Может быть, он правильно насторожился, а может быть, и нет.
Или столь же невзрачные работяги, которым почему-то нечем заняться, – курят, плюют с причала и время от времени поглядывают на катер. Или вон тот рыбак, которого еле видно – так он далеко.
Клаус остановился по соседству с Кнопфом, навалился на перила. Тот мельком взглянул на белокурого великана и отвернулся.
Мрачный тип, неразговорчивый. Держится особняком. Непонятно, зачем он поехал – может быть, настоящий унылый ортодокс? Хотя православные хором твердят, что их вера самая радостная. Но не похоже, судя по их постным физиономиям, – те же католики выглядят куда здоровее.
Оно и понятно. Католическую мессу, к примеру, можно слушать сидя, а православные выстаивают часами.
– Через час будем на месте, – проговорил Ваффензее в никуда. Это и без него все знали, он просто приглашал соседа к разговору.
Кнопф не ответил.
– Как вы думаете, в монастырском отеле будет постный стол?
Тот долго медлил, прежде чем отозваться:
– Русские жадны до денег. Чтобы привлечь инвестиции, они готовы нарушить все, в том числе и церковные правила.
– Все-таки монастырь, – сказал Ваффензее с сомнением. – В русских монастырях очень строгие правила. Однажды я посетил в Петербурге две литургии, потратил два дня. Первая состоялась в обычном храме, а вторая – на монастырском подворье. И вот последняя длилась намного дольше. У русских же не принято сидеть во время службы, и это стояние чрезвычайно утомительно. К концу я едва не потерял сознание... Там были пожилые женщины, и я удивлялся их выдержке.
Кнопф безучастно воззрился на него:
– Вас так интересуют вопросы религии?
– О да, я религиовед.
– А ваше собственное вероисповедание?
Клаус Ваффензее рассмеялся заразительным детским смехом и обреченно развел руками:
– Неловко сказать, но сам я до сих пор вне вероисповедания... Я вырос в протестантской семье и увлекся другими религиями, пожалуй, из чувства протеста. Простите за невольный каламбур. Мои родители были слишком строги... Вообразите – секли меня, как секли крепостных в России. Протест состоялся, а вот к Божественному как таковому во мне напрочь отбили интерес.
– Я протестант, – заметил Кнопф.
Ваффензее зарделся.
– Простите, – сказал он с чувством. – Я не хотел вас задеть. Это сугубо семейное дело, частный случай...
– Пустяки, – тот решительно оттолкнулся от перил. – Вынужден вас покинуть, мне немного нездоровится. Благодарю за компанию и приятную беседу.
Он проводил Кнопфа взглядом, раздумывая, на ком же остановиться.
Если все пойдет не так, как задумывалось, придется переводить стрелки. Ланг или Кнопф? Оба – темные лошадки. Но кто здесь не темная лошадь? Он сам не лучше и очень даже доволен этим обстоятельством. Ему нет никакого резона дополнительно выбеливаться, можно переборщить.
Эсминец на грунте – крепкий орешек. Если с изъятием материала ничего не получится, придется взрывать, и вполне вероятно, что не только эсминец. Пострадать могут русские плавсредства, а в наихудшем случае – не только они.
Возможен международный скандал.
Что там скандал – катастрофа.
Никто не знает, в каком состоянии материал и что с ним происходило после событий, о которых известно Клаусу Ваффензее и его руководству. Если это состояние хотя бы просто не претерпело изменений, то опасность представляется исключительно высокой. Но если все-таки претерпело, и не те благоприятные изменения, что связаны с временным фактором, а с другими, более неприятными вещами, то масштабы этой опасности трудно вообразить.
...Может быть, вообще послать к черту Ланга и Кнопфа? Остановиться, к примеру, на фон Кирстове. Скользкий тип. И отчасти похожий на него самого: лезет ко всем, всюду сует свой нос. Инициатива наказуема, чем бы она ни диктовалась, а потому наказать можно и Кирстова.
Клаус Ваффензее привык работать в одиночку, но сейчас испытывал острую потребность в союзнике. В группе он был не один, однако хотелось аборигена. Один уже имелся, но мало, мало... Нельзя исключить, что он найдет такового на острове. Времени в обрез, и на серьезную вербовку его не хватит, но для разовой акции можно попробовать подыскать и кого-то из местных...
