И так уж припозднилась, пора открывать магазин, а ей еще идти и идти. Свет не ближний – три квартала! На месте, пыхтя, как паровой каток, она первым делом отперла решетчатую дверь в пристройке, скатилась по лестнице в подвал, отомкнула и распахнула настежь вход в магазин. Включила свет, привычно окинула все хозяйским взглядом. Тут же ввалилась стайка девчонок – принесла нелегкая! Не знаешь никогда, то ли купят что, то ли нет, а уж перетрогают все, перемеряют, переворошат! Да и следи за ними в оба, ручки-то молодые, жадные, как бы что не прилипло. Сейчас хозяйке особенно не хотелось тратить уйму времени на сомнительных клиенток, невероятная новость так и рвалась на волю, но мобильный в подвале не брал ни в какую. А посетители именно сегодня будто сговорились. То, бывало, полдня сидишь сиднем, ни одного лица не увидишь, а тут повалили один за другим. Редкий успех предприятия впервые не радовал, торговка вся извелась, дожидаясь свободной минутки. Наконец, дело уж было к обеду, одолела крутые ступеньки в обратном направлении. На воле, встав прямо под вывеской «Одежда из Европы», дама потыкала пальцем в кнопочки, прижала телефон ко рту и заорала на весь двор:
– Тома, слышь, Тома! Я утром такое видела…
После провала проекта но переустройству мира под названием «Бабочки в сентябре» в маленькой съемной квартирке установилось враждебное равновесие. Тейю убежала в комнату и сидела там тихо как мышка, даже не всхлипывала. И чем она там занималась? Дану хотелось верить, что дулась на него. Сам он упрямо глотал на кухне кислый кофе, мириться не шел. В конце концов, она сама должна понимать, не маленькая! И вообще, не до нее сейчас, есть о чем подумать. Вот, например…
Например, почему – вот странная штука! – он так всполошился из-за этих дурацких бабочек. Чего испугался? Разве привлечь внимание – не его цель? День передышки и так обеспечен, а дальше – чем быстрее их найдут, тем лучше. Ему нужны сведения из первых рук, он должен знать, что творится на родине. Вдруг учитель в опасности? Дан вытянул из-под майки непонятный амулет, сжал в ладони, преодолевая смутное внутреннее противодействие. Слишком чужим он был, слишком инородным, этот неказистый брусочек, ну не хотелось лишний раз его трогать! Нет, ничего. Пустота. Тупик. Дан отрешился от всего, заставил себя преодолеть барьер и буквально погрузился в таинственную палочку, опутанную вязью резьбы. Чувство было такое, будто глубокой беззвездной ночью провалился с головой в ледяную январскую прорубь. Мертвое молчание было таким плотным, что ударило по барабанным перепонкам, непроницаемая чернота упала как мешок. Засасывающая космическая пустота ворвалась в сознание, и Дан, обжегшись, отпрянул. Странноватый канал для связи! Он впервые столь тесно соприкоснулся с неведомыми, но, совершенно точно, неизмеримыми возможностями амулета, и осознал, что их с учителем отдаленные подобия контакта через него сродни тоненькой струйке воды, льющейся в гигантский кратер древнего вулкана.
И все-таки почему он испугался? Он не может бояться, что их с Тейю накроют. Он сюда не прятаться приехал, а ждать – сидя в засаде, терпеливо ждать, когда наивная добыча заглотнет наживку. Эта мыслишка чувствительно кольнула внутренний слух, но Дан заставил себя додумать до конца. Да, все верно, у него есть пленница, и он намерен заняться ловлей на живца. А что тут такого? В конце концов, он ловчий. Ловчий, а не Армия спасения. Когда запоздалый глоток подтвердил, что очередная порция кофе безнадежно остыла, Дан впервые честно признался себе, что совершенно не представляет дальнейшей судьбы Тейю. Проклятье, ну куда он ее денет? Что, если Тейю погибнет во время задуманной им операции? А если не погибнет – здесь, что ли, бросить? Дан поежился, вспомнив первую встречу с демоном, потухший взгляд, безнадежную мольбу о спасении. В этом мире, одна-одинешенька, она совсем пропадет. Но не добивать же ее, в самом деле?!
