Мобильником пользоваться опасно, Мама не доверял современным связным «удобствам», по его мнению, рядом с каждым оператором сотовой связи сидит либо мент, либо шестерка отставного авторитета.
Гораздо безопасней пользоваться телефоном-автоматом. Пока засекут, пока расшифруют и помчатся для недружеского «общения» — пройдет достаточное время для того, чтобы оказаться на другом конце Москвы.
Абонент ответил сразу. Будто сидел с трубкой в руке и ожидал звонка. Как и положено бесправной шестерке, подкармливаемой баксами.
— Лазарь Ильич? Желаю здравствовать... Кто говорит? Некто Мамыкин из Окимовска.... С вами наш губернатор должен был... Разговор уже состоялся?... Ясно... Ну, ежели у вас имеется целый список грехов, тогда я спокоен... Конечно, конечно... Копни любого из нас — такое откроется, не позавидуешь... Только последняя просьба. Время. Оно, треклятое, сейчас на вес золота. Для всех заинтересованных сторон, для меня особенно... Благодарствую, Лазарь Ильич...
Несколько успокоенный обещаниями прокурора, Мамыкин повесил трубку и поспешно возвратился в салон такси. Дело сделано, Лавр — на крючке. Возбудят уголовное дело, возьмут за жабры — припомнит оскорбительный базар с Мамой.
Теперь — в офис «Империи». Позабавиться физиономиями акционеров, побазарить с верным Хомченко, прояснить обстановку. Кажется, «сквознячок» ликвидирован, самопальное производство продолжит свое существование, баксы по прежнему будет подкачиваться на российские и зарубежные банковские счета...
Глава 13
Иван толком сам не понимал своего состояния. Какая-то тяжесть лежит на душе, выдавливая из нее все прежние привязанности, все время хочется плакать. Откуда только берется такое количество влаги? Что за тяжесть, откуда неприсущая ему слезливость он отлично знал, или смутно догадывался, но старался, на подобии жирафа, прятать голову в песок.
Так жить проще.
Простоты не получалось — горькие мысли буквально осаждали его, травмировали детскую, еще не окрепшую психику, давили на сознание.
Грядущее одиночество!
Теперь мама казалась ему этакой изменницей, предавшей память отца, Федор Павлович — коварным соблазнителем, Феденька — хитрым, изворотливым притворщиком.
Странное преображение! Ведь маму он любит, дядю Лавра уважает, Федечка пользуется у него непререкаемым авторитетом. Откуда взялись идиотские подозрения, какая нечисть нашептала ему на ухо всю эту чушь?
Нашептала? Ничего подобного, его уверенность в предательстве и обмане построена не на догадках и предположениях — факты говорят сами за себя. Казалось бы, любящая и заботливая мать выходит замуж, обрекая единственного сына на горькое одиночество. Добрый и внимательный Лавриков только рядится в белые одежды херувима, на самом деле пытается завоевать сердце неопытного юнца, подчинить его своей воле. А Федечка по-сыновьи помогает отцу...
Вот и получается, что единственным советчиком и покровителем был и остается умерший отец! Папа... папочка...
Иван создал самый настоящий культ отцу. Он убрал из семейных альбомов все фотокарточки с изображением погибшего бизнесмена, аккуратно наклеил их на страницы общей тетради. Альбом можно украсть, а на обычную ученическую тетрадь никто не обратит внимания.
По вечерам часами любовался отцом. Какой же он сильный и красивый! Разве можно сравнить его с пожилым Лавриковым? Что у мамы глаз нет?
Вот они в зоопарке, напротив клетки с обезьянами. Папа заразительно смеется над ужимками мартышек, что-то говорит тоже смеющемуся сыну. Мамы на снимке нет — она тогда снимала мужа и сына.
А вот они на пляже. Снимал какой-то незнакомый мужчина. Отец посадил сына на плечо, обнимает жену. Знал бы он, что не пройдет и двух лет, как она согласится стать женой другого!
А это они у компьютера. Отец и сын... Здесь гуляют по бульвару... Малыш лежит в постели, а папа читает ему какую-то книжку...
Любование фотокарточками всегда заканчивается слезами. Теперь Иван часто плачет: по ночам, лежа в постели, на сене в стойле любимой лошади, в лесу во время одиноких прогулок. Он прячется от окружающих, особенно от Лавра и Санчо, старается реже встречаться с матерью, избегает встреч с Федечкой.
Нет, он не предаст память об отце, всегда и во всем будет верен ему. Пусть мама наслаждается своим личным счастьем, ради Бога, он не против, все равно не удастся переубедить ее.
