«Он — на юго-западной Руке города, и входные двери у него красные» — и это будет нечто вроде адреса, примерно как могли бы сказать и мы: «2116 1/2 Гарден Корт Драйв, второй поворот на Сан-Матео, северный, затем правый поворот у третьего светофора, а потом еще два квартала и все».
Так или иначе, но жители Долины не имеют ничего против длинных имен и названий. Им они нравятся. Возможно, им приятно именно то, что они не спеша могут произнести подобное имя или название. Им не стыдно, что времени у них в достатке. В их жизни совершенно отсутствует гонка, спешка, та сильнейшая потребность непременно успеть что-то сделать, которая насыщает нас энергией, гонит нас вперед и вперед, вечно вперед и все быстрее, сокращая название Сан-Франциско, придуманное его первыми, более медлительными жителями, до Фриско, а Чикаго, названный так еще более медлительным автохтонным населением, до Чи, а тот город, который назван был в честь Богоматери, весьма быстро стал всего лишь Лос-Анджелесом, однако и это показалось нам слишком длинным, так что он превратился просто в Эл Эй, но реактивные самолеты куда быстрее нас, так что мы, употребляя их язык, уже называем его Лаке, потому что хотим одного: мчаться вперед быстро, еще быстрее, во что бы то ни стало прорываться к чему-то, что-то успевать, успевать все! Покончить со всем поскорее — вот чего мы хотим. Однако люди, которые жили в Долине и давали такие нескончаемые имена своим домам, никуда не спешили.
Нам трудно понять — и еще труднее оправдать — то, что серьезный взрослый человек никуда не спешит. Никуда не спешить — это для малышей или для тех, кому уже за восемьдесят, для некоторых лодырей и для жителей Третьего Мира. Спешка — это главное свойство делового города, сама его душа. Не существует цивилизации без спешки, без стремления вырваться вперед. Спешка может быть незаметной; она порой скрывается за вальяжной ленивой позой бездельника в баре или игривой неспешной походкой человека, прогуливающегося по коридору роскошного отеля, однако она там, внутри него, она — в сверхмощных моторах сверхзвуковых самолетов, которые переносят его из Рио или из Рима сюда, в Нью-Йорк (точнее, NY), на конференцию IGPSA по применению GEPS, а завтра уже примчат его обратно, стрелой пролетев над целым миром огромных городов, где не осталось иных глагольных времен, кроме настоящего, где на учете каждая секунда, каждая ее десятая часть, и сотая, и тысячная, и миллиардная, где данные в компьютер вводятся мгновенно, а «ля» в произведениях Моцарта звучит все выше. Для Моцарта «ля» — это четыреста сорок колебаний в секунду, значит, звучание его старенького фортепиано совершенно не совпадает со звучанием всех наших оркестров и певцов, ибо наше «ля» — это четыреста шестьдесят колебаний в секунду, потому что инструменты настроены замечательно и звук у них значительно чище, настолько чище и пронзительнее, что поднимается до воя сирены в последнем высоком аккорде. Однако, ничего не поделаешь. Нет никакой возможности повысить высоту тона у инструментов Долины, нет никакой возможности сократить названия ее социальных институтов и жилых домов до одних лишь заглавных букв, нет никакой возможности подгонять ее людей, чтобы они быстрее двигались вперед.
Подобно тому как имена собственные в языке кеш как бы сами собой стремились расшириться и потребовать больше времени на свое произнесение, так и жилища их стремились занять побольше места, сделаться более изысканными и удобными — там прибавлялся еще балкон, здесь пристраивалось крыло, и изначально очень простой план дома вполне мог с течением медлительных лет дать почки и ростки, стать более ветвистым и раскидистым, подобно старому дубу, покрытому сучками и шишковатыми наростами на толстенном и основательном стволе. Дома обычно строились по форме более или менее широкого «V», фундаментом служили наполовину закопанные в землю камни-валуны, на которых возводились два этажа — из камня, саманного кирпича или же дерева. Ванные комнаты, мастерские, кладовые и все подсобные помещения находились в полуподвальном этаже. На первом и втором этажах — они вели счет сверху, от крыши, — размещались гостиные, кухни и спальни, а также балконы или веранды. На каждом из этажей помещались четыре или пять комнат, если дом был невелик, а в больших домах — даже по двенадцать-пятнадцать комнат. В таких домах могли жить как члены одного многочисленного семейства, так и несколько — до пяти! — совершенно различных семей; обычно в течение нескольких поколений в одном доме жили два-три семейства. Каждая семья имела свой отдельный вход, так что снаружи могло быть несколько крылечек и лестниц, ведущих к верхним и нижним верандам и балконам. Именно на этих верандах и балконах и протекала, по большей части, жизнь дома, за исключением холодного времени года.