Хотя достаточно того, что есть, подумал он. Не стоит злоупотреблять, можно здорово влипнуть.
Но мысли о новых кадрах продолжали кружиться в его голове.
Многое зависит от ситуации в монастырском отеле. Маловероятно, что Клаусу удастся договориться с кем-нибудь из монахов, зато среди паломников и заявившихся ради забавы праздных ротозеев вполне можно попробовать поискать.
Он, конечно, рискует угодить в крутую переделку. Заведомо ясно, что никому из постояльцев отеля ни в коей мере нельзя доверять. Там запросто может поселиться кто угодно. У русских есть собственный интерес, ради которого они и затеяли всю эту возню с подъемом мертвого корабля, а потому они, скорее всего, направили на остров агентов спецслужб.
Спецслужбы – да, именно во множественном числе.
Расклад такой, что в деле могут участвовать разные структуры, не только привычная госбезопасность. И очень может статься, что они действуют вразнобой, имея самые смутные представления о конкуренте.
Хорошо бы их столкнуть. Но опять же нет времени. Такие операции требуют долгой и тщательной подготовки. А связь с руководством практически невозможна; попытка связаться с заказчиками означает почти неминуемое разоблачение.
Созерцая пустынный горизонт, Клаус Ваффензее глубоко вздохнул. Он сунул руку в карман широких штанов: миниатюрное оружие, на вид ничем не отличавшееся от сигаретной пачки, было на месте и терпеливо ждало, когда же его, наконец, пустят в ход. Оно истомилось.
Хотя Клаус предпочел бы обойтись без огневых контактов.
Но он, несмотря на кажущуюся молодость, не первый год был замужем и понимал, что мирное развитие событий в данном случае – нечто из области ненаучной фантастики, прекрасная утопия.
Держа в уме тройку вероятных кандидатов, он прикрыл глаза и начал думать об остальных.
Четыре человека, и все они устраивали его меньше, чем Ланг, Кнопф и – с оговоркой – фон Кирстов.
У Ваффензее не было никаких разумных оснований предпочесть этих троих остальным шестерым, но он доверял интуиции. Чутье очень редко подводило его. Он чувствовал, так сказать, сцепление, улавливал флюиды. Очень полезное качество в ситуации, когда и в прочих отношениях приходится двигаться на ощупь.
Часть третья
ЭСМИНЕЦ «ХЮГЕНАУ»
Глава восьмая
ПЛАВУЧАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
Эсминец – аббревиатура от «эскадренный миноносец».
Это многоцелевой боевой быстроходный маневренный корабль, предназначенный для уничтожения подводных лодок, самолетов и кораблей противника. Эсминцы издавна широко используются для обороны соединений кораблей и морских конвоев, а также для несения разведывательной и дозорной службы. Они оказывают эффективную артиллерийскую поддержку при высадке десанта, а также служат для постановки минных заграждений.
Само название этих кораблей говорит о том, что они могут действовать в составе эскадр – как на море, так и в океане.
На первых порах эсминцы были дешевыми кораблями, однако в годы Второй мировой войны их оснащение значительно усложнилось, так как они оказались абсолютно неподготовленными к новым угрозам – тем же подводным лодкам и авиации, которые к тому времени стали намного совершеннее. Эсминцы пришлось оборудовать зенитными орудиями, радарами, бомбометами, глубинными бомбами и торпедами. Так они сделались большими многоцелевыми кораблями, которые уже сами по себе превратились в лакомую добычу. Они участвовали почти во всех значительных морских сражениях.
Эсминец «Хюгенау» был одним из многих, ничем не выделяясь из общего числа. Германское командование использовало его в самых разных морских операциях, пока при сопровождении одного из конвоев «Хюгенау» не попал в переплет и не получил серьезные повреждения.
Ему удалось благополучно добраться до порта Пиллау и стать на ремонт. Командир эсминца предвкушал новые славные бои, но перед этим рассчитывал отдохнуть, подлечиться и развлечься; внезапный перевод на другой корабль явился для него полной и неприятной неожиданностью. Перемещению подвергся не только командир, но и весь экипаж, членов которого раскидали кого куда. Солдаты не рассуждают, и командир списал пертурбации на счет малопонятных штабных игрищ. Он не видел никакой военной необходимости в такого рода переменах, но покорно отправился на новое место службы, где вскоре и сложил голову при атаке британской подлодки.
