— не моргнул глазом бывший капитан. — Это ж все твое! Кроме водки, заметь, кроме водки! Думаем, так и так гибнет добро. Решили, чем можем, поможем! Ну? Пьем и закусываем?! Держи огурчик! И помидорчик! И капустку! Грибки, картошечку! Рюмочку, а? Или стаканчик?
— За что выпьем? — поднял рюмку Ромашкин.
— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
— Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… — Глыть! — А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За сосуществование.
— Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более месяца! — пожелал самому себе Карпенко. — Нет, ты пойми меня правильно, я не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живем, а существуем! Сосуще… ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии турнули, а уехать на ридну Украйну никак!
— Вот именно, что турнули! Чудо-юдо ты мое! — с горечью сказала соседка. — Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам!
— Скоро, радость моя, скоро! — капитан махом опустошил стакан. — Ух-х! Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы! Ух-х, жисть!.. Заспеваемо, лейтёха?.. И в дорогу далэ-э-эку ты мэни на зори провожала…
— … и рушник вышиванный на счастье дала! — подтянул Никита. Грустно всё…
— Чэ-э-эрвону руту, — пригорюнилась супруга Карпенко, ни слуха, ни голоса, но разве важно? — нэ шукай вэчэрамы…
— Это не оттуда, жинка!
— Тай, какая разныця!
— А и верно!
— И водка тут — дерьмо! — ляпнул Никита. Спохватился: — Нет, я не в смысле эта ваша, а вообще! В смысле, местная!
— Дерьмо, дерьмо… — закивал Карпенко. — Ну что? Еще по одной? У меня там еще две…
***
Поутру башка трещала, как арбуз, проверяемый на прочность крепкими руками. Дерьмо водка, да.
Никита побрел к офицерской столовой завтракать. Не хочется, но надо. Здоровье в аптеке не купишь, а продать его можно по дешевке на любом углу. Или вообще за так отдать. Надо что-то в себя забросить, надо. Он бы удовольствовался остатками вчерашнего пиршества, но… никаких остатков на кухне. Всё подмели, голодушники… Впрок наелись, Карпенки?
Ну да не суди, и не судим будешь.
Он подсел за столик к взводному Шмеру, почти уже приятелю:
— Мишка! Вот как тебе тут служится? Не томишься? — задал риторический вопрос, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты-овощи. Не Крайний Север или Забайкалье! А народ так отсюда рвется — куда глаза глядят!
— А тоскливо тут! Чужая страна, ноль цивилизации. Вот я — попал в Педжен два года назад, живу бирюком, ни бабы, ни угла. Торчу в этой занюханой общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть! Тьфу-тьфу-тьфу!!! Не дай бог, конечно, а то в казарме поселят. А где тут жену найдешь? Туркменку? За нее калым нужен. Выкупить невесту — зарплаты за пять лет не хватит. В России или в Бульбении я б давно девку нашел, и не одну! Но сюда-то кто добровольно поедет? Не дуры все-таки. То есть дуры, конечно, но насчет сюда — не дуры. Скажешь, нет? Вот и от тебя женка сбежала…
— Она… на время.
— Ага. «Время — вещь необычайно длинная…» — продемонстрировал Шмер знакомство с Маяковским. Так что, старичок, остается одно: онанизм до мозолей на руках.
— Ну, ты сказа-ал!
— А что такого? Что еще остается?.. Эх, старичок… Знаешь такое понятие — «незаменяемый район»? Есть в Туркво «заменяемые районы» — в обязательном порядке где через пять, а где и через десять лет, но замена будет! Все зависит от дикости и трудности службы. А наш Педжен — «незаменяемый район». У нас не высокогорье, и не совсем пустыня, глушь, конечно, но вполне пригодная для службы. Ну, комары «пиндинка», от которых по телу — трофические язвы, это мелочи… как комарик укусит… Ай, дадно! Ты доел? Допил? Пошли? Хочешь, в гости?
— К кому?
— Да ко мне ж! К кому еще!
Они доели завтрак, они допили чаю. Они пошли. В общагу, к Шмеру в гости. До построения — целый час, а в казарму если войдешь, так до отбоя не выберешься.
По дороге Мишка говорил, говорил и говорил, безумолчно, не останавливаясь. Словно прорвало:
— Сам скоро почувствуешь на своей шкуре, до чего тут хреново. Вот задует ветер, «афганец», — неделю, а то и две пылью метет в городке. Ни зги не видно, и дышишь воздухом пополам с песком. Электрические провода обрывает — и без воды и света.
