Чаадаев как бы прикоснулся к этому пути, несколько раз ступил на него, как бы пробуя, прочна ли дорога, надежен ли путь, и всякий раз отступал, отходил куда-то в сторону. Это было какое-то хождение вокруг и около того «дела», которым стремились заняться почти все типические представители передовой части общества тех времен. Что-то каждый раз удерживало Чаадаева от окончательного решения, что-то отвращало его от этого пути.
Между тем общность цели у Чаадаева и окружавших его передовых людей тогдашней России была несомненна. Речь при этом идет именно о наиболее радикально настроенной части этих передовых людей — сознательных антикрепостниках. Речь идет о людях типа Якушкина, М. Орлова, Грибоедова, наконец, Пушкина и т. д. Расхождения, стало быть, возникали лишь в выборе средств, в нахождении «действенных мыслей, двигающих жизнь», в поисках конкретных форм проявления «истинного честолюбия». Готовые, имевшиеся в наличности формы практической деятельности явно не удовлетворяли Чаадаева, он их отвергал одну за другой.
Какие же это были формы?
Масонство.
Теперь уже само это слово звучит архаизмом. Полтора века тому назад масонство в России было модой, а кое-кому из вполне серьезных людей представлялось (и как увидим, не без известных оснований) делом достаточно дельным и перспективным.
Масонство возникло в Европе в начале XVIII века. Оно создавалось как некое братство, свободный и тайный союз людей, занятых нравственным самосовершенствованием. Приблизительно в то же время масоны создали и миф, согласно которому их общество вело свое начало чуть ли не от самого Адама, вынесшего-де из рая наследие божественной мудрости, или по крайней мере от эпохи возведения Соломонова храма. Масоны стали именовать себя «свободными каменщиками», только «храм» эти каменщики строили «внутренний» — духовный, некий «храм в себе». От эпохи средневековья, из практики средневековых ремесленных гильдий и цехов масоны в значительной мере позаимствовали свой ритуал, который тщательно блюли и который и спустя сотню лет после возникновения масонских лож оставался в основных чертах таким, каким был в самом начале их деятельности, — он достаточно подробно, кстати сказать, описан Л. Толстым в «Войне и мире», в сцене посвящения Пьера в общество «вольных каменщиков».
Распространение масонства в XVIII веке шло поразительно быстро. В двадцатых годах этого века масонские ложи открывались одна за другой в Ирландии, Шотландии, во Франции, Бельгии, Голландии, Испании, в тридцатых — в Германии, Италии, Швейцарии, Португалии, Польше, Турции. В 1731 —1732 годах появляются первые масонские организации в России. Такая популярность масонства объясняется прежде всего своеобразием формы этой организации, совмещавшей в себе черты аристократического клуба и тайного общества, а в провозглашаемых принципах — социальную демагогию и этическую утопию. Масонство сразу же оказывается исключительно удобной формой для всякого рода негласной деятельности в международном масштабе: «братья» устанавливают связи между ложами разных стран, не признавая национальных перегородок и национальной исключительности. Но нельзя сказать, что масонство во всех случаях или даже по преимуществу было ширмой для всякого рода нелегальщины, ничего общего с лозунгами, провозглашавшимися масонами, не имеющей. Масоны занимались благотворительностью (порой весьма широкой), просветительством (достаточно вспомнить нашего Новикова), этические искания некоторых из масонов представляют исторический интерес.
Масонство в течение какого-то исторического периода оказалось достаточно действенной подчас формой консолидации определенных культурных сил, сплочения их. Среди масонов мы находим такие, к примеру, фигуры, как Гёте, Лессинг, Гердер, Вальтер Скотт, некоторое время считает себя масоном и наш Пушкин и т. д.
И все-таки главное и самое примечательное в масонстве заключалось именно в том, что как организационная форма оно было абсолютно политически нейтрально. Масонством постоянно интересовались власть имущие, за ним неусыпно следила полиция (кстати сказать, одним из высших чинов французского масонства в свое время был небезызвестный министр полиции Фуше). И в то же время масонство частенько использовалось революционно настроенными группами для разного рода нелегальной деятельности (достаточно в этой связи вспомнить итальянских карбонариев).
В России масонство, разрешенное Александром I (после того как оно было запрещено Екатериной II в связи с новиковским делом), прошло в очень убыстренном порядке едва ли не все известные к тому времени стадии и исчерпало едва ли не все свои варианты и разновидности.
К моменту восстановления масонских лож (приблизительно в 1810 году) русское масонство было по преимуществу организацией клубного типа. Масоны в ту пору занимались в основном словопрениями, немножко просветительством, немножко благотворительностью. Но в основном они все-таки занимали сами себя, лишь симулируя какую-то общественную активность. Они рассуждали о построении великого всемирного «духовного храма», в котором, наконец, rie будет ни знатных, ни рабов, который сделает «братьями вельмож и простых людей», сблизит «их друг с другом, не смешивая ни имущества, ни сословий», соединит ученых и «неведающих» и вознесет над миром великий «тройственный принцип: свободу, равенство, братство».