Он так и не узнал, что командование отвело «Хюгенау» роль, совершенно не характерную для надводных кораблей – и для подводных тоже.
А если бы узнал, будучи в статусе командира этого корабля, то мог бы и возроптать, причем с печальными для себя последствиями – потому-то и был смещен. В конце концов, он был честным служакой; можно служить гитлеровцам, но при этом не обязательно являться таковым – в смысле нацистом.
Доктор Валентино предвидел триумф со всеми вытекающими радостными последствиями.
Вся лагерная администрация ждала высокопоставленных эмиссаров из Берлина. Сперва Валентино надеялся встретить особую комиссию, ибо чувствовал важность возложенной на него миссии. Высокий статус комиссии автоматически повышал и статус самого доктора, так что тот мог рассчитывать и на повышение в звании, и на отпуск, и на прочие радости военного времени. Однако Берлин ограничился простыми посыльными, что несколько разочаровало администрацию.
Все мероприятие сводилось к сугубо техническим процедурам без помпы и пафоса, но успех остается успехом, и Валентино с фон Троттновым по-прежнему рассчитывали на высочайшие милости за проделанную работу. Лазаретом подвиги не исчерпывались, лагерное начальство стремилось поставить себе в заслугу вообще всякое уже осуществленное истребление.
К приезду гостей они успели уничтожить еще одну сотню юных заключенных, перезаражав их всеми болезнетворными штаммами, какими только располагал Баутце. Выжили единицы. Их продолжали содержать в сносных условиях, которые, однако, весьма напоминали те, что создаются для скота, отобранного на убой.
Когда ворота лагеря распахнулись, чтобы пропустить черный «опель» и санитарный фургон, лагерное начальство выстроилось в шеренгу – не хватало разве что «хлеба-соли». Территория была вылизана едва ли не до стерильной частоты; треть уборщиков, не выдержав нагрузки, отправилась в душевые, и это было дополнительным плюсом общей лакировки действительности.
Из «опеля» вышел высокий эсэсовский чин в сопровождении адъютанта.
Валентино сразу узнал в нем доктора Иоахима Месснера, далеко обошедшего его в продвижении по служебной лестнице. Когда-то они начинали почти на равных, у Месснера в силу более знатного происхождения была некоторая толика форы, но он использовал ее с неповторимой эффективностью.
Месснер тоже признал Валентино. После дежурного приветствия в виде «хайль» он дружески потрепал коллегу по плечу:
– Рад встрече, геноссе! И как тебя занесло в такую дыру?
Не дожидаясь ответа, Месснер направился к фон Троттнову. То, что сначала он обратился к Валентино, было добрым знаком для последнего, несмотря на некоторую снисходительность приветствия.
Фон Троттнов как хлебосольный хозяин немедленно пригласил высокого гостя к столу. Доктор Месснер отказался:
– Дело срочное, мой дорогой Троттнов. У меня есть предписание как можно скорее доставить материал по назначению.
Комендант взглянул на фургон.
– Позволю себе заметить, что у вас неудовлетворительная охрана. Если материал имеет ценность...
Тот перебил его со смехом:
– Бросьте! Кому они нужны? Неужели вы думаете, что кто-то вознамерится отбить эту мразь? Они нужны нам, но больше – никому... Да и кто бы посмел? Мы в Германии, а не в белорусских лесах.
– Совершенно верно, господин штурмбанфюрер, – комендант почтительно склонил голову.
Противореча себе, Месснер добавил:
– Усиленная охрана лишь вызовет ненужные подозрения.
После этого непродолжительного вступления вся верхушка направилась к амбулатории. Доктор Валентино держал наготове папку с сопроводительными бумагами. Он трудился всю ночь, пытаясь придать записям наукообразный вид. Получилась, правда, какая-то ахинея, и дело спасла лишь немецкая педантичность, благодаря которой рапорт приобрел вполне товарный вид.
В амбулатории Валентино преобразовался в услужливого ординатора, докладывающего матерому профессору. Месснер, не имевший никаких ученых степеней и званий, воспринимал это как должное, переходя от койки к койке. Игриво взял Оську за подбородок, потрепал по щеке Сережку Остапенко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Или столь же невзрачные работяги, которым почему-то нечем заняться, – курят, плюют с причала и время от времени поглядывают на катер. Или вон тот рыбак, которого еле видно – так он далеко.