Прежняя безоглядная любовь к Федечке сменилась враждебной подозрительностью, уважение, испытываемое к его отцу, — недоброжелательностью.
Как недовольно буркнул всевидящий Женька: хозяин, блин, повзрослел, выбрался из пеленок.
Может быть, персональный водитель новоявленного акционера «Империи» прав — Кирсанов действительно вырос из детских штанишек? Во всяком случае, пришла пора переоценить ценности, подумать о будущем.
Вот и получается, что мать теперь для него не советчица. Да и что может посоветовать женщина, потерявшая голову от любви? Лучший друг стал злейшим врагом.
Кому довериться? С кем посоветоваться?
Хватит, надоверялся! Еще несколько таких, с позволения сказать, «советов» и у глупого, доверчивого пацана украдут последнюю акцию. Что тогда? Превратиться в нищего, стоящего в метро с протянутой рукой? Подайте, Христа ради, сироте на пропитание... Или пойти работать на стройку? Не возьмут по причине малости лет и слабосилии.
Отец и сын Лавриковы активно гребут под себя... А кто в наше время помогает другим? Нет таких и в обозримом будущем они не появятся! Остается одно: засучить рукава и приняться за дело.
Единственный человек, которому можно доверять — помощник покойного отца, верный Хомченко.
Приняв окончательное решение, Иван решил не медлить — позвонил, договорился о встрече. Хомченко согласился. Даже не спросил о причине неожиданного вызова, о проблемах, мучающих молодого хозяина. Просто предложил место и время.
Иван сложил мобильник, сухо приказал водителю ехать и замкнулся в молчание. Женька неодобрительно фыркнул, но возражать не решился — слишком уж суровый вид был у пацана, мог и дураком обозвать, и выпалить более грубые выражения. Слава Богу, не добрался до матерщины…
Когда они приехали к небольшому внутриквартальному скверику, Хомченко уже ожидал. Он не прогуливался, не сидел на лавочке — курил в машине, стряхивая пепел в спичечный коробок. О чем-то размышлял. Может быть, о нелегкой своей службе или о настырном мальчишке, оторвавшим его от работы. Впрочем, какое дело Кирсанову до забот заместителя президента компании. Со своими бы разобраться.
Иван пересел к нему.
— Добрый день, Борис Антонович, — вежливо поздоровался он. — Я вас не особенно побеспокоил?
— Никаких беспокойств! — Хомченко погасил недокуренную сигарету, затолкал ее в коробок. — Надо значит надо. Закон бизнеса. Здравствуй, Ванечка. Рад видеть тебя... А где мама?
Хорошо еще не спросил где дядя Федя и его предприимчивый сынок, раздраженно подумал мальчик. Похоже, все окружающие, даже Хомченко, держат его за безмозглого идиота, как любит выражаться Санчо — за лоха. А он не идиот и не доверчивый глупец — акционер,будущий владелец доходной компании.
— Дома, — предельно сухо ответил он, набычившись. — Занимается женскими делами. Я убедил ее не ездить на это собрание. Она согласилась. Доверенность на ее голос остается за вами. Решайте, как подскажет вам опыт и знание юридических правил. И того и другого вам не занимать.
Хомченко стряхнул с плеч перхоть, откинул голову на спинку сидения. Его и радовало доверие хозяйки и настораживало. Не получится задуманное — он виновен, получится, но не совсем так, как задумано — опять же обвинят его. Гораздо спокойней и безопасней действовать из-за спины — подсказывать, нацеливать.
Но против рожна не попрешь.
— Спасибо за доверие... Только я должен знать все, до конца.
Видите ли, ему нужна стопроцентная информация, жить он без нее не может, не ест, не пьет, ночи не спит, с неостывшим еще раздражением возмущался про себя подросток. Помощничек, называется!
Подспудно Иван понимал, что подозревать в нечистых замыслах единственного человека, которому можно доверять, по меньшей мере глупо. Но он хорошо запомнил отцовские наставления. Никогда никому не подставлять незащищенную спину, даже самого близкого друга держать на безопасном расстоянии.
Вот он и старался не подставляться.
— Вам не нужно ничего до конца понимать, Борис Антонович. Случай с поставщиками — он как бы связан с семейными делами. Вам нет нужды копаться в семейных ерундистиках. Я и мама — мы пока не хотим никаких перемен в политике «Империи». Я ясно выражаюсь — никаких! Вот и все. Если Лавриковы желают рисковать — пусть рискуют. Честно признаюсь, я был бы рад, если они куда-нибудь влипнут и запутаются. Это изменит некоторые планы, которые мне откровенно не по душе.
