— Да, то самое место. Дальше некуда. И ничего больше…
Он бережно снял ее с лошади, отер кровь, которая текла по подбородку и засыхала на шее. Снова поднял ее и на руках отнес к кустам, где ветер был не так свиреп. Она закричала от боли, тело забилось в конвульсиях. Но в ней еще нашлись силы снова истошно закричать, и звук далеко разнесся во влажном воздухе под высоким равнодушно-серым небом. Лошади встревоженно заржали, а секунду спустя вновь принялись щипать траву. И долго еще жевали сочную траву, медленно переходя с места на место, уже после того, как Эленор выгнулась в последний раз, шумно выдохнула воздух и навеки замерла.
К вечеру прискакал отряд королевской конницы. Они разыскали тело по кровавому следу в траве — женщину, в застывших глазах которой были разом покой и боль.
Но сенешаль уже исчез.
КОДА
Из путеводителя:
"Между Боурн-Маутом и Сваниджем лежит участок невозделанных пустошей. Ограничен: с юга — Ла-Маншем, с востока — пулской гаванью, с севера — излучинами Фрома, с запада — Лак-фордскими озерами. Парбекский «остров» пересечен грядой высоких холмов. К морю ведет лишь один удобный перевал — через ущелье, но в прошлом проход запирала внушительная крепость. На эту почти неприступную твердыню мало кто отваживался нападать, и ни разу она не была побеждена силой оружия. Крепость была воистину воротами с моря ко всему юго-западному краю и звалась Корф-Гейт.
Замок, имя которого носит деревня у подножия горы, или, скорее, остов прежде грозного сооружения, возносится над естественной кручей. В наше время склоны горы заросли кустарником и деревьями, которые совершенно прячут из виду ручей, когда-то заполнявший водой ров, полукругом охватывающий замок. Он бежит меж высоких берегов, поросших мхами, которые длинными языками спускаются в воду.
В первый из трех замковых дворов можно попасть по широкому каменному мосту, который на изрядной высоте переброшен через глубокий ров. Вход под своды барбикана перекрывала одна опускная решетка — и сейчас на глубине локтя в стене можно видеть ро лики, по которым она скользила вниз из толщи каменной башни. Внутри, за покрытым травой склоном, располагается строение, которое безосновательно называли воротами Мученика. Утверждали, будто в этом месте Элфрида некогда заколола принца Эдварда, дабы возвести на трон своего сына Этелреда; на самом же деле при Элфриде ни замка, ни ворот еще не существовало. Ворота Мученика, судя по всему, были взорваны саперами папских войск — одна большая башня рухнула в нескольких футах от дороги и сползла ниже по склону, а сам фундамент не пострадал.
Выше внутренних ворот громоздятся руины Большого Дворца, достигающие кое-где высоты в сто футов и более, поражающие массивностью стен и мощью кладки. Осталось лишь две стены и часть третьей. Высокий тонкий шпиль, несколько разрушенный дождями, все еще тянется к небу. Все остальное рухнуло и лежит бесформенными кучами камней. Извилистые тропки вьются от развалин того, что прежде было дворцовой часовней, к остаткам громадной кухни, где в прежние времена для многочисленных друзей лорда парбекского зажаривали целиком быка. Взойдя на самую высокую точку, посетитель увидит остатки донжона с кое-где сохранившимися бойницами, галереями и лестницами, но в течение многих лет они доступны только птицам — человеку туда уже не взобраться…"
Судно на воздушной подушке, взметая из-под днища тучи брызг и песка, доставило его из Боурн-Маута на стадлендский берег. Высокий сухопарый блондин в рыжевато-коричневых клетчатых штанах и в сорочке с закатанными рукавами в некоторой растерянности сошел с пристани, оглядывая окрестности ясными синими глазами. За спиной у него был внушительных размеров рюкзак, в руке — бо-лоньевая куртка.
Внезапно он увидел то место, которое искал, — на горе в седловине между двумя высокими холмами — и остановился. Потом решительно зашагал в ту сторону, куда так зачарованно смотрел. По мере приближения все четче вырисовывалась цель его путешествия — остов огромного сооружения на вершине горы. От волнения блондин присел на траву и закурил. Читал он об этом много, но увидеть наяву было совсем другое дело.