У многих домов не было четко выраженного фасада или тыла: фасадом для жителей верхнего этажа могла быть тыловая часть жилища тех, кто разместился на нижнем этаже, или же боковая стена других соседей — все зависело от того, где именно находилась входная дверь. Полуподвальные служебные помещения обычно окнами выходили на северо-запад, а с юго-востока скрывались в летнюю жару в тени веранд и балконов верхних этажей, которые порой придавали дому несколько неустойчивый вид — однако же на самом деле они были спланированы и сделаны прочно, на славу; зачастую такие дома стояли веками.
Дом бывал сориентирован в соответствии с местностью и тем, откуда падает свет — то есть в зависимости от рельефа, от расположения других домов, деревьев, ручьев, от того, куда падает тень горы и где в полдень больше всего солнца. И лишь во вторую очередь расположение дома зависело от стрелки компаса; впрочем, углы его всегда указывали на север, восток, юг и запад, а, стало быть, и стены были повернуты под соответствующими углами.
Местоположение дома определялось идеальным планом самого города — фигурой «хейийя-иф». Каждый дом являлся составляющей данной фигуры, элементом ее Левой Руки, изгибающейся навстречу Правой Руке, которая охватывала пять хейимас, построенных вокруг Стержня города — Стержнем всегда был либо главный источник питьевой воды, либо глубокий колодец. Сам по себе рисунок двойной спирали соблюдался не столь уж точно (да и сам город никогда не выглядел чересчур аккуратным), ничто там не строилось по ниточке; тем не менее основная форма всегда ощущалась и в расположении жилых домов, и хейимас, и Стержня, и городских площадей. В Кастохе и Телине было несколько «Левых Рук», ибо там построить так много домов по одной-единственной кривой означало бы либо насажать их буквально друг на друга, либо слишком сильно растянуть эту кривую, чтобы дома стояли на достаточно большом расстоянии.
Пространство, заключенное внутри создаваемой домами кривой, было засажено деревьями, иногда там еще строили различные навесы или павильоны, однако же чаще всего территория эта оставалась совершенно пустой и к тому же била весьма сильно вытоптанной и пыльной. Здесь была «городская площадь». Подобная же площадь внутри второй кривой, составленной пятью хейимас Правой Руки, считалась «площадью для танцев». Однако по большим праздникам танцевали, естественно, на обеих площадях.
Лишь один город из девяти не совсем соответствовал этому описанию. Тачас Тучас был (как известно) заселен «людьми не из Долины» — по большей части пришельцами из северо-западных краев. Разумеется, его «деревенская» архитектура имела явное сходство с архитектурой городов, что были расположены далеко к северу от Долины, на заросших секвойями берегах текущих на запад рек. Все дома Тачас Тучас были построены из дерева, из секвойи или кедра; в них были низкие потолки, и совершенно не использовался саманный кирпич. Дома стояли так близко друг от друга, что объединялись одним водосточным желобом, создавая некую кривоватую окружность, внутрь которой все смотрели своими фасадами. Стержнем города служил красивый водопад, образованный большим Ручьем Шасаш, а Правая Рука была построена и организована абсолютно так же, как и везде. Однако полукруг темных, высоких, островерхих домов, расположившихся под крутым склоном Костяной Горы, заросшей черно-зелеными елями, производил мрачное впечатление, чем весьма отличался от всех прочих «Левых Рук» в городах Долины. Неодобрение в адрес чрезмерной «скученности» домов в этом городе частенько высказывалось вслух за его пределами; однако же сами жители Тачас Тучас, если им порой — раз в несколько столетий, например, — приходилось перестраивать дом или строить новый, старый дом разрушали до основания и новый возводили точно на том же месте и в той же незыблемой своеобразной манере, которая, возможно, действительно отражала или воплощала их стремление к «скученности», к жизни тесным кружком, которое было проявлением характера и нравов жителей этого города.