Изложенная программа для Хомченко давно не является секретом. Он догадывался о ней, сопоставляя некоторые поступки молодого хозяина, «редактируя» отдельные его фразы, отслеживая взгляды и жесты. Но так полно и откровенно сопливый малолеток высказался впервые. В вольном переводе: подставить ножку недавно горячо любимому дружку, почти что брату, не допустить его папашу к «имперскому пирогу».
Сам далеко не святой, проштампованный и испятнанный Хомченко содрогнулся.
— Ты каким-то византийцем сделался, Ваня. Превратился в хитрого интригана...
— Приходится. Что делать, когда у тебя пытаются отобрать то одно, то другое. К тому же, Россия, как меня учили, больше византийская страна, нежели католическая Европа.
— Честно признаюсь, не врубился, не все понимаю...
Иван пренебрежительным жестом отмел уничижительные признание Хомченко. И этот жест еще больше удивил проныру. Ибо за ним, за этим жестом, пряталось превосходство взрослого, повидавшего виды человека.
— Достаточно того, что вы понимаете, как действовать на совете акционеров.
— Конечно, Иван... Сделаю все возможное и невозможное.
— Спасибо. И — до свиданья. Позвоните, когда все кончится.
Хомченко подрагивающими пальцами выудил из пачки «Кента» очередную сигарету. Защелкал зажигалкой, которая никак не срабатывала. Выбросил ее в окошко и взялся за спички.
— Не нервничайте, Борис Антонович, — посоветовал Иван, поднеся к сигарете огонек. — Вы — профессионал.
— Спасибо. Как все кончится, могу сказать и сейчас, но боюсь спугнуть госпожу удачу. Лучше позвоню.
Он внимательно, с оттенком уважения, следил за тем, как не по годам гордый малолеток медленно шел к своей машине. Это — пацан, ребенок, а каким он вырастет, кем станет? Бизнес ломает и не таких твердокаменных. Из одних выращивает олигархов, других выбрасывает на свалку. Похоже, свалка молодому Кирсанову не грозит. Что тогда? Олигарх?
Устраиваясь рядом с Женькой, Иван повелительно приказал:
— Едем! Вперед!
— Конечно, вперед, — не удивился безногий водитель. — Задом только одни раки ползают. Куда прикажешь, босс?
— В китайский ресторанчик. Помнишь?
Женька присвистнул, но двигатель завел.
— Еще бы не помнить! Тебя оттуда Федька за шиворот вытащил. Точь в точь, как нашкодившего щенка.
Сказал и опасливо покосился на Ивана. Высокооплачиваемому слуге, а как иначе назвать его положение, дразнить своего хозяина, если даже тот именуется другом, — рисковать изгнанием из «рая». Одним мановением мизинца Кирсанов может отправить инвалида на биржу труда. Без малейшей надежды выплыть на повехность. Кому нужен безногий, пусть даже классный водитель?
Иван покраснел, обиженно дрогнули губы.
— Заруби себе на носу, больше никто и никогда вытащить меня не посмеет. Тем более, из китайского ресторана, куда я вхож по праву постояного гостя, вот по этой карточке.
Карточка, как карточка. Прямоугольник расцвеченного картона, затянутого в целлофан.
— И что она дает? — полюбопытствовал Женька. Не потому, что его так уж интересуют права и возможности удостоверения — хотел загладить нанесенную обиду.
— Три процента скидки.
— Ничего не скажешь, охренительная экономия! Особенно с учетом того, что стакан чая в этом вшивом заведении стоит не меньше пяти баксов.
Неугомонная ехидина, сам себя обозвал инвалид, что ни слово — капля яда, что ни замечание — подковырка. Интересно знать, до какой поры будет терпеть его самолюбивый пацан?
— Жень, хватит изощряться. У меня не то настроение...
Настроения Ивана меняются с такой скоростью — не уследишь. И все же придется наступить на горло своей «песне», поставить разболтавшийся язычек на мертвый якорь.
В очередной раз мысленно пообещав себе быть более покладистым, Женька умело вписался в поток транспорта...
Глава 14
Стычка с Мамой, опасность, нависшая над сыном, будто возвратили Лавра в молодость. Волчица за своих волчат готова горло перегрызть, а он Федечке — и волк и волчица, и отец и мать в одном лице. Защитить его — святая обязанность.
Невольно вспомнилась первая его любовь — Катенька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30