Так ничего и не решив, в еще большем раздражении, негодуя на Тейю и больше всего на самого себя, ловчий вылез наконец из-за стола, решив проведать свою наживку. Не то чтобы так уж волновало ее самочувствие… Нет, просто подозрительная тишина за картонной стенкой уже стала его напрягать. Должна же она издавать хоть какие-то звуки – хотя бы плакать. Дан решительно пресек легкий приступ малодушия и уверенной поступью вошел в комнату. Никого! Он обшарил комнату взглядом, еще не успев запаниковать, и медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы. У окна за занавеской грустила в меланхолической позе большая, ну просто очень большая кошка. То есть, конечно, не совсем кошка, но если в целом, без деталей, то можно и так сказать. Тщательно вымытая и расчесанная рыжая гривка картинными волнами спускалась к хребту, и там, в ямке между длинными лопатками, дремал завиток. Существо неторопливо повернулось, встало, одним слитным движением вытекло из-под занавески и (Дан невольно дрогнул) направилось к нему. Лицом к лицу сходство с кошкой уменьшалось, потому что это было все-таки лицо, несмотря на обилие причудливо смешанных животных черт, а глаза оказались уж совсем человечьи. Но клыки, но когти, но сила – и не магическая даже, а просто обычная звериная сила… Поравнявшись с Даном, грамотно стоявшим неподвижно в расслабленной внешне позе, демон выпустил между клыками мармеладно-розовый гибкий язык и заискивающе лизнул его в руку.
– Тейю, – выговорил ловчий, еще не зная толком, что скажет дальше.
– Смотри, погода какая хорошая. Хочешь, пойдем погуляем!
Кошка ликующе заурчала и парой больших скачков оказалась в прихожей.
– Тейю, ты что? – захохотал Дан. – В таком виде на улицу собралась? Чудная у меня будет домашняя зверушка!
Она вернулась и с готовностью начала превращаться. Дан замахал руками, не зная, куда деваться.
– Стой, ты что? Дай я выйду хотя бы…
Чудище село столбиком, вздернуло крупноухую голову. В глазах изумление.
– Ты что, стесняешься?
Дан неопределенно пожал плечами.
– Знаешь, никогда я вас не научусь понимать, – доверительно сообщила Тейю, по-прежнему в облике зверя, и развернулась к шкафу с одеждой.
Собралась она удивительно быстро. Будто и не женщина вовсе. Только что осталась в комнате одна и уже зовет. Впрочем, да, спохватился Дан, она и есть не женщина. Модой не интересуется, косметикой не пользуется, морщинки несуществующие по полчаса не разглядывает. Одно слово, демон! Но когда она появилась перед ним в потертых джинсиках, в лохматом свитере одуванчикового вида и цвета, с распущенными волосами, Дан обалдел, как подросток. Как обалдевают подростки при виде подросших девчонок, бывший ловчий знал чисто теоретически, но монахом не был ни в той жизни, ни в этой. Он понимал, что это значит – красивая женщина. Тейю была очень красива. Не из тех пластиковых красоток, что лыбятся с рекламы. Слишком тонкое личико, слишком открытый, распахнутый взгляд, слишком много полудетской уязвимости. Нельзя было видеть ее такой, подумал он с запоздалой досадой. Таких, как она, не скармливают каким-то нужным людям, как червячка на крючке, таких женщин оберегают, за них боятся, ими дорожат!
Тейю не торопила его. Она стояла перед ним выпрямившись, вытянувшись, как стебелек, взволнованная и смущенная его затянувшимся осмотром. Черт, совсем он ее запугал, вечно орет, одергивает! А безответная Тейю из кожи вон лезет, пытаясь угодить. Дан заставил себя дружески улыбнуться:
– Отлично выглядишь. Ну идем?
Перед дверью она задержалась. Одернула свитер, поправила волосы, выдохнула. Просунула ладошку под руку Дана и шагнула за порог.
– Да что тебе, делать, что ли, нечего? Ага. Всякую шваль пьянючую расспрашивать, – добродушно рокотал Войко на ходу, не переставая по-хозяйски озираться. Голос у него был как из бочки, рост и брюхо под стать, а шаг такой, что Мирону приходилось несолидно рысить, чтобы держаться вровень. Войко, территориальный инспектор, совершал ежедневный обход угодий. Именно совершал, иначе и не скажешь. Царственно-громадный, стремительный, как мощный танк, гневливый, безукоризненно порядочный, справедливый, сердечный, он будто родился для этой неблагодарной работы, в чем сам порой с недоумением исповедовался, сетуя на неспособность заняться более прибыльным и непыльным делом. Застать его в кабинете одного было почти нереально. Вечно он носился по дворам и подворотням, стращал пьяниц, знакомился с новыми жильцами, знал всех, от старушек до сопливых младенцев, да по именам, да с биографиями. И на месте особо расслабиться не удавалось: всегда осаждали кабинет какие-то подростки, трудные и наоборот, тетки-просительницы, свидетели, добровольные помощники, поприжатое к ногтю притихшее хулиганье…
– Эй, Лех, а ну-ка сюда! – заорал он вдруг так, что Мирон присел, как напуганная лошадь. Мальчишка лет двенадцати, безуспешно пытающийся слиться со стеной гаража, тем более. – Сюда иди, я сказал!
