Он умолк.
Леонсия снова подбодрила:
— И что дальше?
— А дальше... — посмурнел старый Джон, — стали в лес люди ходить. И дубец мой по головам начал стукать. То лесник явится: ты, малый, по каковым правам королевский лес своим хамским дерьмом портишь? Мы ж тебя! В тюрьму! В яму! Да на галеры!!! Так я леснику тому руку в бублик скрутил: не трожь! Я, мол, такое видел, что галер твоих мне и на тьфу не надо!.. А он потом стражников на меня навел, конных да еще панцирных... Хорошо, бегал я по лесу что по лужку, болото одно нашел да всех там и оставил, со всем ихним железом, чтоб неповадно было... И без дубца моего уж больше ни шагу... Озлился я. Брел дальше, да как чью морду людскую в лесу увижу — дубцом! Изо всей силы! Пока скопом не навалились! Озверел, точно кабан в гону... И сгинул бы, как кабан, коли в один день светлый не повстречал в лесу светлого человека.
Джон замолчал, снова обвел всех присутствующих прямым взглядом, на этот раз более спокойным и даже удовлетворенным. К его удивлению, лорд Арден кивнул ему с подобным же выражением и сказал:
— Высокий суд выражает благодарность подсудимому Джону из Линкольншира и предлагает продолжать показания. Суд просит леди защитницу задать следующий вопрос.
Леонсия улыбнулась и повторила свое:
— Что было дальше? Расскажите о человеке, которого вы встретили, мастер Джон. Где именно вы его встретили?
— Где... На мосту. Речка там была, через нее кладка. Неширокая, так, чтоб одному пройти. Или двум, да не таким кряжистым... Я на кладку с одной стороны вступил, он с другой. На середине и встретились.
Кто-то хихикнул. То ли Родерик, то ли Хайди. Лорд-судья также едва скрыл смех:
— Очень точно. Суд вновь вынужден благодарить подсудимого за необычайно точные показания... и просить уважаемую защитницу задавать вопросы... гм... предполагающие более подробное описание.
Леонсия тоже улыбнулась:
— Расскажите об этом человеке, Джон, и о том, почему день этот стал для вас светлым... как вы сами сказали. Вы встретились на мосту, и что произошло?
— Драка, — кратко ответил Джон.
— Драка? — подняла бровь графиня. — Зачем же?
— А затем!.. — выражение лица Джона стало забавно-свирепым. — Чего он лезет на кладку, когда я на нее вхожу? Да еще с дубцом!.. Не видит дубца, что ли? У самого меч, так уж и не боится!.. И хрястнул я его моим дубцом!.. И — бултых в воду!
— Кто бултыхнул в воду? — засмеялась Леонсия.
— Оба! — расплылся в ухмылке рыжий Джон. — Я с дубцом, он с мечом, оба под мостом. Он на берег, я на него, снова с головой в воду. Он первым выволокся, с него лужа течет, от смеха сам хрипит, меч под воду ушел. А я, на беду, плавать-то не умею... Дубец только над водой голову мою и держал...
Родерик громко захохотал. Хайди вторила. Улыбались свидетели, суд смеялся и даже угрюмые Фиц-Керн с Виллом позволили своим ртам несколько растянуться — не до ушей, а так... наполовину.
Только на лице леди Марианны вдруг появились слезы. И заблестели они так ярко, что смех разом прекратился. Она пошевелила губами, а затем тихим и хриплым тоном заговорила:
— Я не знаю, каков был его род. Говорят, он потомок лучших родов страны. Говорят, сам король Артур был его предком. Его звали Робин...
Я любила его. Мне было тогда всего четырнадцать лет.
За столом нависло молчание. С минуту граф ждал, потом произнес:
— Суд просит леди Марианну дать показания. Госпожа защитница, прошу уточнить имя, звание и происхождение леди Марианны.
— Прошу вас, миледи, сообщить суду свое полное имя, — учтиво, без малейшего признака неуважения обратилась леди графиня к женщине в простом сером платье.
— Я дочь... была дочерью графа. Имя его — лорд Уолтер Хантингтон. Его давно нет в живых. Он был с королем Ричардом в Святой Земле, потом воевал с ним во Франции... Это было давно. Очень давно. Лет... тридцать назад.
— Не так уж давно... Я хорошо помню то время, — себе под нос фыркнул граф. — И имя отца леди мне хорошо известно. Я не знал, что у него была дочь. Или что он был женат. В Святой Земле, кажется, думали, что лорд Хантингтон хочет стать родственником французского короля, говорили о его женитьбе на сестре герцога Шампанского...
