Император цапнул ее за губу, прокусил насквозь. Потаскуха, ко всему приученная, терпела – и правильно делала. Созерцая, как бежит по подбородку струйка крови, Саора ответил:
– В мясо. В сочное парное мясо.
Она вдруг обмякла, кукольно закатились глаза. Забрало. Оставив девку отдыхать, малость освеженный самодержец выбрался из-под бока подружки и побрел на шум. Где-то празднуют? Ах да. Сегодня торжественный прием в честь нового советника, утвержденного в должность. Прежнего-то Саора то ли казнил, то ли что… Такая возня потом вышла. Судили, рядили, с магами, козлами старыми, советовались. Нет, надо что-то с этим Советом магическим делать! В общем, долго провозились. Теперь вот отмечаем. Как видно, Саора проспал совсем недолго и еще успеет урвать свою толику веселья. Он прибавил шагу. Следом и по бокам скользили тени – невысокие, ладные, обманчиво изящного сложения. Телохранители его величества. Сам выбирал, каждого лично в деле пробовал. Оно, конечно, ему без нужды, но все-таки… Узурпаторствовать, так уж по полной! Шествие замыкал коренастый богатырь, тяжелый, как обломок скалы. Едва ли не единственный, по классификации незабвенного родителя, «настоящий мужчина», которого император Саора сохранил в своем ближнем окружении. В некоторых делах без такого никак. Саоре он был предан по не вполне понятным причинам, но в самой этой собачьей преданности правитель не сомневался, а докапываться до лишней истины как-то не хотелось. Тем более что ему, одному из самых сильных магов мира, ничего не стоило прихлопнуть недалекого атлета как мошку, если бы что-то вдруг пошло не так.
Утро началось идиллически. Дан был спокоен, полагая, что в состоянии просчитать ближайшие действия оппонентов. Да, его угораздило схлестнуться с могущественной силой, но он-то знал ее изнутри, всю сознательную жизнь был – и до сих пор, в какой-то мере, оставался – ее частью. А она его не знала. Он оказался песчинкой, просочившейся в отменно смазанный механизм, занозой под когтем грозного хищника, и сейчас монстр в ослеплении метался, яростно мотая башкой и пытаясь понять, что же ему мешает. Его, Дана, просчитать невозможно, потому что несколько лет назад он (поклон учителю) совершил небывалое – развязался и с Орденом, и с родным миром. И теперь значится в почетных списках «Группы Вечных» – героев-ловчих, погибших на заданиях. Редкое это дело, гибель ловчего на задании, но за века список накопился порядочный. А за последние дни еще подрос.
Итак, позавчера он убил напавшего на него ловчего, на следующее утро забрал Тейю. В Ордене уже известно о смерти бойца, не говоря уже о первой тройке. Очень скоро последует ответ. Они придут снова, придут, чтобы найти, и найдут обязательно. Но сначала попытаются понять. Дан отлично знал историю магии и сознавал, что столетия относительного спокойствия приучили ловчих к безопасности. Они успели отвыкнуть от потерь. Прежде чем подкинуть дровец в костер, магистр крепко подумает. (Интересно, кстати, кто сейчас магистр – по-прежнему мастер Румил?) Переберет внешних врагов – если уж творится такое, вполне могут быть и враги, – и лишь когда никаких иных версий не останется, попробует представить предателя среди своих.
Мастер Румил… В голове не укладывается! Неужели он действительно мог санкционировать отлов и доставку демона из Третьего мира? Это шло вразрез со всем, на чем стоял Орден, с самыми основами его существования. Их работа – не допустить в мир проявления хаоса, а не пополнять их. Но в обход Румила ни группа, ни даже одиночка ни на какое задание отправиться не могли. Бунт? Мастер свергнут? Или кто-то манипулирует его подчиненными? Исключено! Не могли ловчие стать чьей-то послушной марионеткой, Орден всегда держался особняком, на особом положении. Формально подчинялся Совету магов в лице его представителя, куратора. Сотрудничал с корпусом присяжных магов, которые открывали Проходы и выполняли прочие магические манипуляции. Дан усмехнулся, поймав себя на том, что с ходу отметает предположение об измене, подковерной игре или бунте, то есть следует именно той логике, которой ждет от магистра. Орден сидел у него в крови, как неизлечимый вирус. И все-таки он, Дан, смог нарушить правила – сначала когда соскочил, потом снова, убив сослуживцев, пусть бывших. Он преодолел даже доведенную до инстинкта привычку уничтожать добычу на месте, если нет возможности или нужды доставить ее в суд магов. А значит, нет ничего невозможного. Проклятье, позарез нужен пленник! Один хороший допрос многое расставит по местам. Именно поэтому он не суетился. Румил или кто бы то ни было, принимающий сейчас решения и отдающий приказы, потратит на размышления день. Потом ему придется решиться, и за демоницей и ее неведомым болельщиком явится очередная группа. Ловчие неминуемо выйдут на Тейю, вот тогда и побеседуем…
Он обдумывал ситуацию на кухне – по занятной местной привычке, усвоенной до степени рефлекса. Табурет, втиснутый между мойкой, плитой и шатким столом. Никому не нужные пустые банки на подоконнике. Проступающий через густой слой пыли заоконный скромный пейзаж. Да и сам он, утренний мужчина на кухне (треники, чашка невкусного кофе, пора побриться) – все было классично и уместно. Дан даже обиделся, когда шлепающая тапками Тейю, забредя спросонья на кухню, вдруг захохотала.