У подножья горы была деревушка — серые ветхие домики с крышами, заросшими ярким оранжевым лишайником. Казалось, домики, как и встарь напряженно сторожат: не приближается ли враг. Узкие окна домов были расположены высоко, двери возвышались над тропами, чтобы легче было отразить нападение врага. Над ними громоздились чудовищные грозные руины короной венчавшего гору замка — средоточия ярой ненависти, тысячу лет копившейся в камнях. Крепость в неизбывной думе царила над морем, над пустошами — древняя, своевольная.
Блондин двинулся к поросшему травой изножью горы. Дорога поднималась по спирали вверх — к деревенской площади. Он стал взбираться — и неожиданно возникло вздорное впечатление, что он уже ходил по этой дороге, ее помнит не его сознание, а плоть, кровь… Молодой человек тряхнул головой, одновременно и сердясь на навязчивые мысли, и забавляясь. Как странно возвращаться на родину, которую никогда в сознательной жизни не видел!
Он медленно прошел через разрушенные ворота, мимо каменных завалов и зияющих стен. Сел на прохладный камень в тени Большого Дворца — на самом верху, где его овевал свежий ветер с пустошей. Отсюда виднелись здания Пулской атомной электростанции. На морской глади белели несколько паромов на воздушной подушке, пересекающих Ла-Манш.
Не сразу он заметил Знак, который был выбит на камне почти на уровне его лица. Блондин сразу же перестал слышать доносящиеся снизу голоса туристов и, как загипнотизированный, встал и подошел вплотную к Знаку. Потрогал его руками; пальцы заскользили по гладкой стене. Знак был изрядного размера — не меньше ярда. Загадочный, горделивый. Круг, а в нем переплетение треугольников и пересекающихся линий. Над Знаком плыли облака, носились по воздуху птицы, а сам он… из глубины памяти всплывало… Да, это очертания ядерного реактора. Блондин беззвучно шевельнул губами, и его рука бессознательно коснулась золотой цепочки на шее, на которой висел медальон. На нем был выгравирован тот же Знак.
Приезжий стал спускаться вниз. Внутренними дворами он прошел к нижним воротам и оглянулся еще раз — посмотреть на руины замка. Увиденный символ, словно древнее заклятие, всколыхнул, растревожил глубины его сознания и памяти, вызвал вереницу неуловимых, стремительных образов. Едва возникая, они улетучивались, оставляя после себя невнятную печаль и скорбь по давно прошедшему.
Мимо прошла стайка местных девушек, оглядев его задорно и весело. Молодой человек не обратил на них внимания. На самом солнцепеке его пробирала дрожь.
Он увидел церковный двор, толкнул старинные ворота, которые жалобно заскрипели. Все кругом заросло, и ему пришлось раздвигать руками ветви тисов, чтобы пробраться к лужайке с высокой травой, где прятались серые гладкие могильные кресты. Над крышами соседних домов виднелся замок, слышалось жужжание монорельсовой дороги, идущей через туннели в меловой породе в сторону Стадленда и моря. Блондин долго сидел с сигаретой в руке, осматривая округу. Ветер доносил веселые голоса ребятишек, игравших где-то поблизости. Он так долго зажимал медальон в ладони, что из-за пульсации крови в пальцах стало казаться, будто это его второе, крохотное сердце.
Перед уходом он снова заметил Знак — тот выглядел, словно глаз, высеченный на сером надгробии.
В большой таверне на пути к замку приезжий выпил кружку пива, съел пару сандвичей с сыром, краем глаза наблюдая за туристами, толпящимися у стойки. Он ушел, когда заведение уже закрывали. Крепость ждала его — раскаленная солнцем громада.
Вверх по склону бежала небольшая тропка. Она терялась в кустарниках, где царила прохлада от ручья. Выше проступала массивная стена внешних укреплений. Блондин стал взбираться по этой тропке мимо привязанных за кустами коз, которые оглашали склоны тихим блеянием, мешавшимся с шумом монорельсовой дороги.
Он нашел укромное место над разрушенной внешней стеной, в прогалине между деревьями, сел на траву, спиной прислонившись к камню.
Пора.
Аккуратно, длинными, перепачканными травой пальцами он принялся открывать принесенный с собой пакет — тяжелый, запечатанный старинными печатями; на воске виднелся отчетливый оттиск Знака. Блондин взломал печати, расправил толстые листы. Он предчувствовал, что ему предстоит увидеть. Так и есть — убористый наклонный почерк знакомой руки. Он начал читать, позабыв про лежащую рядом пачку сигарет.
