Города выглядят так, словно находятся в осаде. На закате все двери и окна плотно закрываются. Выключаются все источники энергии, останавливаются все мельницы и станки; если это возможно, домашние животные помещаются в клетки, загоны, хлева и стойла; и, когда солнце садится, выключаются все лампы и гасятся все огни в каминах и очагах. До заката еще разрешается зажечь в доме свечу, однако согласно традиции, весьма поддерживаемой детьми и подростками, обожающими все традиционное и таинственное, ночью зажигать никакого огня нельзя. Если свеча гаснет сама собой, то потом она так и остается незажженной. Эта самая длинная ночь в году оказывается и самой темной.
В течение последнего дня, еще при свете, Танцоры Внутреннего Солнца успевают вырыть на городской площади довольно глубокую яму шириной фута в два. После заката люди, проходя мимо этой ямы под названием «Несуществование», бросают туда горстку золы из своего очага, немножко пищи, завернутой в кусочек ткани, или перышко, или прядь волос, или даже кольцо, или резное украшение, или же маленький свиток исписанной бумаги, или еще какую-нибудь вещь, представлявшую для каждого некую личную ценность. Все происходит в молчании, и песен тоже никто не поет. Люди просто проходят мимо и, как бы невзначай, совершают это маленькое личное жертвоприношение. Молчаливая процессия продолжается до полуночи, а то и позже. Затем каждый возвращается в одиночестве в свой темный дом по темным улицам или же идет в молчаливую хейимас, где посреди центрального помещения горит одна-единственная искорка огня в этой беспросветной ночи — крохотный масляный светильничек. Позже, ночью, гасят и этот свет. И в один из самых темных часов члены Общества Черного Кирпича засыпают землей яму под названием «Несуществование» и заравнивают поверхность так, чтобы и следов было не отыскать.
Ясень из Общества Черного Кирпича говорил мне: «Это вроде как память города — там, под землей, по которой мы ходим, под нашей городской площадью. Там лежат все те вещи, которые каждый год клали туда в молчании и во тьме, забытые, несуществующие вещи. Их кладут туда, чтобы о них забыть. Они пожертвованы». Итак, Двадцать Первая Ночь проходит во тьме и молчании.
При первых проблесках рассвета, примерно в тот час, когда начинают кричать петухи, исполняется одна-единственная песня. Четыре или пять девочек-подростков, обучавшихся Танцам Внутреннего Солнца, поднимаются на высокую крышу или на башню, если таковая имеется в городе, и там, стоя, с начала и до конца, но только один раз поют Гимн Зиме.
Т„рн рассказывала мне: «В детстве я всегда собиралась не спать и обязательно дождаться исполнения этого Гимна или по крайней мере проснуться и послушать его, но мне это никогда не удавалось. Я умоляла мать и других женщин из нашей семьи разбудить меня вовремя, но если они даже и будили меня, то Гимн успевал уже кончиться к тому моменту, когда я окончательно просыпалась и была способна хоть что-нибудь воспринимать. Но когда я стала старше и впервые услышала эту песню, мне показалось, что я знала ее, еще будучи в утробе матери».
Слов этого гимна в записи не существует.
Рано утром вновь разжигаются огни в очагах и каминах, вновь подземные хейимас освещаются разноцветными праздничными лампочками, и вот наступает час восхода — событие, которое хотя и является центральным для всего празднества, но никак формально не отмечается.
Ясень по этому поводу говорил: «Центральным моментом этой ваквы является заполнение ямы „Несуществование“. Да, именно так». При этом он держал руки ладонями друг к другу и чуть согнув пальцы внутрь, так, чтобы ладони были примерно на расстоянии дюйма и большой палец его левой руки показывал вниз, а большой палец правой руки — вверх.
Единственным конкретным событием, отмечающим восход солнца, является исчезновение Белых Клоунов. В этот священный миг их могущество бывает сломлено, и они исчезают до следующего года, освобождая детей от страха перед своим непредсказуемым появлением. Дарственные растения преподносятся с шумным ликованием, но в каждой семье по-своему. Даже во время строгого поста заранее готовится кое-какое праздничное угощение, а уж в День Восхода стряпают действительно сытные и вкусные блюда для тех пиров, которые будут теперь продолжаться четыре дня во всех домах и хейимас.