– Ты чего?
– Первый раз вижу, чтобы местный житель так… так соответствовал. Ты как будто вырос из этого места – вот как эти банки. Только слоя пыли на тебе не хватает! Обычно вы совсем, совсем не вписываетесь.
Тейю одолела дверь древнего монстра-холодильника, нырнула в его полупустое нутро и завозилась там. Голос звучал как из бочки:
– У вас тут все отдельно, все разъединено. Вещи отдельно, люди тоже. Все чужое друг другу! Все-таки демоны очень странные существа…
Дан потрясенно молчал. Они, чудовища из мира хаоса, называли демонами их! Стереотипы, будь они неладны. Свой, чужой… Он уже переварил первый шок от контакта с кошмарной иномирской сущностью, оказавшейся не таким уж исчадием ада, и все равно едва не вздрагивал всякий раз, как Тейю начинала доверчиво делиться с ним своими открытиями. Как если бы привидение вдруг уперло руки в боки и принялось объяснять человеку, что он, человек, как раз и есть самый настоящий монстр, что хватит ему шляться по замку, гремя башмаками, отражаясь в зеркалах и повсюду оставляя следы, и вообще – науке так и не удалось доказать его существование.
Тейю выволокла из холодильника гроздь бананов и полюбившиеся сосиски, ловко покрошила то и другое в одну миску, залила водой из-под крана (на сей раз и воды не было, сразу потекло молоко) и – Дан грозно нахмурился – со вздохом полезла в стол за ложкой.
– А пыль лучше все-таки убрать, – улыбнулась она, усаживаясь напротив Дана за стол, и…
Дан видел – и не верил. Толстое серое «одеяло», укутавшее подоконник и загромоздивший его хлам, вдруг шевельнулось, как живое, поползло, распалось на отдельные дорожки-ручейки. Несколько секунд целеустремленного движения, и повсюду на окне заизвивались толстенькие, прихотливо раскрашенные гусенички. Все это мерзопакостное население сосредоточенно шевелилось, занимаясь каким-то своим страшно важным гусеничьим делом.
– Эй, это что еще… – начал Дан, преодолевая гадливость.
Одно из существ, все в растопыренных щетинках, уцепившись за край шторы, приподнялось прямо перед носом Дана, уставив на него трехрогий лоб, чуть помедлило и вдруг, будто решившись, ринулось вниз. Ринулось – и повисло на едва приметной ниточке, тут же начав отчаянно раскачиваться, изгибаясь. Дан сидел с открытым ртом. Тейю как ни в чем не бывало прихлебывала свою окрошку – судя по звукам, прямо из миски, но ему сейчас было не до педагогики. Потому что возня на подоконнике разом утихла, и все его новые обитатели исчезли под плотной беловатой намоткой.
– Да это же коконы! – обалдело выдохнул Дан, переводя взгляд на Тейю.
Она торопливо втянула за щеку непомерно удлинившийся язык вместе с прилипшим к кончику ломтиком банана и потупилась, будто ни при чем. А на подоконнике тем временем началась едва слышная канонада. Там дружно лопались вызревшие живые почки и из тесных чехольчиков самоотверженно выколупывались на волю влажные, мятые существа, на глазах обсыхая и распускаясь сказочными цветами крылышек. Окно было девственно чисто и помаргивало, как знойными очами, десятками крупных тропических бабочек. В десяти сантиметрах от Дана, точно на уровне глаз, мерцал перламутрово-лазоревый красавец, цепляясь за вылинявшую ткань. Далеко не сентиментальный бывший ловчий, повинуясь наитию, бережно протянул к существу палец, неуместно жесткий и грубый. И когда бабочка отважно перебралась ему на руку, Дан почувствовал, что готов зареветь. А на деле яростно зашипел на Тейю, отпрянувшую от неожиданного натиска.