Издалека, с уэрхэмского шоссе, доносился шум автомобилей — негромкий и размеренный, словно гудение пчел в улье. Совсем новый для этих мест звук. Солнце медленно двигалось по небу, тени деревьев перемещались, постепенно удлиняясь. По дорожке внизу прошли, пересмеиваясь, несколько местных жителей: краснощекие мужчины и женщины с мальчиками в белых рубашках и девочками в пестрых платьицах. Приезжий неспеша перебирал бумаги, иногда подолгу задумываясь над старинными начертаниями букв. Он, казалось, выпал из времени — в его сознании, пригибая траву, дул древний вихрь, а на соседних склонах гремели пушки…
Небо на западе превратилось в раскаленный медный щит. Теперь руины, облитые песочно-красным сиянием, казались парящими в воздухе призрачными громадами. Исполинские тени расползлись по долине, густея с каждой минутой; движение на дороге почти прекратилось.
Но вот и последний конверт. Опять с сургучной печатью. Приезжий медленно его вскрыл, вынул исписанные листки и начал читать.
Дорогой Джон!
Наверно, ты до сих пор теряешься в догадках, зачем я послал тебя в такую даль, в незнакомое тебе место. Попробую объяснить, как получится, потому что всего до конца не дано понять ни мне, ни тебе. Хорошенько запомни то, что я скажу. Ибо слова имеют свойство улетучиваться, обращаться в прах, даже в нечто более эфемерное, нежели прах. Пусть голос мой пребудет с тобою, подобно несмолкающему голосу ветра.
В том месте, где ты сейчас находишься, начался диковинный Бунт Крепостей. Из книг ты должен знать, что в этих же краях был разрушен его последний очаг. Однако здесь зародилось грядущее освобождение всего мира, если освобождение — правильное определение того, что произошло. Созданный Гизевиусом Великим феодальный мир рухнул, потянув за собой в пропасть католическую церковь, которая его создала, охраняла и на какое-то время привела к расцвету.
Власть выскользнула из рук Церкви вроде бы на пике ее могущества — после того, как ее сила была так убедительно подтверждена подавлением английского бунта. Через десять лет после того, как были разрушены эти стены, жители Нового Света восстали и свергли владычество Рима. Семена неповиновения Риму, зароненные во время Бунта Крепостей, пали на подготовленную почву: по всему западному миру пронесся вихрь восстаний. Сперва папа римский утратил власть над Австралией, потом над Нидерландами и большей частью Скандинавии; затем король Чарлз воспользовался тем, что папа был вовлечен в решающую схватку с Германией, и сбросил папское иго. Так Англия — Ангелия, Страна Ангелов — снова стала Великобританией. Без кровопролития, без новых жертв. Двигатели внутреннего сгорания, электричество и многие другие полезные открытия были давным-давно готовы служить человечеству, но находились под церковным запретом. Вот почему народам ненавистна даже память о католической церкви, они мнят ее гнездилищем зла и порока, и это поношение будет длиться многие годы.
А теперь попробуй понять, Джон. Взгляни на дело ясным взором, без предвзятости. Прочти о древней тайне, которая некогда привела в ужас римскую церковь — за тысячу лет до твоего рождения…
Не отрываясь от письма, приезжий неуклюже нащупал на шее медальон и снял его, держа за нижнюю часть.
Вверху были выгравированы две стрелы.
Молодой человек стал сдвигать пальцы и под стрелами открылась верхняя часть круга.
А в нем — еще две стрелы.
Две стрелы указывают вверх, две направлены друг на друга. Это означает конец всякого прогресса, и это было нам известно с тех далеких времен, когда мы впервые начертали этот знак, — много веков назад. Вслед за открытием расщепления атома — атомная бомба. Вот против какого грядущего так исступленно боролись римские первосвященники.