Клаус остановился по соседству с Кнопфом, навалился на перила. Тот мельком взглянул на белокурого великана и отвернулся.
Мрачный тип, неразговорчивый. Держится особняком. Непонятно, зачем он поехал – может быть, настоящий унылый ортодокс? Хотя православные хором твердят, что их вера самая радостная. Но не похоже, судя по их постным физиономиям, – те же католики выглядят куда здоровее.
Оно и понятно. Католическую мессу, к примеру, можно слушать сидя, а православные выстаивают часами.
– Через час будем на месте, – проговорил Ваффензее в никуда. Это и без него все знали, он просто приглашал соседа к разговору.
Кнопф не ответил.
– Как вы думаете, в монастырском отеле будет постный стол?
Тот долго медлил, прежде чем отозваться:
– Русские жадны до денег. Чтобы привлечь инвестиции, они готовы нарушить все, в том числе и церковные правила.
– Все-таки монастырь, – сказал Ваффензее с сомнением. – В русских монастырях очень строгие правила. Однажды я посетил в Петербурге две литургии, потратил два дня. Первая состоялась в обычном храме, а вторая – на монастырском подворье. И вот последняя длилась намного дольше. У русских же не принято сидеть во время службы, и это стояние чрезвычайно утомительно. К концу я едва не потерял сознание... Там были пожилые женщины, и я удивлялся их выдержке.
Кнопф безучастно воззрился на него:
– Вас так интересуют вопросы религии?
– О да, я религиовед.
– А ваше собственное вероисповедание?
Клаус Ваффензее рассмеялся заразительным детским смехом и обреченно развел руками:
– Неловко сказать, но сам я до сих пор вне вероисповедания... Я вырос в протестантской семье и увлекся другими религиями, пожалуй, из чувства протеста. Простите за невольный каламбур. Мои родители были слишком строги... Вообразите – секли меня, как секли крепостных в России. Протест состоялся, а вот к Божественному как таковому во мне напрочь отбили интерес.
– Я протестант, – заметил Кнопф.
Ваффензее зарделся.
– Простите, – сказал он с чувством. – Я не хотел вас задеть. Это сугубо семейное дело, частный случай...
– Пустяки, – тот решительно оттолкнулся от перил. – Вынужден вас покинуть, мне немного нездоровится. Благодарю за компанию и приятную беседу.
Он проводил Кнопфа взглядом, раздумывая, на ком же остановиться.
Если все пойдет не так, как задумывалось, придется переводить стрелки. Ланг или Кнопф? Оба – темные лошадки. Но кто здесь не темная лошадь? Он сам не лучше и очень даже доволен этим обстоятельством. Ему нет никакого резона дополнительно выбеливаться, можно переборщить.
Эсминец на грунте – крепкий орешек. Если с изъятием материала ничего не получится, придется взрывать, и вполне вероятно, что не только эсминец. Пострадать могут русские плавсредства, а в наихудшем случае – не только они.
Возможен международный скандал.
Что там скандал – катастрофа.
Никто не знает, в каком состоянии материал и что с ним происходило после событий, о которых известно Клаусу Ваффензее и его руководству. Если это состояние хотя бы просто не претерпело изменений, то опасность представляется исключительно высокой. Но если все-таки претерпело, и не те благоприятные изменения, что связаны с временным фактором, а с другими, более неприятными вещами, то масштабы этой опасности трудно вообразить.
...Может быть, вообще послать к черту Ланга и Кнопфа? Остановиться, к примеру, на фон Кирстове. Скользкий тип. И отчасти похожий на него самого: лезет ко всем, всюду сует свой нос. Инициатива наказуема, чем бы она ни диктовалась, а потому наказать можно и Кирстова.
Клаус Ваффензее привык работать в одиночку, но сейчас испытывал острую потребность в союзнике. В группе он был не один, однако хотелось аборигена. Один уже имелся, но мало, мало... Нельзя исключить, что он найдет такового на острове. Времени в обрез, и на серьезную вербовку его не хватит, но для разовой акции можно попробовать подыскать и кого-то из местных...