Неведомый Лех, тщедушный, кое-как одетый, помедлив еще, со стоном отлепился от стены и с независимым видом, нога за ногу, направился к ним, пряча руки за спиной.
– Ближе, – приказал Войко, и мальчишка, после недолгой внутренней борьбы, подчинился.
Да, приятеля на земле уважают, восхитился Мирон. Войко между тем неспешно, без тени угрозы, вытянул руку и вдруг ухватил пацана за ухо тяжелыми, как чугунные болванки, пальцами. Тот взвыл, слезы брызнули из глаз, а взбунтовавшиеся руки выскочили из-за спины, выставив на общее обозрение дымящуюся сигарету.
– Я тебе, поросенку, что говорил? Не кури, рано тебе еще! Говорил? – ласково бубнил Войко. – А что уши оборву, предупреждал?
Пацан попытался кивнуть, предупреждал, мол, и жалостливо заскулил. Пальцы нехотя разжались, выпуская на волю распухшее ухо.
– В общем, так. Бычкуй. Ну давай, давай. Фильтр оторви. Ага. А теперь жри. Жри, я сказал! – гаркнул Войко, состроив людоедскую морду. И незадачливый Лешко, скривившись, покорно сунул остаток сигареты в рот.
Войко благожелательно понаблюдал за экзекуцией несколько секунд и уронил парню на макушку свою широченную лапищу.
– Ладно, хорош. Плюй давай. Ага.
Бледный в прозелень мальчишка принялся яростно отплевываться.
– На вот, водички отхлебни. Мамка-то как, не запила? Работает? Вот и хорошо. Домой иди, помоги там, хорош по двору шляться, – наставлял инспектор. – И помни, в другой раз пачку сожрать заставлю. А уж если с бутылкой застану – не обессудь, всю один высосешь. И пусть меня сажают. Понял? Ага.
И, кивнув Мирону, как медицинское светило – ассистенту, Войко продолжил обход. Лех, сын завязавшей алкоголички, с обожанием смотрел ему вслед.
– Понимаешь, все сходится. Ты же меня знаешь, не люблю я совпадения. – продолжил втолковывать Мирон.
Войко неспешно кивнул.
– Знаю. И нюх твой знаменитый знаю. Ага. Лады. Да мы уж и пришли почти. Кстати, он ведь не один в то утро был.
– Как не один? – вскинулся Мирон.
– Ага. Так, с приятелем. Вместе бутылки собирали, такой же пропойца.
– И что, тоже излечился?
– Не-а… В ноги мне кинулся, проходу не давал, все требовал на пятнадцать суток забрать. Да вон он, видишь? Опять на помойке копошится.
Мирон прищурился. Возле мусорных баков действительно шевелилось небольшое медленное существо. Друзья неторопливо приблизились, демонстрируя дружелюбие. Оборванец настороженно следил за ними. Вины никакой он за собой не знал, но власть есть власть – черт разберет, что ей от смирного человека понадобиться может. Приметить-то он их давно приметил, мог бы втихую слинять, да только плохо ему с утра чего-то. А помойка эта козырная, чуть упустишь время – конкуренты понабегут, все растащат. И Крючок решил остаться.
– Здорово, господин начальник. Зачем пожаловали?
– Не боись, Славомир, не обидим.
Алкаш независимо вздернул голову.
– А я и не боюсь! Славомиром не зови, не знаю такого. Крючок я. Это у чистеньких, у богатеньких имена-хвамилии, а у нас-то, у бедного люда…
– Ладно, хорош куражиться, – незло прикрикнул Войко.
Разведка окончилась. Все трое примолкли, собираясь с силами и исподволь разглядывая друг друга. Крючок сильно вонял – не помойкой, как-то по-своему, по-человечьи, но тоже отвратительно.
– А это, стал быть, дружок ваш? Тоже из начальников? Чтой-то не встречал до сих пор его…
Мирон сунулся вперед:
– Я не с земли, из присутствия…
Войко отчетливо скрежетнул зубами от досады, а помоечник отшатнулся.