Действия церкви всегда оставались загадкой, ее политика никогда не была проста. Папы знали, как и мы, что от освоения электричества до овладения строением атома — один шаг. Откроют расщепление атома — и построят атомную бомбу. Потому что так уже было однажды: вне нашего времени, вне памяти человечества существовала Великая Цивилизация. И там был Приход, Смерть и Воскресение, а также Завоевание, Реформация, Непобедимая армада. И — гибель всех и вся в огне, Армагеддон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Он бережно снял ее с лошади, отер кровь, которая текла по подбородку и засыхала на шее. Снова поднял ее и на руках отнес к кустам, где ветер был не так свиреп. Она закричала от боли, тело забилось в конвульсиях. Но в ней еще нашлись силы снова истошно закричать, и звук далеко разнесся во влажном воздухе под высоким равнодушно-серым небом. Лошади встревоженно заржали, а секунду спустя вновь принялись щипать траву. И долго еще жевали сочную траву, медленно переходя с места на место, уже после того, как Эленор выгнулась в последний раз, шумно выдохнула воздух и навеки замерла.
К вечеру прискакал отряд королевской конницы. Они разыскали тело по кровавому следу в траве — женщину, в застывших глазах которой были разом покой и боль.
Но сенешаль уже исчез.
КОДА
Из путеводителя:
"Между Боурн-Маутом и Сваниджем лежит участок невозделанных пустошей. Ограничен: с юга — Ла-Маншем, с востока — пулской гаванью, с севера — излучинами Фрома, с запада — Лак-фордскими озерами. Парбекский «остров» пересечен грядой высоких холмов. К морю ведет лишь один удобный перевал — через ущелье, но в прошлом проход запирала внушительная крепость. На эту почти неприступную твердыню мало кто отваживался нападать, и ни разу она не была побеждена силой оружия. Крепость была воистину воротами с моря ко всему юго-западному краю и звалась Корф-Гейт.
Замок, имя которого носит деревня у подножия горы, или, скорее, остов прежде грозного сооружения, возносится над естественной кручей. В наше время склоны горы заросли кустарником и деревьями, которые совершенно прячут из виду ручей, когда-то заполнявший водой ров, полукругом охватывающий замок. Он бежит меж высоких берегов, поросших мхами, которые длинными языками спускаются в воду.
В первый из трех замковых дворов можно попасть по широкому каменному мосту, который на изрядной высоте переброшен через глубокий ров. Вход под своды барбикана перекрывала одна опускная решетка — и сейчас на глубине локтя в стене можно видеть ро лики, по которым она скользила вниз из толщи каменной башни. Внутри, за покрытым травой склоном, располагается строение, которое безосновательно называли воротами Мученика. Утверждали, будто в этом месте Элфрида некогда заколола принца Эдварда, дабы возвести на трон своего сына Этелреда; на самом же деле при Элфриде ни замка, ни ворот еще не существовало. Ворота Мученика, судя по всему, были взорваны саперами папских войск — одна большая башня рухнула в нескольких футах от дороги и сползла ниже по склону, а сам фундамент не пострадал.
Выше внутренних ворот громоздятся руины Большого Дворца, достигающие кое-где высоты в сто футов и более, поражающие массивностью стен и мощью кладки. Осталось лишь две стены и часть третьей. Высокий тонкий шпиль, несколько разрушенный дождями, все еще тянется к небу. Все остальное рухнуло и лежит бесформенными кучами камней. Извилистые тропки вьются от развалин того, что прежде было дворцовой часовней, к остаткам громадной кухни, где в прежние времена для многочисленных друзей лорда парбекского зажаривали целиком быка. Взойдя на самую высокую точку, посетитель увидит остатки донжона с кое-где сохранившимися бойницами, галереями и лестницами, но в течение многих лет они доступны только птицам — человеку туда уже не взобраться…"
Судно на воздушной подушке, взметая из-под днища тучи брызг и песка, доставило его из Боурн-Маута на стадлендский берег. Высокий сухопарый блондин в рыжевато-коричневых клетчатых штанах и в сорочке с закатанными рукавами в некоторой растерянности сошел с пристани, оглядывая окрестности ясными синими глазами. За спиной у него был внушительных размеров рюкзак, в руке — бо-лоньевая куртка.
Внезапно он увидел то место, которое искал, — на горе в седловине между двумя высокими холмами — и остановился. Потом решительно зашагал в ту сторону, куда так зачарованно смотрел. По мере приближения все четче вырисовывалась цель его путешествия — остов огромного сооружения на вершине горы. От волнения блондин присел на траву и закурил. Читал он об этом много, но увидеть наяву было совсем другое дело.