— Что ж, будем мало пить и мало писать, — усмехнулся Никита. — Какие еще предстоят трудности?
— Жратвы в магазинах нет, только консервы. На весь гарнизон один магазинчик, «военторг» с пустыми полками. Привоз продуктов раз в неделю. Тетки занимают очередь на себя и подруг с часу ночи, а открытие в девять. Стоят до утра, сменяя друг друга, делят ночь поровну. У молодых девчат еще есть оптимизм, а кто постарше — уже в безнадёге. Вообще тут, на Востоке, бабоньки быстро стареют. Жара, солнце, не знаю… Пока молодые-симпотные, заводят любовников побогаче — из местных аборигенов. Называется «друг семьи». Этот «друг» подпаивает мужа, кормит семью, а супругу регулярно имеет. Муж, капитан или майор, напьется, слюни распустит и спит на лавочке в палисаднике. А этот, скот черный, развлекается.
— Не любишь местных?
— А за что их?! Грязные сволочи! Воняют, коз-злы! Наглые, злобные, нападают в городе на офицеров толпой и избивают! Запомни лейтенант: после захода солнца из городка в Педжен ни ногой! Ограбят или искалечат. В прошлом году молоденького прапора забили до смерти. В арыке тело нашли — не тело, а кровавое месиво!.. Они ж не соображают, что творят, обкуренные поголовно!.. Так что, старичок, тебе предстоит веселенькая служба.
Шмер снял со стены в своей комнате гитару, перебрал струны… Не гавайская, да и сам не виртуоз. И черт с ним! Сгодится!.. Зафальшивил и гитарой и фальцетом:
— Если не попал в Московский округ,
Собирай походный чемодан,
Обними папашу, поцелуй мамашу
И бери билет на Туркестан!
Лет через пятнадцать
Едешь ты обратно,
А в руках все тот же «мочедан»,
И с погон мамаше грустно улыбнется
Новенькое званье — «капитан»!
— И верно ангельский, должно быть, голосок… — пробубнил Никита с намереньем мягко пошутить дедушкой Крыловым.
Но, судя про реакции Шмера, шутка не к месту. Задела за живое.
— Голосок?! Ну, и пожалуйста! Всё! Поговорили, попели! Шуруй в казарму! Проваливай! Поднимай зад и выметайся!
— А ты?
— Ну, и я…
***
— Стоп! — стопанул «душегуб» Большеногин. — Прервемся на минуточку! Технологический перерыв! Тост! Выпьем за наш славный мотострелковый полк!
— А при чем тут?
— Как?!! Ты не хочешь выпить за наш славный мотострелковый полк?!
— Нет, почему бы не…
— То-то! Кто еще не хочет выпить за наш славный мотострелковый полк?!
Никто. В смысле, дураков нет. В смысле, все хотят.
Встали, «вздрогнули» — за наш славный мотострелковый полк
— Ври дальше, Ромашкин!
— Я вру?! Я вру?!
— Ну, извини. Ну, фигура речи, ну. Говори. Правду, одну только правду и ничего, кроме правды!
Глава 3.
Знакомство с «гусарами»
Никита день за днем просиживал в канцелярии за обшарпанным столом и пытался восстановить документацию к итоговой проверке за год. Зряшно «Шмайсер»-Штранмассер похвалялся, уезжая к новому месту службы, — мол, оставляет «бесценное богатство». Вникнув в содержание конспектов, «счастливый наследник» обнаружил, что лекции по материалам съездов — просто галиматья! Двадцать третий съезд партии стал двадцать шестым. Хрущев отовсюду вымаран, и другим почерком вписан Брежнев. А мудрые изречения «кукурузника» в одной из лекций, выдавались за мысли Андропова. И нехитрая манипуляция с заменой двух листов — титульного и последнего. Видимо, это мнимое богатство досталось самому Штранмассеру от предыдущего «сидельца» в этой пустыне. Вырезки и картинки выцвели, вытерлись и не годились для наглядной агитации.
Тягостно вздыхая, Никита очистил шкаф, сгрузил «несметные сокровища» в расстеленную на полу плащ-палатку. Мусор!
Что мы имеем в итоге? Имеет пару кусков ватмана. Десяток чистых листов бумаги. Банки туши и гуаши. Стопку не до конца заполненных тетрадей. В них — протоколы прошлых собраний. В будущем их, эти собрания, вести ему — общие, партийные, комсомольские, сержантские, офицерские… Ой-ё!
