Я не мог почерпнуть ничего полезного для себя, например, из следующего: «Гео. Верул. О духах и т. п.», кроме разве что вывода о том, что Андерхилл с прежним постоянством продолжает свои таинственные изыскания.
Потом в записи за 29 апреля 1686 года я прочитал следующее:
Должен отринуть от себя плотские удовольствия и все подобные дела (на данный период). Усовершенствовал свой метод, с помощью которого, возможно, отпадет необходимость остерегаться тех, кто доставляет мне хлопоты. Место выбрано подходящее (т. е. самая чаща, мрак, густые заросли и в изобилии деревья). То, чем я теперь обладаю, нужным заклинанием выпущенное на свободу, вне всяких сомнений, даст в мои руки власть, какой еще не видывали в этом королевстве, даже в его средневековую эпоху и до вторжения норманнов, а знали только в дикие времена, видевшие зарождение нашего народа, еще до служения Господу нашему Иисусу Христу, когда люди поклонялись только деревьям и кустам (в своем глухом невежестве или в своей мудрости? Помят.: обдумать тщательно последнее и со временем изложить свое суждение). Я благодарю Случай, который noaiaji мне это орудие власти, и Разум, который подсказал мне, в чем будет верное ему применение.
Что до моей второй, более высокой цели, даже не высокой, а, полагаю, безмерно великой цели, я не стану пока распространяться, лишь замечу следующее: тот, кто постигнет мой замысел, обязательно поймет также тайну того вечного вместилища, в котором я захоронил то, что поможет ему в осуществлении этой цели и постепенно откроет ему Тайну, которая сделает его Господином над собой, а кто способен быть своим собственным господином, тот будет господствовать над всем живым (vide Cars. Voldemar Prov., Verum Ingenium).
Эта запись занимала почти всю правую страницу дневника. Когда я перевернул лист, обнаружилось, что там больше ничего нет, остальные двадцать – тридцать страниц блокнота чистые. Я налил себе виски и стал размышлять.
Итак, ранее я уже сделал вывод о том, что Торнтону не случилось повидать то, что я обнаружил в лесу на холмах за своей гостиницей, поэтому ему абсолютно ничего не говорили ссылки на лесную чащу в самом конце дневника. И он, должно быть, посчитал первую цель Андерхилла чем-то настолько туманным, пустой похвальбой или, возможно, бредом, что даже не счел необходимым упомянуть о ней в своей книге. Что касается второй цели, Торнтону, опять же в отличие от меня, не представился случай побеседовать с привидением Андерхилла, поэтому мы и не услышали от него догадки, что эта цель имеет отношение к какой-то форме существования после смерти. Если Торнтон и установил логически характер тайника, на который делается намек в заключительном абзаце, он, без сомнения, был (как я могу с большой долей уверенности утверждать, будучи знаком с его книгой) человеком настолько набожным, что ему даже не пришло бы в голову тревожить останки отлетевшей души, пусть даже это кости такого «низкого существа», как Томас Андерхилл. У меня такого сдерживающего фактора не было, и я решил раскопать могилу, открыть гроб и посмотреть, что это за «книги и бумаги» (как сказано у Торнтона) и нет ли там еще чего-нибудь интересного.
Сидя на жестком академическом стуле наедине с дневником, я ощутил такое же чувство приподнятости и беспокойства, какое посетило меня утром перед выходом из дома – но в более сильной форме. Теперь я отчетливо сознаю, что мне не мешало бы проявить большую осмотрительность, но в ту минуту мысль об осмотрительности была явно мне ненавистна. Пока на моем горизонте не появилась Диана, у меня в течение многих лет не было ничего такого, из-за чего стоило принимать меры особой осторожности, а что касается дневника, с подобным я столкнулся вообще впервые. Может, и вправду кроется что-то за этой тайной, могущей сделать меня господином своей судьбы? В любом случае все это очень любопытно. И только один я из всех людей имел возможность раскрыть эту тайну. Не то чтобы я забыл, в какой форме осуществились угрозы, которыми Андерхилл пугал дочку вдовы Тайлер и, можно догадаться, девочку Дичфилд тоже. Надо сказать, судьба девочек каким-то образом влияла на мое стремление продолжить расследование, хотя я затруднился бы объяснить, какова их роль и насколько эта роль важна.