У подножья горы была деревушка — серые ветхие домики с крышами, заросшими ярким оранжевым лишайником. Казалось, домики, как и встарь напряженно сторожат: не приближается ли враг. Узкие окна домов были расположены высоко, двери возвышались над тропами, чтобы легче было отразить нападение врага. Над ними громоздились чудовищные грозные руины короной венчавшего гору замка — средоточия ярой ненависти, тысячу лет копившейся в камнях. Крепость в неизбывной думе царила над морем, над пустошами — древняя, своевольная.
Блондин двинулся к поросшему травой изножью горы. Дорога поднималась по спирали вверх — к деревенской площади. Он стал взбираться — и неожиданно возникло вздорное впечатление, что он уже ходил по этой дороге, ее помнит не его сознание, а плоть, кровь… Молодой человек тряхнул головой, одновременно и сердясь на навязчивые мысли, и забавляясь. Как странно возвращаться на родину, которую никогда в сознательной жизни не видел!
Он медленно прошел через разрушенные ворота, мимо каменных завалов и зияющих стен. Сел на прохладный камень в тени Большого Дворца — на самом верху, где его овевал свежий ветер с пустошей. Отсюда виднелись здания Пулской атомной электростанции. На морской глади белели несколько паромов на воздушной подушке, пересекающих Ла-Манш.
Не сразу он заметил Знак, который был выбит на камне почти на уровне его лица. Блондин сразу же перестал слышать доносящиеся снизу голоса туристов и, как загипнотизированный, встал и подошел вплотную к Знаку. Потрогал его руками; пальцы заскользили по гладкой стене. Знак был изрядного размера — не меньше ярда. Загадочный, горделивый. Круг, а в нем переплетение треугольников и пересекающихся линий. Над Знаком плыли облака, носились по воздуху птицы, а сам он… из глубины памяти всплывало… Да, это очертания ядерного реактора. Блондин беззвучно шевельнул губами, и его рука бессознательно коснулась золотой цепочки на шее, на которой висел медальон. На нем был выгравирован тот же Знак.
Приезжий стал спускаться вниз. Внутренними дворами он прошел к нижним воротам и оглянулся еще раз — посмотреть на руины замка. Увиденный символ, словно древнее заклятие, всколыхнул, растревожил глубины его сознания и памяти, вызвал вереницу неуловимых, стремительных образов. Едва возникая, они улетучивались, оставляя после себя невнятную печаль и скорбь по давно прошедшему.
Мимо прошла стайка местных девушек, оглядев его задорно и весело. Молодой человек не обратил на них внимания. На самом солнцепеке его пробирала дрожь.
Он увидел церковный двор, толкнул старинные ворота, которые жалобно заскрипели. Все кругом заросло, и ему пришлось раздвигать руками ветви тисов, чтобы пробраться к лужайке с высокой травой, где прятались серые гладкие могильные кресты. Над крышами соседних домов виднелся замок, слышалось жужжание монорельсовой дороги, идущей через туннели в меловой породе в сторону Стадленда и моря. Блондин долго сидел с сигаретой в руке, осматривая округу. Ветер доносил веселые голоса ребятишек, игравших где-то поблизости. Он так долго зажимал медальон в ладони, что из-за пульсации крови в пальцах стало казаться, будто это его второе, крохотное сердце.
Перед уходом он снова заметил Знак — тот выглядел, словно глаз, высеченный на сером надгробии.
В большой таверне на пути к замку приезжий выпил кружку пива, съел пару сандвичей с сыром, краем глаза наблюдая за туристами, толпящимися у стойки. Он ушел, когда заведение уже закрывали. Крепость ждала его — раскаленная солнцем громада.
Вверх по склону бежала небольшая тропка. Она терялась в кустарниках, где царила прохлада от ручья. Выше проступала массивная стена внешних укреплений. Блондин стал взбираться по этой тропке мимо привязанных за кустами коз, которые оглашали склоны тихим блеянием, мешавшимся с шумом монорельсовой дороги.
Он нашел укромное место над разрушенной внешней стеной, в прогалине между деревьями, сел на траву, спиной прислонившись к камню.
Пора.
Аккуратно, длинными, перепачканными травой пальцами он принялся открывать принесенный с собой пакет — тяжелый, запечатанный старинными печатями; на воске виднелся отчетливый оттиск Знака. Блондин взломал печати, расправил толстые листы. Он предчувствовал, что ему предстоит увидеть. Так и есть — убористый наклонный почерк знакомой руки. Он начал читать, позабыв про лежащую рядом пачку сигарет.