Зато в шкафу — разнообразная посуда: грязные стаканы, рюмки, вилки, ложки и пирамида пустых коньячных и водочных бутылок. И если макулатуру выносили дневальные, то посуду Ромашкин снес на помойку самостоятельно. Не хотелось дискредитировать предшественника. Да и самому негоже выглядеть алкашом в глазах бойцов. Вдруг решат, что это он всё это заглотил-поглотил!
М-да. А перед ним разбитое корыто… Телевизор для солдат под самым потолком не работал. Приемник, который тоже числился за ротой, только нечленораздельно хрипел-шипел.
Никита по стремянке подлез к телевизору. Дык! Задняя крышка отсутствовала, а в корпусе — кроме кинескопа, ни одного блока, ни одной лампы!
— Как не работает?! Как не работает?! Новый же телевизор!!! — командир роты с многозначной и ранее упомянутой фамилией Неслышащих таращил бесцветные рыбьи глаза.
— Так и… — Никита жестом пригласил к стремянке.
Капитан Неслышащих шустро взобрался, заглянул за кинескоп и взвыл:
— Вот гады! Снова объе… горили!
Судя по стилю работы, которую Никита имел счастье наблюдать в течение месяца, капитан Неслышащих просто-таки аккумулировал вокруг себя полчища гадов, норовивших его объе… горить. Недостача была и по вещевому имуществу и по технике. Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих… Как угодно, только собственной фамилией Неслышащих тебя, Витя, не называют — в глаза и за глаза.
Возникает вопрос: как ты, Витя, вообще стал ротным? Растолкует кто-нибудь?!
Растолковал Мишка Шмер: на назначении настоял комбат, подполковник Алсынбабаев. Алсыну был нужен исполнительный, работящий, тупой, не перечащий начальству офицер, не мешающий продавать солдат на хозяйственные работы в город. В бытность взводным Витька постоянно суетился то с рубанком, то с молотком, то с лопатой. Лично вскапывал клумбу перед штабом батальона, ремонтировал сгоревшую аппаратуру, сломанные утюги, приколачивал доски в каптерке. После того как он своими руками отреставрировал бытовую комнату, Алсынбабаев аттестовал Витьку на вакантную роту взамен уходящего в военкомат старого майора Никешова. Назначение состоялось, тем более что против безвредного и малопьющего капитана, участника начала афганской военной кампании никто не возражал. Характеристики положительные — ветеран войны, коммунист, семьянин.
И вот с этим Неслышащих (Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих) предстоит, блин, служить долгие годы! Ладно — телевизор! Утюг-то хоть в состоянии починить?
Никита исподлобья «уничтожил» взглядом глупо улыбающегося командира роты. Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым утюгом. Ремонтировал он его третий час и явно испытывал удовольствие «садо-мазо». Мастер-ломастер!
Никита делил стол в канцелярии с зампотехом роты Пелько и поэтому теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов. Третий стол — для четырех взводных — по масштабам захламленности не поддавался описанию. Так же, как и их шкаф. Старшие лейтенанты, Мурыгин и Шкребус, постоянно материли молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова: привнес азиатский бардак в их угол! Молодой лейтенант Ахмедка улыбался, молча сносил насмешки: бардак так бардак, иначе не умею.
Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и столь же внезапно объявлялся. Но, надо отдать должное, с точностью до секунды — когда вдруг и кем-либо из вышестоящих буде востребован. Точность — вежливость королей.
— Королей? — удивился Ромашкин.
— А то! — растолковывал Никите Мишка Шмер. — Это ж король вторчермета Туркестана! Всея черныя и цветная металла! Император свалок металлолома! Комбат денежки гребет, наживается на сдаче металлолома, а Пелько этот металл собирает. Из спортивного интереса.
Никита довольно тесно сблизился с Мишкой Шмером. А с кем еще?! Не с дураком Непомнящих же, право слово! Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город. Мишка свел Никиту с местным бомондом. Бомонд был ограничен компанией из шести офицеров: четырех из постоянного состава (холостяков) и двух приходящих (женатых).
Председательствовал в клубе «поручик» Вадик Колчаков. Заместитель председателя — бывший «поручик», а ныне разжалованный в «подпоручики» Костя Лунев. Тостующий, шалмейстер (звучало красиво!) — весельчак Шмер. А почетный геральдмейстер (назвали больше для красоты, не зная толком, что это такое) — боксер и силач Игорь Лебедь (за белобрысие получил прозвище «Белый», хоть и Лебедь само по себе уже… Хотя встречаются и черные лебеди).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— За что выпьем? — поднял рюмку Ромашкин.
— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
— Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… — Глыть! — А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За сосуществование.
— Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более месяца! — пожелал самому себе Карпенко. — Нет, ты пойми меня правильно, я не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живем, а существуем! Сосуще… ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии турнули, а уехать на ридну Украйну никак!
— Вот именно, что турнули! Чудо-юдо ты мое! — с горечью сказала соседка. — Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам!
— Скоро, радость моя, скоро! — капитан махом опустошил стакан. — Ух-х! Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы! Ух-х, жисть!.. Заспеваемо, лейтёха?.. И в дорогу далэ-э-эку ты мэни на зори провожала…
— … и рушник вышиванный на счастье дала! — подтянул Никита. Грустно всё…
— Чэ-э-эрвону руту, — пригорюнилась супруга Карпенко, ни слуха, ни голоса, но разве важно? — нэ шукай вэчэрамы…
— Это не оттуда, жинка!
— Тай, какая разныця!
— А и верно!
— И водка тут — дерьмо! — ляпнул Никита. Спохватился: — Нет, я не в смысле эта ваша, а вообще! В смысле, местная!
— Дерьмо, дерьмо… — закивал Карпенко. — Ну что? Еще по одной? У меня там еще две…
***
Поутру башка трещала, как арбуз, проверяемый на прочность крепкими руками. Дерьмо водка, да.
Никита побрел к офицерской столовой завтракать. Не хочется, но надо. Здоровье в аптеке не купишь, а продать его можно по дешевке на любом углу. Или вообще за так отдать. Надо что-то в себя забросить, надо. Он бы удовольствовался остатками вчерашнего пиршества, но… никаких остатков на кухне. Всё подмели, голодушники… Впрок наелись, Карпенки?
Ну да не суди, и не судим будешь.
Он подсел за столик к взводному Шмеру, почти уже приятелю:
— Мишка! Вот как тебе тут служится? Не томишься? — задал риторический вопрос, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты-овощи. Не Крайний Север или Забайкалье! А народ так отсюда рвется — куда глаза глядят!
— А тоскливо тут! Чужая страна, ноль цивилизации. Вот я — попал в Педжен два года назад, живу бирюком, ни бабы, ни угла. Торчу в этой занюханой общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть! Тьфу-тьфу-тьфу!!! Не дай бог, конечно, а то в казарме поселят. А где тут жену найдешь? Туркменку? За нее калым нужен. Выкупить невесту — зарплаты за пять лет не хватит. В России или в Бульбении я б давно девку нашел, и не одну! Но сюда-то кто добровольно поедет? Не дуры все-таки. То есть дуры, конечно, но насчет сюда — не дуры. Скажешь, нет? Вот и от тебя женка сбежала…
— Она… на время.
— Ага. «Время — вещь необычайно длинная…» — продемонстрировал Шмер знакомство с Маяковским. Так что, старичок, остается одно: онанизм до мозолей на руках.
— Ну, ты сказа-ал!
— А что такого? Что еще остается?.. Эх, старичок… Знаешь такое понятие — «незаменяемый район»? Есть в Туркво «заменяемые районы» — в обязательном порядке где через пять, а где и через десять лет, но замена будет! Все зависит от дикости и трудности службы. А наш Педжен — «незаменяемый район». У нас не высокогорье, и не совсем пустыня, глушь, конечно, но вполне пригодная для службы. Ну, комары «пиндинка», от которых по телу — трофические язвы, это мелочи… как комарик укусит… Ай, дадно! Ты доел? Допил? Пошли? Хочешь, в гости?
— К кому?
— Да ко мне ж! К кому еще!
Они доели завтрак, они допили чаю. Они пошли. В общагу, к Шмеру в гости. До построения — целый час, а в казарму если войдешь, так до отбоя не выберешься.
По дороге Мишка говорил, говорил и говорил, безумолчно, не останавливаясь. Словно прорвало:
— Сам скоро почувствуешь на своей шкуре, до чего тут хреново. Вот задует ветер, «афганец», — неделю, а то и две пылью метет в городке. Ни зги не видно, и дышишь воздухом пополам с песком. Электрические провода обрывает — и без воды и света.
— Что ж, будем мало пить и мало писать, — усмехнулся Никита. — Какие еще предстоят трудности?