Кстати, если уж речь зашла о Диане… Было без двадцати пяти три, вполне хватало времени, чтобы сделать выписки с последней страницы, прибрать на столе, запереть дверь, вернуть ключ Уэ-ру, оставить записку со словами благодарности для Дуэринкса-Уильямса у привратника на входе в колледж Святого Матфея, доехать до Ройстона, переругаться в пух и прах с молодым парнем, худосочным коротышкой, который снабжал меня спиртным, и принять меры к тому, чтобы он больше никогда не пытался всучить мне товары, еще не облагавшиеся налогом, по повышенной цене, домчаться до Фарема и подобрать Диану в условленном месте, на развилке, в половине четвертого.
Точно в таком порядке следовали события. Расспросы Дианы касались главным образом тех тем, которые интересовали ее во время нашей вчерашней встречи, и в конечном итоге свелись к принципиальному вопросу: в чем же причина и как лично я объясняю, что мужчины так сильно отличаются от женщин, и, если брать в целом, почему у мужчин меньше забот. Мы еще только подъезжали к оврагу на склоне холма, а она начала уже раздеваться с похвальной поспешностью. В этот раз все произошло совсем по-другому. Я еще стаскивал брюки, а она, уже совсем голая, опустилась на землю и, разглядывая меня, лежала на спине, шевелилась, как будто укладываясь поудобнее. Как только я прижался к ней, она недвусмысленно дала понять, что на этот раз нет нужды в том, что в книгах называют предварительной игрой; надо сказать, что я даже не успел поцеловать ее, я сделал это уже после того, как действо энергично вступило в основную стадию. Казалось, мы занимаемся этим уже несколько часов, а Диана все демонстрировала неукротимую энергию. Была ли ее неутомимость естественной или напускной, я не стал задумываться в тот момент, и правильно сделал. В любом случае невозможно провести четкую границу между первым и вторым: оргазм сам по себе – это рефлекс, но все остальное, что сопровождает оргазм, рефлексом уже не назовешь (не говоря уже о тех фантазиях, до которых додумываются пары во время других стадий данного действа). Также не стал я задаваться вопросом, на самом ли деле Диана достигала высшей точки так часто, как утверждалось всем ее поведением, и достигала ли вообще. Не в моей привычке задумываться в такие моменты, и здесь я более чем прав. Загадка, душевная скрытность, отрешенность женщин, весь багаж ощущений, с которым они носятся и который жаждут переложить в мужские руки – эти и бесконечное множество более осязаемых проявлений проистекают не из второстепенного обстоятельства, что женщины вынашивают, рожают и воспитывают детей, но из факта, что у них не бывает эрекции и нет извержения семени. (И если уж мы коснулись этой темы, наличие у мужчин указанных свойств развенчивает миф о том, что во взаимоотношениях гомосексуалистов возможна роль пассивного партнера.)
Извержение семени, как это знают опытные партнерши, влечет за собой ощутимую смену мужских мыслей и настроений. Теперь, когда я лежал рядом с Дианой, мне сначала в голову пришло, что она снова демонстрировала свою непредсказуемость: вчера ничего, кроме податливости, сегодня – только решительные действия. Через пару секунд я (проявляя, наверное, снисходительность, хотя, может, и без всякой снисходительности) решил, что вчера она приложила старания к тому, чтобы не вести себя так, как ей действительно хотелось, тогда как сегодняшняя гимнастика имела целью заставить меня восхититься ее сексуальным мастерством: метаморфоза, так сказать, от невольного самолюбования к самолюбованию целенаправленному. И что с того, однако? Обе разновидности не вызвали у меня возражений.
Я высказался более или менее внятно о ее непредсказуемости, и это имело успех. Я приготовился выдать следующую партию всяческих похвал, но она опередила меня, сказав:
– Насчет твоего предложения – чтобы нам попробовать втроем в постели, тебе, мне и Джойс.
– Да?
– Я думала об этом.
– Хорошо.
– Морис…
– Что?
– Морис, чего именно ты ждешь от этого? Знаешь, лично я представляю, чего мне хочется; по крайней мере, мне кажется, что я представляю но твоя какая будет в этом роль? Подожди, Морис, только не надо заводиться и набрасываться на меня. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Понимаю, естественно. Ну, скажем, так: если приятно переспать с одной красивой девушкой, тогда будет вдвойне приятнее переспать сразу с двумя, если не с тремя. Двойное удовольствие, если не больше. Стоит попробовать в любом случае.