– Какие-такие дела до меня у сыскарей? Не видел ничего, вот вам крест, не знаю, не ведаю… – зачастил он.
Все, приехали. Мирон клял себя последними словами. А ну как закроется свидетель, захлопнется в своей зловонной раковине, и не выманишь его оттуда! Он с надеждой взглянул на Войко – снизу вверх, как детсадовец на школьника. И тот не подвел. Неторопливо, без нажима, принялся урезонивать алкаша, мерный рокот голоса убаюкивал, как морской прибой. И ясно было, что терпения у Войко не меньше, чем у тех волн, и рокотать так он может хоть до завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Тома, слышь, Тома! Я утром такое видела…
После провала проекта но переустройству мира под названием «Бабочки в сентябре» в маленькой съемной квартирке установилось враждебное равновесие. Тейю убежала в комнату и сидела там тихо как мышка, даже не всхлипывала. И чем она там занималась? Дану хотелось верить, что дулась на него. Сам он упрямо глотал на кухне кислый кофе, мириться не шел. В конце концов, она сама должна понимать, не маленькая! И вообще, не до нее сейчас, есть о чем подумать. Вот, например…
Например, почему – вот странная штука! – он так всполошился из-за этих дурацких бабочек. Чего испугался? Разве привлечь внимание – не его цель? День передышки и так обеспечен, а дальше – чем быстрее их найдут, тем лучше. Ему нужны сведения из первых рук, он должен знать, что творится на родине. Вдруг учитель в опасности? Дан вытянул из-под майки непонятный амулет, сжал в ладони, преодолевая смутное внутреннее противодействие. Слишком чужим он был, слишком инородным, этот неказистый брусочек, ну не хотелось лишний раз его трогать! Нет, ничего. Пустота. Тупик. Дан отрешился от всего, заставил себя преодолеть барьер и буквально погрузился в таинственную палочку, опутанную вязью резьбы. Чувство было такое, будто глубокой беззвездной ночью провалился с головой в ледяную январскую прорубь. Мертвое молчание было таким плотным, что ударило по барабанным перепонкам, непроницаемая чернота упала как мешок. Засасывающая космическая пустота ворвалась в сознание, и Дан, обжегшись, отпрянул. Странноватый канал для связи! Он впервые столь тесно соприкоснулся с неведомыми, но, совершенно точно, неизмеримыми возможностями амулета, и осознал, что их с учителем отдаленные подобия контакта через него сродни тоненькой струйке воды, льющейся в гигантский кратер древнего вулкана.
И все-таки почему он испугался? Он не может бояться, что их с Тейю накроют. Он сюда не прятаться приехал, а ждать – сидя в засаде, терпеливо ждать, когда наивная добыча заглотнет наживку. Эта мыслишка чувствительно кольнула внутренний слух, но Дан заставил себя додумать до конца. Да, все верно, у него есть пленница, и он намерен заняться ловлей на живца. А что тут такого? В конце концов, он ловчий. Ловчий, а не Армия спасения. Когда запоздалый глоток подтвердил, что очередная порция кофе безнадежно остыла, Дан впервые честно признался себе, что совершенно не представляет дальнейшей судьбы Тейю. Проклятье, ну куда он ее денет? Что, если Тейю погибнет во время задуманной им операции? А если не погибнет – здесь, что ли, бросить? Дан поежился, вспомнив первую встречу с демоном, потухший взгляд, безнадежную мольбу о спасении. В этом мире, одна-одинешенька, она совсем пропадет. Но не добивать же ее, в самом деле?!
Так ничего и не решив, в еще большем раздражении, негодуя на Тейю и больше всего на самого себя, ловчий вылез наконец из-за стола, решив проведать свою наживку. Не то чтобы так уж волновало ее самочувствие… Нет, просто подозрительная тишина за картонной стенкой уже стала его напрягать. Должна же она издавать хоть какие-то звуки – хотя бы плакать. Дан решительно пресек легкий приступ малодушия и уверенной поступью вошел в комнату. Никого! Он обшарил комнату взглядом, еще не успев запаниковать, и медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы. У окна за занавеской грустила в меланхолической позе большая, ну просто очень большая кошка. То есть, конечно, не совсем кошка, но если в целом, без деталей, то можно и так сказать. Тщательно вымытая и расчесанная рыжая гривка картинными волнами спускалась к хребту, и там, в ямке между длинными лопатками, дремал завиток. Существо неторопливо повернулось, встало, одним слитным движением вытекло из-под занавески и (Дан невольно дрогнул) направилось к нему. Лицом к лицу сходство с кошкой уменьшалось, потому что это было все-таки лицо, несмотря на обилие причудливо смешанных животных черт, а глаза оказались уж совсем человечьи. Но клыки, но когти, но сила – и не магическая даже, а просто обычная звериная сила… Поравнявшись с Даном, грамотно стоявшим неподвижно в расслабленной внешне позе, демон выпустил между клыками мармеладно-розовый гибкий язык и заискивающе лизнул его в руку.