Хотя достаточно того, что есть, подумал он. Не стоит злоупотреблять, можно здорово влипнуть.
Но мысли о новых кадрах продолжали кружиться в его голове.
Многое зависит от ситуации в монастырском отеле. Маловероятно, что Клаусу удастся договориться с кем-нибудь из монахов, зато среди паломников и заявившихся ради забавы праздных ротозеев вполне можно попробовать поискать.
Он, конечно, рискует угодить в крутую переделку. Заведомо ясно, что никому из постояльцев отеля ни в коей мере нельзя доверять. Там запросто может поселиться кто угодно. У русских есть собственный интерес, ради которого они и затеяли всю эту возню с подъемом мертвого корабля, а потому они, скорее всего, направили на остров агентов спецслужб.
Спецслужбы – да, именно во множественном числе.
Расклад такой, что в деле могут участвовать разные структуры, не только привычная госбезопасность. И очень может статься, что они действуют вразнобой, имея самые смутные представления о конкуренте.
Хорошо бы их столкнуть. Но опять же нет времени. Такие операции требуют долгой и тщательной подготовки. А связь с руководством практически невозможна; попытка связаться с заказчиками означает почти неминуемое разоблачение.
Созерцая пустынный горизонт, Клаус Ваффензее глубоко вздохнул. Он сунул руку в карман широких штанов: миниатюрное оружие, на вид ничем не отличавшееся от сигаретной пачки, было на месте и терпеливо ждало, когда же его, наконец, пустят в ход. Оно истомилось.
Хотя Клаус предпочел бы обойтись без огневых контактов.
Но он, несмотря на кажущуюся молодость, не первый год был замужем и понимал, что мирное развитие событий в данном случае – нечто из области ненаучной фантастики, прекрасная утопия.
Держа в уме тройку вероятных кандидатов, он прикрыл глаза и начал думать об остальных.
Четыре человека, и все они устраивали его меньше, чем Ланг, Кнопф и – с оговоркой – фон Кирстов.
У Ваффензее не было никаких разумных оснований предпочесть этих троих остальным шестерым, но он доверял интуиции. Чутье очень редко подводило его. Он чувствовал, так сказать, сцепление, улавливал флюиды. Очень полезное качество в ситуации, когда и в прочих отношениях приходится двигаться на ощупь.
Часть третья
ЭСМИНЕЦ «ХЮГЕНАУ»
Глава восьмая
ПЛАВУЧАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
Эсминец – аббревиатура от «эскадренный миноносец».
Это многоцелевой боевой быстроходный маневренный корабль, предназначенный для уничтожения подводных лодок, самолетов и кораблей противника. Эсминцы издавна широко используются для обороны соединений кораблей и морских конвоев, а также для несения разведывательной и дозорной службы. Они оказывают эффективную артиллерийскую поддержку при высадке десанта, а также служат для постановки минных заграждений.
Само название этих кораблей говорит о том, что они могут действовать в составе эскадр – как на море, так и в океане.
На первых порах эсминцы были дешевыми кораблями, однако в годы Второй мировой войны их оснащение значительно усложнилось, так как они оказались абсолютно неподготовленными к новым угрозам – тем же подводным лодкам и авиации, которые к тому времени стали намного совершеннее. Эсминцы пришлось оборудовать зенитными орудиями, радарами, бомбометами, глубинными бомбами и торпедами. Так они сделались большими многоцелевыми кораблями, которые уже сами по себе превратились в лакомую добычу. Они участвовали почти во всех значительных морских сражениях.
Эсминец «Хюгенау» был одним из многих, ничем не выделяясь из общего числа. Германское командование использовало его в самых разных морских операциях, пока при сопровождении одного из конвоев «Хюгенау» не попал в переплет и не получил серьезные повреждения.
Ему удалось благополучно добраться до порта Пиллау и стать на ремонт. Командир эсминца предвкушал новые славные бои, но перед этим рассчитывал отдохнуть, подлечиться и развлечься; внезапный перевод на другой корабль явился для него полной и неприятной неожиданностью. Перемещению подвергся не только командир, но и весь экипаж, членов которого раскидали кого куда. Солдаты не рассуждают, и командир списал пертурбации на счет малопонятных штабных игрищ. Он не видел никакой военной необходимости в такого рода переменах, но покорно отправился на новое место службы, где вскоре и сложил голову при атаке британской подлодки.