– Мм. Тебе хочется смотреть, как мы будем заниматься чем-нибудь таким, верно?
– Да, хотелось бы. Я никогда не понимал, что может быть плохого, если ты смотришь, как другие… гм… конечно, если это не стало для тебя единственным занятием в жизни, а в моем случае это не так. И при условии, что среди партнеров – среди моих партнеров, я хочу сказать, – не будет мужчин, потому что в страсти к мужчинам меня тоже нельзя обвинить.
– Мне все… понятно. А ты бы хотел, чтобы я делала, ну, что-нибудь приятное Джойс и чтобы Джойс тоже делала мне приятно?
– Вы можете делать все, что вам захочется.
– Нет, а ты бы хотел этого?
– Ну да.
– Понятно. Морис… Морис, а не получится так, что в какой-то момент мы начнем делать то, чего делать не положено?
– Полагаю, что получится. И почему бы нет? Это не хуже, чем все остальное.
– Только не сердись, ради бога, но мне кажется, что у тебя юношеский подход к этим вещам.
– Ну, поэтому все и выглядит таким притягательным.
– Знаешь, одно-то уж точно можно сказать про троих в постели: Джек не одобрил бы такого, – сказала она быстро, настолько быстро, что конец фразы прозвучал к тому моменту, когда в обычной своей манере она бы еще тянула конечные буквы первого слова.
Я открыл глаза, подчиняясь инстинкту, который подсказывает нам, что, сделав так, мы будем лучше подготовлены ко всему, что последует дальше, даже когда нашему взору предстанут, как сейчас, всего лишь на несократимо близком расстоянии от моих глаз щека, краешек носа и подбородка.
– Вот в чем дело, – сказал я.
– Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но он мог бы, по крайней мере, притворяться, что не делает этого, – продолжала она, и в этой фразе придерживаясь своей новой манеры говорить с нормальной среднечеловеческой скоростью. После чего Диана вернулась к старой практике: – Но… это… пу-стя-ки… по сравнению с тем, что у меня действительно накопилось против него.
Наступило молчание. Когда она в следующий раз станет испытывать вот так мое терпение, я засуну ее по горло в муравейник или притворюсь спящим. Когда-нибудь, не сегодня.
– В чем же дело?
– Я ненавижу его. Терпеть не могу.
– Терпеть не можешь? – В моем голосе, наверное, даже не прозвучало то легкое удивление, которое я испытал. Диана если и возбуждает какую-либо ответную реакцию, то лишь в самой зачаточной форме (сюда не относятся похоть и раздражение, которые дают себя знать в полной мере), поэтому во мне, вероятно, уже выработалась привычка подыгрывать себе глазами и губами.
– Конечно не могу. Не-у-жели ты не знал этого? Ему наплевать на меня, он вообще ни о чем не думает, занят только собой, а вот я чувствую к нему почти что ненависть.
– Что тебе не нравится в нем?
– Мне все не нравится. Я уже целую вечность только и думаю, как мне набраться решимости и бросить его. Морис, тебе не кажется, что в этом есть нечто очень странное?
– Очень странное что?
– Ну, то, что ты знаешь Джека и меня целых три года или даже больше, но ты никогда не замечал очевидной вещи, что я терпеть его не могу. Ты действительно не замечал, я права? Я хочу сказать, ты не разыгрываешь меня?
– Нет.
– Ты уверен?
– Да, совершенно уверен.
– Морис… – Она повернула голову, и я увидел огромный зрачок прямо у себя перед глазами. – Но ведь это просто невероятное, самое невероятное событие в моей жизни. Такой мужчина, как ты, кого я всегда считала самым внимательным, самым наблюдательным человеком на свете, личностью, с которой другие ищут знакомства, – и вдруг оказывается: тебе и в голову не приходило, что я ненавижу мужчину, за которого вышла замуж. Я слышу это от человека, который, как надо понимать, ужасно интересуется мной.