Но не будем ударяться в воспоминания. Итак, леди Хантингтон? Как получилось, что вы покинули графский замок и стали... гм... охотницей на оленей? Случилось ли это по собственному желанию, или вас к этому привело некое несчастье?
Женщина с рыжими волосами устало повела бровью:
— Что в этом важного? Теперь, через тридцать лет? Все просто. Мой отец, как милорд правильно вспомнил, действительно пожелал жениться на некоей французской принцессе. Поэтому срочно пришлось умертвить мою мать... просто перетянув шею при родах... а меня выдать замуж подальше от родного замка. Он приказал своему управителю дать приданое некоему негодяю, чтобы тот увез меня в тот же день, и отправить с ним.
В лесу тот решил немедленно осуществить свое право, еще до венчания. И мои крики привлекли того, у кого, единственного в Англии, сохранилась совесть. Его звали Робин...
— Да, — вдруг произнес новый голос. — Именно так все и было.
— Сэр Ламберт? — удивленно выгнул бровь граф. — Вы подтверждаете? Вы были знакомы с графом Хантингтоном тридцать лет назад?
— Нет, милорд, — покачал головой рыцарь Блэкстон, с невыразимым изумлением всматриваясь в немолодую, рыжую и жилистую даму напротив: — Я помню песню, что пели мне в детстве множество раз. В ней были такие строки:
«Среди лесных зеленых крыш стоит укрытый стан.
Живут в нем Робин, Джон-малыш и леди Мариан».
За столом стало вдруг очень тихо. У подсудимого Джона из Линкольншира отвисла челюсть. Он снова превратился в увальня с неповоротливым языком:
— Д-да... Мы там жили... Она меня так назвала — «малыш». Смеялась, что, мол, орясина до неба, а телок телком... Я помоложе ее был тогда...
Из глаз леди Марианны продолжали течь слезы.
Лорд-судья приказал негромко:
— Суд предлагает свидетелю сэру Ламберту Блэкстону дать показания. Госпожа защитница, задайте вопрос.
— Ламберт, что это за песня? Ты ее так хорошо помнишь?
— Ее пели все менестрели в наших местах. И матери пели детям. Это песня о Робин Гуде — одна из многих. Возможно, самая красивая.
— Спой, Ламберт.
— Да я лучше просто расскажу... Это же стихи:
«Он — древней крови паладин,
Он — англ, и сакс, и бритт.
Из всех остался лишь один,
В густых лесах укрыт.
Он смел и добр, в нее влюблен,
И в жены взять готов.
Прекрасной деве дарит он
Букет лесных цветов.
Она ему соткала плащ
Из шерсти коз лесных,
А он ей выстроил шалаш
И ложе из сосны.
Их пища — лес, вода — ручей,
Их лордам не найти,
Их лес укроет от мечей
И охранит пути.
Он полон сил, она чиста,
Прекрасна их любовь,
А нес накормит их с куста
Всей сладостью медов.
Беги, олень, скачи, кабан,
Придет и ваш черед,
Чтоб жили Робин с Мариан
И не пресекся род!..»
— «И не пресекся род...» — казалось, шептали все губы за столом. И только у самой Марианны рот искривился то ли в рыдании, то ли в презрительной гримасе:
— Род пресекся. Его убили... Мы с ним не прожили и трех лет. Он был рыцарем, что защищает сирых и убогих. И он был один. Маленький Джон тогда был совсем еще мальчиком, а врагов было слишком много.
А я... Какая из меня воительница! Я даже сына ему родить не сумела. И он умер. Зеленый стан осиротел. Песни... Да, песен о нем пели много. Но большинство сочинялось уже после его гибели. Простые люди хотели, чтобы Добрый Робин из легенд жил и не умирал... как Мерлин. Как король Артур. А его уже давно не было. Последний рыцарь из рода, уничтоженного завоевателями... Я даже не помню, как звучало его родовое имя. Может, он и сам этого не знал. От предков ему достался только один меч, на котором вместо герба выгравировано было дерево. Может быть, это древний герб британских друидов... Я не знаю. Но его больше нет. Я осталась в лесу одна с Маленьким Джоном.
— Случалось, нам удавалось защитить кое-кого от произвола баронов.
Об этом тоже потом складывали песни, особенно один менестрель по имени Алан Дейл. Он даже целый год прожил с нами в Зеленом Стане.
Иногда к нам присоединялись беглые крестьяне, которых то ли гнали с земли, то ли пытались силой заставить платить новый налог... За много лет многие перебывали в Шервуде. Но Робина уже не было. Робин Гуд, Добрый Робин из старой Англии погиб. А я любила его... Он был моим мужем.