— Жратвы в магазинах нет, только консервы. На весь гарнизон один магазинчик, «военторг» с пустыми полками. Привоз продуктов раз в неделю. Тетки занимают очередь на себя и подруг с часу ночи, а открытие в девять. Стоят до утра, сменяя друг друга, делят ночь поровну. У молодых девчат еще есть оптимизм, а кто постарше — уже в безнадёге. Вообще тут, на Востоке, бабоньки быстро стареют. Жара, солнце, не знаю… Пока молодые-симпотные, заводят любовников побогаче — из местных аборигенов. Называется «друг семьи». Этот «друг» подпаивает мужа, кормит семью, а супругу регулярно имеет. Муж, капитан или майор, напьется, слюни распустит и спит на лавочке в палисаднике. А этот, скот черный, развлекается.
— Не любишь местных?
— А за что их?! Грязные сволочи! Воняют, коз-злы! Наглые, злобные, нападают в городе на офицеров толпой и избивают! Запомни лейтенант: после захода солнца из городка в Педжен ни ногой! Ограбят или искалечат. В прошлом году молоденького прапора забили до смерти. В арыке тело нашли — не тело, а кровавое месиво!.. Они ж не соображают, что творят, обкуренные поголовно!.. Так что, старичок, тебе предстоит веселенькая служба.
Шмер снял со стены в своей комнате гитару, перебрал струны… Не гавайская, да и сам не виртуоз. И черт с ним! Сгодится!.. Зафальшивил и гитарой и фальцетом:
— Если не попал в Московский округ,
Собирай походный чемодан,
Обними папашу, поцелуй мамашу
И бери билет на Туркестан!
Лет через пятнадцать
Едешь ты обратно,
А в руках все тот же «мочедан»,
И с погон мамаше грустно улыбнется
Новенькое званье — «капитан»!
— И верно ангельский, должно быть, голосок… — пробубнил Никита с намереньем мягко пошутить дедушкой Крыловым.
Но, судя про реакции Шмера, шутка не к месту. Задела за живое.
— Голосок?! Ну, и пожалуйста! Всё! Поговорили, попели! Шуруй в казарму! Проваливай! Поднимай зад и выметайся!
— А ты?
— Ну, и я…
***
— Стоп! — стопанул «душегуб» Большеногин. — Прервемся на минуточку! Технологический перерыв! Тост! Выпьем за наш славный мотострелковый полк!
— А при чем тут?
— Как?!! Ты не хочешь выпить за наш славный мотострелковый полк?!
— Нет, почему бы не…
— То-то! Кто еще не хочет выпить за наш славный мотострелковый полк?!
Никто. В смысле, дураков нет. В смысле, все хотят.
Встали, «вздрогнули» — за наш славный мотострелковый полк
— Ври дальше, Ромашкин!
— Я вру?! Я вру?!
— Ну, извини. Ну, фигура речи, ну. Говори. Правду, одну только правду и ничего, кроме правды!
Глава 3.
Знакомство с «гусарами»
Никита день за днем просиживал в канцелярии за обшарпанным столом и пытался восстановить документацию к итоговой проверке за год. Зряшно «Шмайсер»-Штранмассер похвалялся, уезжая к новому месту службы, — мол, оставляет «бесценное богатство». Вникнув в содержание конспектов, «счастливый наследник» обнаружил, что лекции по материалам съездов — просто галиматья! Двадцать третий съезд партии стал двадцать шестым. Хрущев отовсюду вымаран, и другим почерком вписан Брежнев. А мудрые изречения «кукурузника» в одной из лекций, выдавались за мысли Андропова. И нехитрая манипуляция с заменой двух листов — титульного и последнего. Видимо, это мнимое богатство досталось самому Штранмассеру от предыдущего «сидельца» в этой пустыне. Вырезки и картинки выцвели, вытерлись и не годились для наглядной агитации.
Тягостно вздыхая, Никита очистил шкаф, сгрузил «несметные сокровища» в расстеленную на полу плащ-палатку. Мусор!
Что мы имеем в итоге? Имеет пару кусков ватмана. Десяток чистых листов бумаги. Банки туши и гуаши. Стопку не до конца заполненных тетрадей. В них — протоколы прошлых собраний. В будущем их, эти собрания, вести ему — общие, партийные, комсомольские, сержантские, офицерские… Ой-ё!