Я был уверен, что никогда не замечал и не слышал ничего наталкивающего на мысль, будто между Дианой и Джеком существует какая-то жуткая неприязнь, в худшем случае их отношения можно было назвать терпимыми; но я не понимал, какую цель она преследовала теперь, делая свое заявление. Оправдать связь со мной? Или (что казалось более правдоподобным) это всего лишь еще один тактический ход с намерением выставить меня личностью менее утонченной, чем некоторые другие люди вокруг, чем сама Диана, к примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Потом в записи за 29 апреля 1686 года я прочитал следующее:
Должен отринуть от себя плотские удовольствия и все подобные дела (на данный период). Усовершенствовал свой метод, с помощью которого, возможно, отпадет необходимость остерегаться тех, кто доставляет мне хлопоты. Место выбрано подходящее (т. е. самая чаща, мрак, густые заросли и в изобилии деревья). То, чем я теперь обладаю, нужным заклинанием выпущенное на свободу, вне всяких сомнений, даст в мои руки власть, какой еще не видывали в этом королевстве, даже в его средневековую эпоху и до вторжения норманнов, а знали только в дикие времена, видевшие зарождение нашего народа, еще до служения Господу нашему Иисусу Христу, когда люди поклонялись только деревьям и кустам (в своем глухом невежестве или в своей мудрости? Помят.: обдумать тщательно последнее и со временем изложить свое суждение). Я благодарю Случай, который noaiaji мне это орудие власти, и Разум, который подсказал мне, в чем будет верное ему применение.
Что до моей второй, более высокой цели, даже не высокой, а, полагаю, безмерно великой цели, я не стану пока распространяться, лишь замечу следующее: тот, кто постигнет мой замысел, обязательно поймет также тайну того вечного вместилища, в котором я захоронил то, что поможет ему в осуществлении этой цели и постепенно откроет ему Тайну, которая сделает его Господином над собой, а кто способен быть своим собственным господином, тот будет господствовать над всем живым (vide Cars. Voldemar Prov., Verum Ingenium).
Эта запись занимала почти всю правую страницу дневника. Когда я перевернул лист, обнаружилось, что там больше ничего нет, остальные двадцать – тридцать страниц блокнота чистые. Я налил себе виски и стал размышлять.
Итак, ранее я уже сделал вывод о том, что Торнтону не случилось повидать то, что я обнаружил в лесу на холмах за своей гостиницей, поэтому ему абсолютно ничего не говорили ссылки на лесную чащу в самом конце дневника. И он, должно быть, посчитал первую цель Андерхилла чем-то настолько туманным, пустой похвальбой или, возможно, бредом, что даже не счел необходимым упомянуть о ней в своей книге. Что касается второй цели, Торнтону, опять же в отличие от меня, не представился случай побеседовать с привидением Андерхилла, поэтому мы и не услышали от него догадки, что эта цель имеет отношение к какой-то форме существования после смерти. Если Торнтон и установил логически характер тайника, на который делается намек в заключительном абзаце, он, без сомнения, был (как я могу с большой долей уверенности утверждать, будучи знаком с его книгой) человеком настолько набожным, что ему даже не пришло бы в голову тревожить останки отлетевшей души, пусть даже это кости такого «низкого существа», как Томас Андерхилл. У меня такого сдерживающего фактора не было, и я решил раскопать могилу, открыть гроб и посмотреть, что это за «книги и бумаги» (как сказано у Торнтона) и нет ли там еще чего-нибудь интересного.
Сидя на жестком академическом стуле наедине с дневником, я ощутил такое же чувство приподнятости и беспокойства, какое посетило меня утром перед выходом из дома – но в более сильной форме. Теперь я отчетливо сознаю, что мне не мешало бы проявить большую осмотрительность, но в ту минуту мысль об осмотрительности была явно мне ненавистна. Пока на моем горизонте не появилась Диана, у меня в течение многих лет не было ничего такого, из-за чего стоило принимать меры особой осторожности, а что касается дневника, с подобным я столкнулся вообще впервые. Может, и вправду кроется что-то за этой тайной, могущей сделать меня господином своей судьбы? В любом случае все это очень любопытно. И только один я из всех людей имел возможность раскрыть эту тайну. Не то чтобы я забыл, в какой форме осуществились угрозы, которыми Андерхилл пугал дочку вдовы Тайлер и, можно догадаться, девочку Дичфилд тоже. Надо сказать, судьба девочек каким-то образом влияла на мое стремление продолжить расследование, хотя я затруднился бы объяснить, какова их роль и насколько эта роль важна.