Вакваха, находившаяся на противоположном конце Долины, также была городом исключительным; будучи здесь неким своеобразным Бенаресом, Римом или Меккой, а потому часто посещаемая жителями других городов, она была построена так, что се Левая Рука включала, кроме жилых, пять дополнительных длинных одноэтажных гостевых домов, где за порядок и обеспечение отвечали пять хейимас; в этих гостевых домах посетители могли расположиться с удобством и прожить несколько дней или даже месяцев; а Правая Рука здесь занимала даже большее пространство, чем Левая, ибо включала не только пять очень больших хейимас, но и по крайней мере дюжину различных строений общественного и сакрального назначения; здесь же находились Архив, Консерватория и Театр. Стержнем Ваквахи служил один из расположенных высоко на склоне Горы-Прародительницы Источников Реки На, красивый полноводный ручей, пробивающийся сквозь вулканическую породу ущелья. Город был целиком построен на склоне горы, так что сохранить исходную форму хейийя-иф оказалось весьма непросто, однако крутые скалистые горы, изрезанные ущельями и окружавшие Вакваху со всех сторон, придавали определенное суровое очарование ее облику. Выглядел город поистине величественно. Некоторые из домов были удивительно стары; построенные из камня, они держались крепко и, казалось, росли прямо из этих скал; громадные земляничные деревья затеняли их крыши и обнесенные стенами дворы, однако сами стены и дома появились здесь задолго до того, как эти деревья-великаны успели вырасти. У этих домов были старинные, длинные имена. Вот одно из них: Возведенный Там, Где Окончилась Ссора. Или еще: дом, Где Была Нора Бабушки Большого Кролика. Но с другой стороны, некоторые из них, не менее старые, имели очень короткие названия; например, Ветер или Высокий. И были еще такие дома, смысл названий которых постепенно, с течением времени, оказался утрачен в связи с изменениями в языке — например, дом Ангравад или дом Уфечохе.
Несмотря на то что члены небольшого замкнутого общества могут жить и говорить неспешно, их язык, напротив, может иметь тенденцию изменяться весьма быстро; даже являясь языком письменным, он течет, как река, оставляя по пути старое написание слов и выбрасывая на отмели их старые значения. Так что названия девяти городов, будучи очень старыми, ныне непереводимы, за исключением названия Вакваха или, точнее, Вакваха-на, то есть «город, расположенный на священном Источнике, дающем начало Реке На» (однако это название может переводиться и как «танцующая Река На»). Название Чукулмас, возможно, имело некогда, в своей исходной форме, значение «дом Большого Дуба»; а инфикс —мал-в слове «Унмалин» означает «холм» или «вершина холма». Жители Тачас Тучас настаивали, не имея, впрочем, никаких доказательств или свидетельств, что название их города на полузабытом северном диалекте означает «Там, Где Поселился Великий Медведь». Но почему Синшан и гора над ним носят такое название, или же что именно скрывается под словом Кастоха и почему оно претерпело очевидные изменения, ибо исходной была форма Хастоха, а также почему самый старый дом в Мадидину называется Мадидину Анимун, не знает никто. Без сомнения, этимологию этих названий можно было бы проследить с помощью данных, записанных в Большом Компьютере Столицы Разума, если несколько недель или месяцев поработать в Пункте Обмена Информацией. Но к чему это? Разве так уж необходимо переводить каждое слово? Порой как раз непереведенное слово может послужить нам напоминанием о том, что язык — это не только значения слов, что понятность языка — это всего лишь одна из его характеристик, одна из его функций. Непереведенное слово или название, возможно, вообще не функционально. Оно просто существует. Будучи написанным, оно представляет собой ряд букв; будучи произнесенным вслух, если более или менее правильно догадаешься о его произношении, оно представляет собой набор фонем, более или менее интересную музыкальную фразу или звук, или шум — словом, нечто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95