Издалека, с уэрхэмского шоссе, доносился шум автомобилей — негромкий и размеренный, словно гудение пчел в улье. Совсем новый для этих мест звук. Солнце медленно двигалось по небу, тени деревьев перемещались, постепенно удлиняясь. По дорожке внизу прошли, пересмеиваясь, несколько местных жителей: краснощекие мужчины и женщины с мальчиками в белых рубашках и девочками в пестрых платьицах. Приезжий неспеша перебирал бумаги, иногда подолгу задумываясь над старинными начертаниями букв. Он, казалось, выпал из времени — в его сознании, пригибая траву, дул древний вихрь, а на соседних склонах гремели пушки…
Небо на западе превратилось в раскаленный медный щит. Теперь руины, облитые песочно-красным сиянием, казались парящими в воздухе призрачными громадами. Исполинские тени расползлись по долине, густея с каждой минутой; движение на дороге почти прекратилось.
Но вот и последний конверт. Опять с сургучной печатью. Приезжий медленно его вскрыл, вынул исписанные листки и начал читать.
Дорогой Джон!
Наверно, ты до сих пор теряешься в догадках, зачем я послал тебя в такую даль, в незнакомое тебе место. Попробую объяснить, как получится, потому что всего до конца не дано понять ни мне, ни тебе. Хорошенько запомни то, что я скажу. Ибо слова имеют свойство улетучиваться, обращаться в прах, даже в нечто более эфемерное, нежели прах. Пусть голос мой пребудет с тобою, подобно несмолкающему голосу ветра.
В том месте, где ты сейчас находишься, начался диковинный Бунт Крепостей. Из книг ты должен знать, что в этих же краях был разрушен его последний очаг. Однако здесь зародилось грядущее освобождение всего мира, если освобождение — правильное определение того, что произошло. Созданный Гизевиусом Великим феодальный мир рухнул, потянув за собой в пропасть католическую церковь, которая его создала, охраняла и на какое-то время привела к расцвету.
Власть выскользнула из рук Церкви вроде бы на пике ее могущества — после того, как ее сила была так убедительно подтверждена подавлением английского бунта. Через десять лет после того, как были разрушены эти стены, жители Нового Света восстали и свергли владычество Рима. Семена неповиновения Риму, зароненные во время Бунта Крепостей, пали на подготовленную почву: по всему западному миру пронесся вихрь восстаний. Сперва папа римский утратил власть над Австралией, потом над Нидерландами и большей частью Скандинавии; затем король Чарлз воспользовался тем, что папа был вовлечен в решающую схватку с Германией, и сбросил папское иго. Так Англия — Ангелия, Страна Ангелов — снова стала Великобританией. Без кровопролития, без новых жертв. Двигатели внутреннего сгорания, электричество и многие другие полезные открытия были давным-давно готовы служить человечеству, но находились под церковным запретом. Вот почему народам ненавистна даже память о католической церкви, они мнят ее гнездилищем зла и порока, и это поношение будет длиться многие годы.
А теперь попробуй понять, Джон. Взгляни на дело ясным взором, без предвзятости. Прочти о древней тайне, которая некогда привела в ужас римскую церковь — за тысячу лет до твоего рождения…
Не отрываясь от письма, приезжий неуклюже нащупал на шее медальон и снял его, держа за нижнюю часть.
Вверху были выгравированы две стрелы.
Молодой человек стал сдвигать пальцы и под стрелами открылась верхняя часть круга.
А в нем — еще две стрелы.
Две стрелы указывают вверх, две направлены друг на друга. Это означает конец всякого прогресса, и это было нам известно с тех далеких времен, когда мы впервые начертали этот знак, — много веков назад. Вслед за открытием расщепления атома — атомная бомба. Вот против какого грядущего так исступленно боролись римские первосвященники.
Действия церкви всегда оставались загадкой, ее политика никогда не была проста. Папы знали, как и мы, что от освоения электричества до овладения строением атома — один шаг. Откроют расщепление атома — и построят атомную бомбу. Потому что так уже было однажды: вне нашего времени, вне памяти человечества существовала Великая Цивилизация. И там был Приход, Смерть и Воскресение, а также Завоевание, Реформация, Непобедимая армада. И — гибель всех и вся в огне, Армагеддон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39