— Высокий Суд благодарит леди Марианну Фиц-Уолтер, урожденную графиню Хантингтон, за подробные и правдивые показания, — сказал лорд Арден. — Они чрезвычайно ценны как для высокого суда, так и для каждого из присутствующих лично... Суд также просит леди Хантингтон продолжить рассказ, если для нее это не будет неприятно. Как продолжалась жизнь леди после гибели ее супруга? Вступила ли она в новый брак? Готова ли леди Хантингтон ответить на вопросы суда, или предпочитает, чтобы ее расспрашивала госпожа защитница?
— Да что вы, в самом деле, милорд! — раздраженно мотнула головой женщина в сером холсте. — Что за забава — играть словами! Высокий суд, госпожа защитница... Или на самом деле вы просто надо мной издеваетесь?!.
Резко очерченный, сухой рот Марианны сложился в злую гримасу.
— Ни в коем случае, миледи, — вмешалась леди Леонсия. — Мой муж следует определенной традиции. Ему уже случалось выступать в роли судьи, и он полагает, что чем безличнее выглядит и ведет себя человек в судейском кресле, тем он беспристрастнее. Люди говорят свободнее и высказываются откровеннее, когда видят перед собой не лорда, не господина, не грозного повелителя и не простого человека, а символ. Символ справедливости.
— Справедливости! — презрительно фыркнула дочь одного из знатнейших сподвижников Ричарда Львиное Сердце. — За последние тридцать лет я встречала ее столько раз, что трех пальцев хватит пересчитать. Я сама пыталась судить, а уж сколько раз судили меня!.. Если я до сих пор не разрублена на куски, не сожжена на костре и не повешена, то не из-за недостатка судебных приговоров, а потому, что добрые люди берегли меня и не отдавали им в руки...
— Что было, без всякого сомнения, справедливо, — послышался голос с того конца, где сидел Родерик. Все это время он молчал, но слушал внимательно. И лицо у него в этот момент было совершенно взрослым.
Лорд Арден повернулся к своему младшему сыну и улыбнулся так, что Родерик покраснел и вновь стал четырнадцатилетним подростком.
— Мой сын совершенно прав, миледи. Да, судьи продажны. Да, лорды жадны и лишены совести. Да, люди погрязли в грехе! Но — не все. Иначе небо не удержалось бы над землей... Суд просит прощения за отступление от протокола. Суд полагает, что для первого заседания заслушано уже достаточно показаний, и объявляет перерыв. Заседание возобновится после обеда. Господа подсудимые, свидетели, а также обвинитель, защитница и пострадавшая сторона приглашаются в это же помещение на обед по удару колокола, через один час.
Он встал. Остальные помедлили. Он посмотрел на леди Темелин. Та встретилась с ним глазами, и что-то в них прочитала. Она подалась вперед и тихонько шепнула Надиру по-арабски. Тот, все еще не в себе он случившегося чуда, с ошеломленным видом коснулся плеча леди Марианны и вполголоса что-то ей передал. Лорд Арден объявил:
— Высокородная леди Темелин имеет честь пригласить графиню Хантингтон в свои покои для приготовления к обеду. Прошу, миледи, оказать честь и согласиться. Остальные господа подсудимые остаются гостями барона Мак-Аллистера и моих рыцарей.
Он подал руку жене и покинул зал. Все шесть рыцарей тоже встали, и через минуту в графской столовой осталась одна молодежь: Роланд, Хайди и Родерик. Мозес, все это время незаметно присутствовавший, хотел собрать кружки, но появились поварские помощники, и они обошлись без его помощи. Он подсел на скамью рядом с Родериком.
Не зная, что сказать друг другу, юноши только переглядывались.
Роланд за все время суда не произнес ни слова. Для обвинения еще не настало время. Он сидел, слушал и размышлял: в чем все-таки эти люди виновны? Ведь не может же быть, что они правы, что не за что их осуждать, что ничего плохого они не сделали, наоборот, это они и есть жертвы... Он снова вызывал в памяти меч Вилла, замахивающийся на него, ручищи Джона, сдернувшие Хайди с лошади. Злое лицо Фиц-Керна, что бился с ним на мечах и мог бы убить. Быть не может, чтобы они были правы! Как говорит Родерик, это не справедливо! Или, как выразилась леди Хайд — неправильно. Но в чем именно состоит эта неправильность? Что такого произошло?
Он вспомнил рассуждения милорда о плетении душ, совести и грехе. Где больно? Кто страдает? Леди Хайд. От чего? От грубости. Но Джон и есть грубый мужик, стоило ли ждать от него тонкого обращения?
Или — нет ?..
А этот Вилл... Он — явный солдат, простой латник. Махать мечом и есть его единственное предназначение. Чего от него можно было ожидать другого? Ему еще предстоит рассказать о себе, но много ли нового они узнают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58