– Тейю, – выговорил ловчий, еще не зная толком, что скажет дальше.
– Смотри, погода какая хорошая. Хочешь, пойдем погуляем!
Кошка ликующе заурчала и парой больших скачков оказалась в прихожей.
– Тейю, ты что? – захохотал Дан. – В таком виде на улицу собралась? Чудная у меня будет домашняя зверушка!
Она вернулась и с готовностью начала превращаться. Дан замахал руками, не зная, куда деваться.
– Стой, ты что? Дай я выйду хотя бы…
Чудище село столбиком, вздернуло крупноухую голову. В глазах изумление.
– Ты что, стесняешься?
Дан неопределенно пожал плечами.
– Знаешь, никогда я вас не научусь понимать, – доверительно сообщила Тейю, по-прежнему в облике зверя, и развернулась к шкафу с одеждой.
Собралась она удивительно быстро. Будто и не женщина вовсе. Только что осталась в комнате одна и уже зовет. Впрочем, да, спохватился Дан, она и есть не женщина. Модой не интересуется, косметикой не пользуется, морщинки несуществующие по полчаса не разглядывает. Одно слово, демон! Но когда она появилась перед ним в потертых джинсиках, в лохматом свитере одуванчикового вида и цвета, с распущенными волосами, Дан обалдел, как подросток. Как обалдевают подростки при виде подросших девчонок, бывший ловчий знал чисто теоретически, но монахом не был ни в той жизни, ни в этой. Он понимал, что это значит – красивая женщина. Тейю была очень красива. Не из тех пластиковых красоток, что лыбятся с рекламы. Слишком тонкое личико, слишком открытый, распахнутый взгляд, слишком много полудетской уязвимости. Нельзя было видеть ее такой, подумал он с запоздалой досадой. Таких, как она, не скармливают каким-то нужным людям, как червячка на крючке, таких женщин оберегают, за них боятся, ими дорожат!
Тейю не торопила его. Она стояла перед ним выпрямившись, вытянувшись, как стебелек, взволнованная и смущенная его затянувшимся осмотром. Черт, совсем он ее запугал, вечно орет, одергивает! А безответная Тейю из кожи вон лезет, пытаясь угодить. Дан заставил себя дружески улыбнуться:
– Отлично выглядишь. Ну идем?
Перед дверью она задержалась. Одернула свитер, поправила волосы, выдохнула. Просунула ладошку под руку Дана и шагнула за порог.
– Да что тебе, делать, что ли, нечего? Ага. Всякую шваль пьянючую расспрашивать, – добродушно рокотал Войко на ходу, не переставая по-хозяйски озираться. Голос у него был как из бочки, рост и брюхо под стать, а шаг такой, что Мирону приходилось несолидно рысить, чтобы держаться вровень. Войко, территориальный инспектор, совершал ежедневный обход угодий. Именно совершал, иначе и не скажешь. Царственно-громадный, стремительный, как мощный танк, гневливый, безукоризненно порядочный, справедливый, сердечный, он будто родился для этой неблагодарной работы, в чем сам порой с недоумением исповедовался, сетуя на неспособность заняться более прибыльным и непыльным делом. Застать его в кабинете одного было почти нереально. Вечно он носился по дворам и подворотням, стращал пьяниц, знакомился с новыми жильцами, знал всех, от старушек до сопливых младенцев, да по именам, да с биографиями. И на месте особо расслабиться не удавалось: всегда осаждали кабинет какие-то подростки, трудные и наоборот, тетки-просительницы, свидетели, добровольные помощники, поприжатое к ногтю притихшее хулиганье…
– Эй, Лех, а ну-ка сюда! – заорал он вдруг так, что Мирон присел, как напуганная лошадь. Мальчишка лет двенадцати, безуспешно пытающийся слиться со стеной гаража, тем более. – Сюда иди, я сказал!
Неведомый Лех, тщедушный, кое-как одетый, помедлив еще, со стоном отлепился от стены и с независимым видом, нога за ногу, направился к ним, пряча руки за спиной.