В самих хейимас утренние Танцы Солнца начинаются почти сразу после восхода и исполняются там в течение четырех дней каждое утро (каждый четвертый год они исполняются в течение пяти дней). Поют только Танцоры Внутреннего Солнца. Некоторые танцы они исполняют в масках. Остальные танцы танцуют все, кто умеет.
Ясень говорил: «Если Танцем Солнца руководят правильно и хорошо его танцуют, то и Небесные Люди будут танцевать вместе с Земными. Вот почему никто никогда не берется за руки, исполняя утренние Танцы. Солнца. Каждый оставляет между собой и соседом место для одного из обитателей Четырех Домов, чтобы и они танцевали вместе с нами. Точно так же и в песнях: после каждого маленького куплета делается пауза, чтобы его повторили другие голоса, и неважно, слышим мы их или нет; и барабаны тоже отбивают ритм, делая равномерные паузы».
Пятнадцатилетная Рыбка Верхнего Ручья говорила мне: «Утренние Песни Солнца не такие мрачные, как песни Двадцати Одного Дня, они очень красивые, загадочные. От них на душе делается светлее, их хочется петь, а когда поешь их, то чувствуешь, что кругом поют абсолютно все — живые, и нерожденные, и мертвые, и все собираются вместе в Долине, и никто не забыт, никто не потерян, и все на свете идет как надо!» А вот слова Т„рн: «Хоть я и знаю, что Танцорам Внутреннего Солнца требуются долгие годы, чтобы выучить и исполнить Утренние Песни, но каждый раз, когда я их слышу, мне кажется, что каждое их слово мне известно. Я их узнаю, как узнаю солнечный свет».
В полдень после Утра Восхода на целых четыре дня в города Долины приходят клоуны — но не те высокие, белые и страшные, а невероятно толстые, одетые в зеленое и без масок, но с замечательно пышными бородами и усами, которые украшены перьями, или завиты и свисают на грудь. Бороды сделаны из белой шерсти или древесного мха. Часто впереди всех идут Солнечные Клоуны, они даже пытаются ехать верхом на козлах и всем малышам раздают разные маленькие подарки, в основном сладости. Длительному посту и воздержанию приходит конец, и для гостей в каждом доме накрываются столы. Т„рн рассказывала: «Многие ставят на столы виноградное бренди или крепкий сидр и этим запивают всю еду, так что в итоге напиваются допьяна, и часто вокруг творится много всякого безобразия, но никто не сердится и не выходит из себя, потому что дети веселятся от души и еще потому, что жители Четырех Домов все еще находятся с нами рядом. Всегда следует отставить в сторонку какую-то часть подаваемой на стол еды или специально приготовить угощение — для них — и непременно нужно расплескать первую порцию того, что ты пьешь. А в хейимас в это время еще поют длинные песни, перемежающиеся обязательными паузами».
Неспешно, в течение четырех или пяти дней после Дня Восхода Солнца разъединяются две Руки Мира. Обитатели Четырех Домов постепенно возвращаются к себе, а жители Земли приступают к каждодневным заботам. Т„рн говорила по этому поводу: «Убирая в доме или готовя еду, работая в мастерских или на полях, мы еще долго поем песни, которые нравятся Людям Радуги, ибо они уходят от нас, уходят все дальше и дальше, возвращаются в свои Дома. Мы поем эти песни и отдаем им часть своей души, своего дыхания, посылая его им вослед». И Ясень вторил ей: «Выдыхая, исполняя эти песни, мы как бы частью своей следуем за ними, некоторое время видим мир таким, каким видят его они — глазами Солнца, способными видеть только свет».
I ПОЕЗДЕ И РЕЛЬСОВОЙ ДОРОГЕ
Oех Мельников и Общество Искателей вместе осуществляли работы по прокладыванию рельсовой дороги, ее починке и поддержанию в исправном состоянии. Под их присмотром многие молодые люди тоже часто трудилась в течение одного-двух сезонов на «Дороге», воспринимая это как некое приключение. Вожаки таких молодежных команд, а также мужчины и женщины, управлявшие мулами и быками, тащившими вереницу повозок, а также те, кто водил настоящие Поезда, снабженные двигателем, пользовались не только уважением, но и романтической славой «опасных» людей.