Кстати, если уж речь зашла о Диане… Было без двадцати пяти три, вполне хватало времени, чтобы сделать выписки с последней страницы, прибрать на столе, запереть дверь, вернуть ключ Уэ-ру, оставить записку со словами благодарности для Дуэринкса-Уильямса у привратника на входе в колледж Святого Матфея, доехать до Ройстона, переругаться в пух и прах с молодым парнем, худосочным коротышкой, который снабжал меня спиртным, и принять меры к тому, чтобы он больше никогда не пытался всучить мне товары, еще не облагавшиеся налогом, по повышенной цене, домчаться до Фарема и подобрать Диану в условленном месте, на развилке, в половине четвертого.
Точно в таком порядке следовали события. Расспросы Дианы касались главным образом тех тем, которые интересовали ее во время нашей вчерашней встречи, и в конечном итоге свелись к принципиальному вопросу: в чем же причина и как лично я объясняю, что мужчины так сильно отличаются от женщин, и, если брать в целом, почему у мужчин меньше забот. Мы еще только подъезжали к оврагу на склоне холма, а она начала уже раздеваться с похвальной поспешностью. В этот раз все произошло совсем по-другому. Я еще стаскивал брюки, а она, уже совсем голая, опустилась на землю и, разглядывая меня, лежала на спине, шевелилась, как будто укладываясь поудобнее. Как только я прижался к ней, она недвусмысленно дала понять, что на этот раз нет нужды в том, что в книгах называют предварительной игрой; надо сказать, что я даже не успел поцеловать ее, я сделал это уже после того, как действо энергично вступило в основную стадию. Казалось, мы занимаемся этим уже несколько часов, а Диана все демонстрировала неукротимую энергию. Была ли ее неутомимость естественной или напускной, я не стал задумываться в тот момент, и правильно сделал. В любом случае невозможно провести четкую границу между первым и вторым: оргазм сам по себе – это рефлекс, но все остальное, что сопровождает оргазм, рефлексом уже не назовешь (не говоря уже о тех фантазиях, до которых додумываются пары во время других стадий данного действа). Также не стал я задаваться вопросом, на самом ли деле Диана достигала высшей точки так часто, как утверждалось всем ее поведением, и достигала ли вообще. Не в моей привычке задумываться в такие моменты, и здесь я более чем прав. Загадка, душевная скрытность, отрешенность женщин, весь багаж ощущений, с которым они носятся и который жаждут переложить в мужские руки – эти и бесконечное множество более осязаемых проявлений проистекают не из второстепенного обстоятельства, что женщины вынашивают, рожают и воспитывают детей, но из факта, что у них не бывает эрекции и нет извержения семени. (И если уж мы коснулись этой темы, наличие у мужчин указанных свойств развенчивает миф о том, что во взаимоотношениях гомосексуалистов возможна роль пассивного партнера.)
Извержение семени, как это знают опытные партнерши, влечет за собой ощутимую смену мужских мыслей и настроений. Теперь, когда я лежал рядом с Дианой, мне сначала в голову пришло, что она снова демонстрировала свою непредсказуемость: вчера ничего, кроме податливости, сегодня – только решительные действия. Через пару секунд я (проявляя, наверное, снисходительность, хотя, может, и без всякой снисходительности) решил, что вчера она приложила старания к тому, чтобы не вести себя так, как ей действительно хотелось, тогда как сегодняшняя гимнастика имела целью заставить меня восхититься ее сексуальным мастерством: метаморфоза, так сказать, от невольного самолюбования к самолюбованию целенаправленному. И что с того, однако? Обе разновидности не вызвали у меня возражений.
Я высказался более или менее внятно о ее непредсказуемости, и это имело успех. Я приготовился выдать следующую партию всяческих похвал, но она опередила меня, сказав:
– Насчет твоего предложения – чтобы нам попробовать втроем в постели, тебе, мне и Джойс.
– Да?
– Я думала об этом.
– Хорошо.
– Морис…
– Что?
– Морис, чего именно ты ждешь от этого? Знаешь, лично я представляю, чего мне хочется; по крайней мере, мне кажется, что я представляю но твоя какая будет в этом роль? Подожди, Морис, только не надо заводиться и набрасываться на меня. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Понимаю, естественно. Ну, скажем, так: если приятно переспать с одной красивой девушкой, тогда будет вдвойне приятнее переспать сразу с двумя, если не с тремя. Двойное удовольствие, если не больше. Стоит попробовать в любом случае.