Зато в шкафу — разнообразная посуда: грязные стаканы, рюмки, вилки, ложки и пирамида пустых коньячных и водочных бутылок. И если макулатуру выносили дневальные, то посуду Ромашкин снес на помойку самостоятельно. Не хотелось дискредитировать предшественника. Да и самому негоже выглядеть алкашом в глазах бойцов. Вдруг решат, что это он всё это заглотил-поглотил!
М-да. А перед ним разбитое корыто… Телевизор для солдат под самым потолком не работал. Приемник, который тоже числился за ротой, только нечленораздельно хрипел-шипел.
Никита по стремянке подлез к телевизору. Дык! Задняя крышка отсутствовала, а в корпусе — кроме кинескопа, ни одного блока, ни одной лампы!
— Как не работает?! Как не работает?! Новый же телевизор!!! — командир роты с многозначной и ранее упомянутой фамилией Неслышащих таращил бесцветные рыбьи глаза.
— Так и… — Никита жестом пригласил к стремянке.
Капитан Неслышащих шустро взобрался, заглянул за кинескоп и взвыл:
— Вот гады! Снова объе… горили!
Судя по стилю работы, которую Никита имел счастье наблюдать в течение месяца, капитан Неслышащих просто-таки аккумулировал вокруг себя полчища гадов, норовивших его объе… горить. Недостача была и по вещевому имуществу и по технике. Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих… Как угодно, только собственной фамилией Неслышащих тебя, Витя, не называют — в глаза и за глаза.
Возникает вопрос: как ты, Витя, вообще стал ротным? Растолкует кто-нибудь?!
Растолковал Мишка Шмер: на назначении настоял комбат, подполковник Алсынбабаев. Алсыну был нужен исполнительный, работящий, тупой, не перечащий начальству офицер, не мешающий продавать солдат на хозяйственные работы в город. В бытность взводным Витька постоянно суетился то с рубанком, то с молотком, то с лопатой. Лично вскапывал клумбу перед штабом батальона, ремонтировал сгоревшую аппаратуру, сломанные утюги, приколачивал доски в каптерке. После того как он своими руками отреставрировал бытовую комнату, Алсынбабаев аттестовал Витьку на вакантную роту взамен уходящего в военкомат старого майора Никешова. Назначение состоялось, тем более что против безвредного и малопьющего капитана, участника начала афганской военной кампании никто не возражал. Характеристики положительные — ветеран войны, коммунист, семьянин.
И вот с этим Неслышащих (Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих) предстоит, блин, служить долгие годы! Ладно — телевизор! Утюг-то хоть в состоянии починить?
Никита исподлобья «уничтожил» взглядом глупо улыбающегося командира роты. Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым утюгом. Ремонтировал он его третий час и явно испытывал удовольствие «садо-мазо». Мастер-ломастер!
Никита делил стол в канцелярии с зампотехом роты Пелько и поэтому теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов. Третий стол — для четырех взводных — по масштабам захламленности не поддавался описанию. Так же, как и их шкаф. Старшие лейтенанты, Мурыгин и Шкребус, постоянно материли молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова: привнес азиатский бардак в их угол! Молодой лейтенант Ахмедка улыбался, молча сносил насмешки: бардак так бардак, иначе не умею.
Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и столь же внезапно объявлялся. Но, надо отдать должное, с точностью до секунды — когда вдруг и кем-либо из вышестоящих буде востребован. Точность — вежливость королей.
— Королей? — удивился Ромашкин.
— А то! — растолковывал Никите Мишка Шмер. — Это ж король вторчермета Туркестана! Всея черныя и цветная металла! Император свалок металлолома! Комбат денежки гребет, наживается на сдаче металлолома, а Пелько этот металл собирает. Из спортивного интереса.
Никита довольно тесно сблизился с Мишкой Шмером. А с кем еще?! Не с дураком Непомнящих же, право слово! Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город. Мишка свел Никиту с местным бомондом. Бомонд был ограничен компанией из шести офицеров: четырех из постоянного состава (холостяков) и двух приходящих (женатых).
Председательствовал в клубе «поручик» Вадик Колчаков. Заместитель председателя — бывший «поручик», а ныне разжалованный в «подпоручики» Костя Лунев. Тостующий, шалмейстер (звучало красиво!) — весельчак Шмер. А почетный геральдмейстер (назвали больше для красоты, не зная толком, что это такое) — боксер и силач Игорь Лебедь (за белобрысие получил прозвище «Белый», хоть и Лебедь само по себе уже… Хотя встречаются и черные лебеди).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37