Он так и не узнал, что командование отвело «Хюгенау» роль, совершенно не характерную для надводных кораблей – и для подводных тоже.
А если бы узнал, будучи в статусе командира этого корабля, то мог бы и возроптать, причем с печальными для себя последствиями – потому-то и был смещен. В конце концов, он был честным служакой; можно служить гитлеровцам, но при этом не обязательно являться таковым – в смысле нацистом.
Доктор Валентино предвидел триумф со всеми вытекающими радостными последствиями.
Вся лагерная администрация ждала высокопоставленных эмиссаров из Берлина. Сперва Валентино надеялся встретить особую комиссию, ибо чувствовал важность возложенной на него миссии. Высокий статус комиссии автоматически повышал и статус самого доктора, так что тот мог рассчитывать и на повышение в звании, и на отпуск, и на прочие радости военного времени. Однако Берлин ограничился простыми посыльными, что несколько разочаровало администрацию.
Все мероприятие сводилось к сугубо техническим процедурам без помпы и пафоса, но успех остается успехом, и Валентино с фон Троттновым по-прежнему рассчитывали на высочайшие милости за проделанную работу. Лазаретом подвиги не исчерпывались, лагерное начальство стремилось поставить себе в заслугу вообще всякое уже осуществленное истребление.
К приезду гостей они успели уничтожить еще одну сотню юных заключенных, перезаражав их всеми болезнетворными штаммами, какими только располагал Баутце. Выжили единицы. Их продолжали содержать в сносных условиях, которые, однако, весьма напоминали те, что создаются для скота, отобранного на убой.
Когда ворота лагеря распахнулись, чтобы пропустить черный «опель» и санитарный фургон, лагерное начальство выстроилось в шеренгу – не хватало разве что «хлеба-соли». Территория была вылизана едва ли не до стерильной частоты; треть уборщиков, не выдержав нагрузки, отправилась в душевые, и это было дополнительным плюсом общей лакировки действительности.
Из «опеля» вышел высокий эсэсовский чин в сопровождении адъютанта.
Валентино сразу узнал в нем доктора Иоахима Месснера, далеко обошедшего его в продвижении по служебной лестнице. Когда-то они начинали почти на равных, у Месснера в силу более знатного происхождения была некоторая толика форы, но он использовал ее с неповторимой эффективностью.
Месснер тоже признал Валентино. После дежурного приветствия в виде «хайль» он дружески потрепал коллегу по плечу:
– Рад встрече, геноссе! И как тебя занесло в такую дыру?
Не дожидаясь ответа, Месснер направился к фон Троттнову. То, что сначала он обратился к Валентино, было добрым знаком для последнего, несмотря на некоторую снисходительность приветствия.
Фон Троттнов как хлебосольный хозяин немедленно пригласил высокого гостя к столу. Доктор Месснер отказался:
– Дело срочное, мой дорогой Троттнов. У меня есть предписание как можно скорее доставить материал по назначению.
Комендант взглянул на фургон.
– Позволю себе заметить, что у вас неудовлетворительная охрана. Если материал имеет ценность...
Тот перебил его со смехом:
– Бросьте! Кому они нужны? Неужели вы думаете, что кто-то вознамерится отбить эту мразь? Они нужны нам, но больше – никому... Да и кто бы посмел? Мы в Германии, а не в белорусских лесах.
– Совершенно верно, господин штурмбанфюрер, – комендант почтительно склонил голову.
Противореча себе, Месснер добавил:
– Усиленная охрана лишь вызовет ненужные подозрения.
После этого непродолжительного вступления вся верхушка направилась к амбулатории. Доктор Валентино держал наготове папку с сопроводительными бумагами. Он трудился всю ночь, пытаясь придать записям наукообразный вид. Получилась, правда, какая-то ахинея, и дело спасла лишь немецкая педантичность, благодаря которой рапорт приобрел вполне товарный вид.
В амбулатории Валентино преобразовался в услужливого ординатора, докладывающего матерому профессору. Месснер, не имевший никаких ученых степеней и званий, воспринимал это как должное, переходя от койки к койке. Игриво взял Оську за подбородок, потрепал по щеке Сережку Остапенко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33