– Ближе, – приказал Войко, и мальчишка, после недолгой внутренней борьбы, подчинился.
Да, приятеля на земле уважают, восхитился Мирон. Войко между тем неспешно, без тени угрозы, вытянул руку и вдруг ухватил пацана за ухо тяжелыми, как чугунные болванки, пальцами. Тот взвыл, слезы брызнули из глаз, а взбунтовавшиеся руки выскочили из-за спины, выставив на общее обозрение дымящуюся сигарету.
– Я тебе, поросенку, что говорил? Не кури, рано тебе еще! Говорил? – ласково бубнил Войко. – А что уши оборву, предупреждал?
Пацан попытался кивнуть, предупреждал, мол, и жалостливо заскулил. Пальцы нехотя разжались, выпуская на волю распухшее ухо.
– В общем, так. Бычкуй. Ну давай, давай. Фильтр оторви. Ага. А теперь жри. Жри, я сказал! – гаркнул Войко, состроив людоедскую морду. И незадачливый Лешко, скривившись, покорно сунул остаток сигареты в рот.
Войко благожелательно понаблюдал за экзекуцией несколько секунд и уронил парню на макушку свою широченную лапищу.
– Ладно, хорош. Плюй давай. Ага.
Бледный в прозелень мальчишка принялся яростно отплевываться.
– На вот, водички отхлебни. Мамка-то как, не запила? Работает? Вот и хорошо. Домой иди, помоги там, хорош по двору шляться, – наставлял инспектор. – И помни, в другой раз пачку сожрать заставлю. А уж если с бутылкой застану – не обессудь, всю один высосешь. И пусть меня сажают. Понял? Ага.
И, кивнув Мирону, как медицинское светило – ассистенту, Войко продолжил обход. Лех, сын завязавшей алкоголички, с обожанием смотрел ему вслед.
– Понимаешь, все сходится. Ты же меня знаешь, не люблю я совпадения. – продолжил втолковывать Мирон.
Войко неспешно кивнул.
– Знаю. И нюх твой знаменитый знаю. Ага. Лады. Да мы уж и пришли почти. Кстати, он ведь не один в то утро был.
– Как не один? – вскинулся Мирон.
– Ага. Так, с приятелем. Вместе бутылки собирали, такой же пропойца.
– И что, тоже излечился?
– Не-а… В ноги мне кинулся, проходу не давал, все требовал на пятнадцать суток забрать. Да вон он, видишь? Опять на помойке копошится.
Мирон прищурился. Возле мусорных баков действительно шевелилось небольшое медленное существо. Друзья неторопливо приблизились, демонстрируя дружелюбие. Оборванец настороженно следил за ними. Вины никакой он за собой не знал, но власть есть власть – черт разберет, что ей от смирного человека понадобиться может. Приметить-то он их давно приметил, мог бы втихую слинять, да только плохо ему с утра чего-то. А помойка эта козырная, чуть упустишь время – конкуренты понабегут, все растащат. И Крючок решил остаться.
– Здорово, господин начальник. Зачем пожаловали?
– Не боись, Славомир, не обидим.
Алкаш независимо вздернул голову.
– А я и не боюсь! Славомиром не зови, не знаю такого. Крючок я. Это у чистеньких, у богатеньких имена-хвамилии, а у нас-то, у бедного люда…
– Ладно, хорош куражиться, – незло прикрикнул Войко.
Разведка окончилась. Все трое примолкли, собираясь с силами и исподволь разглядывая друг друга. Крючок сильно вонял – не помойкой, как-то по-своему, по-человечьи, но тоже отвратительно.
– А это, стал быть, дружок ваш? Тоже из начальников? Чтой-то не встречал до сих пор его…
Мирон сунулся вперед:
– Я не с земли, из присутствия…
Войко отчетливо скрежетнул зубами от досады, а помоечник отшатнулся.
– Какие-такие дела до меня у сыскарей? Не видел ничего, вот вам крест, не знаю, не ведаю… – зачастил он.
Все, приехали. Мирон клял себя последними словами. А ну как закроется свидетель, захлопнется в своей зловонной раковине, и не выманишь его оттуда! Он с надеждой взглянул на Войко – снизу вверх, как детсадовец на школьника. И тот не подвел. Неторопливо, без нажима, принялся урезонивать алкаша, мерный рокот голоса убаюкивал, как морской прибой. И ясно было, что терпения у Войко не меньше, чем у тех волн, и рокотать так он может хоть до завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35