Рельсовая дорога, которой пользовался народ Кеш, тянулась от Честеба, что к югу от Чистого Озера, через Ама Кулкун до Кастохи, затем вниз через Долину мимо Телины и крупных винных заводов, находившихся чуть южнее Телины, затем сворачивала на восток через северо-восточную гряду к портовому городу Сед, что на берегу Внутреннего Моря, где живет народ Амаранта; в общем ее протяженность достигала примерно восьмидесяти миль.
Это была одноколейка с небольшими платформами возле складов и винных погребов и переездами для повозок. Существовало также несколько коротких веток, соединявшихся с основной магистралью — в Кастохе и в Седе (и еще у Чистого Озера возле города Стой, где поддерживалась связь с рельсовой дорогой, ведущей на север, и тягловой буксировкой грузов на восток).
Рельсы были сделаны из дуба, основательно обработанного, чтобы дерево не пострадало от плесени, нашествий термитов и грызунов; рельсы были уложены поверх скрепленных крест-накрест шпал из лиственницы или секвойи, покоившихся на насыпи из речного гравия. Никакого металла здесь не использовалось, рельсы были прикреплены к шпалам выточенными из дерева шпильками. Цех Дерева под эгидой Дома Желтого Кирпича отвечал за изготовление рельсов и за все церемонии, связанные с прокладкой путей и их ремонтом.
Туннелей Кеш не прокладывали; на особо крутых подъемах или в ущельях, как на Ама Кулкун или в северо-восточных горах, строились многочисленные «серпантины». Их опоры были массивными, поскольку должны были поддерживать подмостки, по которым животные втаскивали повозки наверх.
Различного типа повозки катились на сделанных из дуба колесах — по четыре колеса у каждой — и сцеплялись между собой с помощью плетеной кожи, иногда усиленной цепями. Повозки, предназначенные для перевозки особенно тяжелых или ценных грузов, имели еще и крышу и напоминали фургоны; те, в которых везли бочки с вином, были разбиты на ячейки с зажимами и специальными гнездами. Имелась также одна крытая повозка со скамьями, окошками и даже печкой — небольшое «купе» для людей, пожелавших путешествовать на поезде: если вы помните, предельная роскошь, по мнению автора «Ссоры с народом Хлопка». Остальные повозки крыши не имели и обладали более легкой конструкцией. Наиболее распространена была обычная телега с воткнутыми в гнезда шестами, на которые натягивалась парусина; груз накладывался на дно телеги. Ни одна из повозок не превышала в длину девятнадцати футов; ширина колеи (стандартная с незапамятных времен на всех дорогах Долины и соседних районов) составляла два фута девять дюймов (на языке кеш основная мера длины, обозначаемая словом херш). Повозки были такими узкими, что чем-то напоминали лодки, как, собственно, и называли их сами Кеш.
В тот период, о котором повествуется в данной книге, существовали два Поезда — один принадлежал народу Кеш, а другой — народу Амаранта. Оба Поезда ходили между Кастохой и Седом. Скорее всего (это моя догадка) то были обычные паровозы, работавшие на древесном топливе, мощностью в 15-20 лошадиных сил. Поезд, принадлежавший Кеш, был создан и обслуживался членами Цеха Мельников в сотрудничестве с другими Цехами и Обществами, которые использовали его для торговли с соседними народами. Кеш называли свой паровоз Кузнечиком за его остроугольные поршни и за общее сходство с длинноногим суставчатым насекомым и еще, возможно, за то, что он начинал движение со стремительного рывка. Паровоз был построен из деревянных деталей, очень точно подогнанных, и клепаных железных листов, а трубы были склепаны молотком на деревянной оправке. Топка и бойлер в паровозе стояли на низеньких ножках, прикрепленных к полу болтами, подальше от вагонов; высокую и узкую дымовую трубу сверху прикрывала сложной формы и, по-моему, весьма ненадежная крышка, которая должна была гасить искры. Риск возникновения лесного пожара из-за попадания искр в сухую траву и низкий кустарник на горных склонах вдоль дороги был основным недостатком при использовании паровозов; в засушливые годы ими вообще не пользовались, особенно в период между Танцем Воды и началом сезона дождей. В такие месяцы, а также на коротких перегонах в пределах самой Долины, и севернее Кастохи, на пути через Гору-Прародительницу, весь транспорт тянули быки или мулы: рельсы и само полотно дороги были достаточно удобны для этих целей.
Семафоры включались в периоды особенно оживленных перевозок (то есть совершавшихся чаще, чем раз в девять-десять дней).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95