в случае чего жать на курки, и не их хапальщиков нужно бояться. Там — Мамыкин, Мама!
Белугин отмахнулся. Будто согнал со своего модного пиджака наглую навозную муху.
— Подумаешь, Мамыкин! Центр мироздания! Пуп Земли! Обычный товаропроизводитель, немного — жулик самопальный. Или по твоему, он другой... Кто именно? Кто?
— Медведь в пальто! — со злостью буркнул Лавр. — Настоящий медведь вместо игрушечного заводного мишки. Гризли с зубами и когтями. И он, этот Мама, в миру — Григорий Мамыкин, не какой-то «смотрящий» и не какая-нибудь шишка в законе и не скромный администратор, откатывающий долю своему начальнику. Он — настоящий независимый князь, к которому никто не суется и над которым — никого. А весь окимовский район с берегами, лугами и сиренью в коросте — его княжество. Считай — Лихтенштейн. Только на русский манер. И ежели медведь встанет из берлоги и задерет ребенка, я из тебя, Петя, дуршлаг сделаю.
Лавр неожиданно сгреб Белугина за грудки, притиснул к стенке.
Учитывая характер Лавра, угроза нешуточная. Дуршлаг не дуршлаг, а парочку дырок высверлит. Вообще-то, ему и одной хватит. Белугин испугался по настоящему.
— Все я да я, — стараясь погасить страх, бормотнул он , поправляя потревоженные лацканы пиджака и сбитый на бок галстук. — А сам ты на что? Страхуй свое чадо, ежели мандраж прихватил. И — все, не обижайся! Аудиенции абзац. Лечу в холодильник, после — на шабаш акционеров. Не дай Бог, опоздаю — загонят такую дыню, что ходить стану враскорячку...
Забыв о важности и солидности, Белугин метнулся к двери, ведущей в магазинное зазеркалье. Подальше от налитых смертельным свинцом глаз Лавра, от спокойно высказанной им угрозы, вообще от всего, что не относится к привычному укладу жизни.
Лавр не стал удерживать. Знаки препинания расставлены, скобки открыты, диагноз поставлен. Дело за малым: спасти наивного пацана, сунувшего башку в огнедышащую печь...
Неужели нельзя было отложить криминально-экономическую разборку на после свадьбы? Тогда он сосредоточился бы только на одной проблеме, сейчас она раздваивается, соответственно, раздваиваются и его усилия, и его возможности.
Странное растет поколение, непредсказуемое. Старомодному отцу подавай любимую женщину и ухоженную квартиру, сыну понадобился целый город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30