– Ты что, сдурела? Убери немедленно!
Бабочка ринулась прочь от Дана, словно испуганная его хамством, и его обожгло острое чувство утраты. Отпрянула – и вылетела в приоткрытую форточку, и, прежде чем пристыженный Дан сумел хоть что-нибудь поделать, весь переливающийся, перепархивающий, вспыхивающий красками народец снялся с места и утянулся вон, словно подхваченный сквозняком. В следующую минуту Дан беспомощно смотрел, как бабочки роятся прямо за их карнизом вокруг полуголых по сентябрьской поре веток какого-то дерева.
– Так лучше? – сдержанно осведомилась Тейю.
– Нет! – рявкнул он (бесчинствовать так бесчинствовать). – Если ты хотела не привлекать внимания к нашему убежищу, тебе это отлично удалось, поздравляю.
И, с некрасивым злорадством глядя на вытянувшуюся мордочку демоницы, припечатал:
– Экзотические бабочки в этой стране отродясь не водились.
– Ладно, – легко согласилась она.
Хлопотливое движение вокруг дерева тут же остановилось, а множество реявших бабочек упало на ветки пышными, пламенеющими в грязно-сером пейзаже цветами.
– Самое оно! – воскликнул Дан, уже почти в отчаянии. – Цветы посреди столичного двора, в сентябре! Почему бы тебе сразу не написать над нашими окнами «Здесь скрываются бывший ловчий и демон»?
Пленница беззвучно поставила на стол миску, уставила на Дана глазищи, потемневшие до густой чернильной лиловости. Они были залиты слезами, всклень, как колодцы с ледяной вязкой водой, пролились через край, и слезы медленно потекли одна за другой.
– Я не могу надолго менять сущность вещей, – глухо проговорила Тейю. – Цветы, бабочки – это по-прежнему пыль, и скоро вернет себе прежний облик. Я просто не знала, что вам она приятнее в виде пыли. Прости, я не знала. Иногда я все еще надеюсь.
Она говорила, и пестрые головки цветов за стеклом на глазах жухли, чернели, обугливались, рассыпались… Невозвратимо, как вода утекает сквозь пальцы. Порыв ветра сорвал с веток пепельные хлопья, прихватив заодно несколько пожелтевших листьев, и все кончилось.
И Дану вспомнилось вдруг, совсем не к месту… Он сам, маленький еще, судя по тому, как мощно бугрятся, как круто забирают вверх стволы самых обычных деревьев. Крона – где-то там, высоко, в мире облаков. А тут, в Дановом личном мире, пророс кто-то. И цветет. Мохнатый, как зверушка, нахохленный, пялится сразу восемью глазами. Дан долго пытался сообразить, как назвать их цвет – праздничный, чисто выстиранный. Наконец откуда ни возьмись явилось нужное слово – лазоревый. Сельское слово, простое совсем. Пока Дан любовался, приблизился учитель, и вспышка его необъяснимого раздражения буквально сгустила воздух вокруг него и воспитанника.
– Откуда он здесь?
Короткое, как плевок, заклинание, и цветок, полыхнув, мгновенно обуглился. А маленький Дан заплакал.
– Сделай обратно!
– Нет.
– Сделай, он красивый.
– Не могу.
Дан, помнится, до того поразился, что слезы просохли. До сих пор он жил в убеждении, что учителю подвластно все. То есть совершенно. И понимание обожгло, как бадья ледяной воды.
– Ты не можешь сделать цветок?
– А зачем? Вон их сколько вокруг. Сами растут, без всякой магии.
– Этот был один. Он нездешний?
Учитель угрюмо отмолчался, и Дан продолжил допытываться:
– Неужели не можешь? Пять лепестков, желтая середка… Так просто!
– Просто. Из металла могу. Из бумаги, из дерева. Из любого материала…
– А живой?
Под обжигающим взглядом ребенка лицо мага словно обветрилось, став еще более жестким и непроницаемым. И Дан, с разъедающим чувством утраты, опустил глаза, вновь набухшие слезами. Кучка пепла у его ног слабо шевелилась на сквозняке.
– Ясно. Только мертвый…
Все это было там и тогда. А здесь и сейчас немолодая, очень тучная дама, начисто забывшая, куда и зачем идет, еще долго стояла под обнищавшим деревом, перегородив узкую дорожку. Стояла, задрав голову, пока кто-то не пихнул ее, заодно и обругав. Тут она очнулась, помотала головой, поправила съехавшую с плеча сумку и заколыхалась прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35