– Мм. Тебе хочется смотреть, как мы будем заниматься чем-нибудь таким, верно?
– Да, хотелось бы. Я никогда не понимал, что может быть плохого, если ты смотришь, как другие… гм… конечно, если это не стало для тебя единственным занятием в жизни, а в моем случае это не так. И при условии, что среди партнеров – среди моих партнеров, я хочу сказать, – не будет мужчин, потому что в страсти к мужчинам меня тоже нельзя обвинить.
– Мне все… понятно. А ты бы хотел, чтобы я делала, ну, что-нибудь приятное Джойс и чтобы Джойс тоже делала мне приятно?
– Вы можете делать все, что вам захочется.
– Нет, а ты бы хотел этого?
– Ну да.
– Понятно. Морис… Морис, а не получится так, что в какой-то момент мы начнем делать то, чего делать не положено?
– Полагаю, что получится. И почему бы нет? Это не хуже, чем все остальное.
– Только не сердись, ради бога, но мне кажется, что у тебя юношеский подход к этим вещам.
– Ну, поэтому все и выглядит таким притягательным.
– Знаешь, одно-то уж точно можно сказать про троих в постели: Джек не одобрил бы такого, – сказала она быстро, настолько быстро, что конец фразы прозвучал к тому моменту, когда в обычной своей манере она бы еще тянула конечные буквы первого слова.
Я открыл глаза, подчиняясь инстинкту, который подсказывает нам, что, сделав так, мы будем лучше подготовлены ко всему, что последует дальше, даже когда нашему взору предстанут, как сейчас, всего лишь на несократимо близком расстоянии от моих глаз щека, краешек носа и подбородка.
– Вот в чем дело, – сказал я.
– Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но он мог бы, по крайней мере, притворяться, что не делает этого, – продолжала она, и в этой фразе придерживаясь своей новой манеры говорить с нормальной среднечеловеческой скоростью. После чего Диана вернулась к старой практике: – Но… это… пу-стя-ки… по сравнению с тем, что у меня действительно накопилось против него.
Наступило молчание. Когда она в следующий раз станет испытывать вот так мое терпение, я засуну ее по горло в муравейник или притворюсь спящим. Когда-нибудь, не сегодня.
– В чем же дело?
– Я ненавижу его. Терпеть не могу.
– Терпеть не можешь? – В моем голосе, наверное, даже не прозвучало то легкое удивление, которое я испытал. Диана если и возбуждает какую-либо ответную реакцию, то лишь в самой зачаточной форме (сюда не относятся похоть и раздражение, которые дают себя знать в полной мере), поэтому во мне, вероятно, уже выработалась привычка подыгрывать себе глазами и губами.
– Конечно не могу. Не-у-жели ты не знал этого? Ему наплевать на меня, он вообще ни о чем не думает, занят только собой, а вот я чувствую к нему почти что ненависть.
– Что тебе не нравится в нем?
– Мне все не нравится. Я уже целую вечность только и думаю, как мне набраться решимости и бросить его. Морис, тебе не кажется, что в этом есть нечто очень странное?
– Очень странное что?
– Ну, то, что ты знаешь Джека и меня целых три года или даже больше, но ты никогда не замечал очевидной вещи, что я терпеть его не могу. Ты действительно не замечал, я права? Я хочу сказать, ты не разыгрываешь меня?
– Нет.
– Ты уверен?
– Да, совершенно уверен.
– Морис… – Она повернула голову, и я увидел огромный зрачок прямо у себя перед глазами. – Но ведь это просто невероятное, самое невероятное событие в моей жизни. Такой мужчина, как ты, кого я всегда считала самым внимательным, самым наблюдательным человеком на свете, личностью, с которой другие ищут знакомства, – и вдруг оказывается: тебе и в голову не приходило, что я ненавижу мужчину, за которого вышла замуж. Я слышу это от человека, который, как надо понимать, ужасно интересуется мной.
Я был уверен, что никогда не замечал и не слышал ничего наталкивающего на мысль, будто между Дианой и Джеком существует какая-то жуткая неприязнь, в худшем случае их отношения можно было назвать терпимыми; но я не понимал, какую цель она преследовала теперь, делая свое заявление. Оправдать связь со мной? Или (что казалось более правдоподобным) это всего лишь еще один тактический ход с намерением выставить меня личностью менее утонченной, чем некоторые другие люди вокруг, чем сама Диана, к примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38