Масоны заявляли о себе как об организации, так сказать, совершенно культурнической.
Это был ранний, относительно еще неразвитый период русского масонства XIX столетия. Социальная утопия тут полностью смыкалась еще с социальной демагогией. Общественные тенденции внутри масонства были не расчленены. В той же самой ложе «Соединенных братьев», в которую в 1816 году был посвящен «брат» Чаадаев, находились «братья» Пестель, Грибоедов и «брат» Бенкендорф.
Но, запоздав в своем развитии, отстав от масонства западноевропейского, русское масонство быстро наверстывало упущенное. Вскоре оно привлекло пристальное внимание полиции. Впрочем, тайна русского масонства в XIX веке была действительно игрушечной тайной.
В XIX веке масонство в России с самого начала своего возрождения находилось под гласным надзором полиции. Масонское управление было обязано регулярно и неукоснительно (под угрозой безотлагательного закрытия лож) представлять министру полиции все протоколы — «акты» своих заседаний и списки членов масонских организаций. Время от времени (в связи с очередным доносом, как правило) масоны-руководители вызывались к министру просвещения или просто к министру полиции для соответствующей распеканции. Руководители масонства всякий раз при этом смущались и клялись в своих верноподданнических чувствах.
И все-таки полицейский инстинкт не обманулся.
Очень скоро масонство в России стало рассадником весьма сомнительных с точки зрения правительства идей и настроений. Из игрушечной тайны его, почти непосредственно подчас заимствуя у масонов их организационные формы, рождалась весьма уже нешуточная тайна декабристских обществ, революционного подполья. В известном смысле можно даже сказать, что масонство в России XIX века часто выступало как первоначальная форма декабризма.
«Обряды, знание которых свидетельствовало о принадлежности к ордену, пароли, известные лишь посвященным, страшные клятвы не нарушать тайны, — писал один из исследователей связей русского масонства с декабризмом, — все это имело серьезное значение в то время, когда принадлежность к масонству и другим тайным обществам могла довести до пыток, как в некоторых католических странах Западной Европы, до знакомства с Шешковским и заточения в Шлиссельбургскую крепость у нас. Являясь ненужным пережитком для тех масонов, которые не шли дальше пережевывания элементарных нравственных истин и не особенно выдающейся благотворительности, некоторые приемы, усвоенные масонами, могли казаться весьма не лишними тем, которые, как Пестель и многие декабристы, участвовали одновременно и в тайном обществе с политическими задачами и в той или в другой масонской ложе. Некоторые из них, как А. Н. Муравьев, прямо признавали на следствии, что они желали скрыть тайное общество под масонским покровом, другие, как M. H. Новиков, племянник знаменитого масона, считали масонскую ложу местом вербовки для членов Союза благоденствия...»
Правда, близкий к Чаадаеву Якушкин вполне отрицательно отнесся к игре в масонство. Но причина такого его отношения коренилась в его неприятии начинавшего в тот момент все более распространяться в русском обществе мистицизма, для которого масонские ложи представлялись вполне готовой организационной основой. Чаадаева же тогда религиозные проблемы еще не волновали.
Была у русского масонства в XIX веке и еще одна особенность, которая не могла не располагать к нему проевропейски настроенное мыслящее русское общество той поры.
Дело в том, что масонство начала прошлого века на Руси оказалось не только хранителем эмбриональных форм декабризма, но и своеобразной, неразвитой формы позднейшего западничества. Связи русских масонов с Западом были тогда достаточно известны и внушали серьезные опасения правительству.
Многие из будущих русских декабристов сделались масонами на Западе еще во время антинаполеоновского похода, они поддерживали связи с Западом, с масонами из зарубежных лож, время от времени получая таким путем достаточно сомнительную с точки зрения официальной литературу. Полиции было известно и о посредничестве польских масонов в связях русских «братьев» с итальянскими карбонариями.
Радикально настроенная часть передового тогдашнего русского общества сознательно использовала масонство для установления связей с зарубежными революционными организациями. Для примера можно сказать о связях русских масонов-революционеров со знаменитым Буонарроти — участником коммунистического «заговора равных» Бабёфа, который, живя с 1806 года под надзором полиции в Женеве, основал там масонскую ложу, стремившуюся, согласно полицейским донесениям, «к ниспровержению деспотизма с помощью кинжала». Одни из «братьев» Буонарроти по масонству писал в своих заметках о том, что «искусные и многочисленные эмиссары были отправлены в это время в Германию, в Польшу и даже в Россию, чтобы придать новую силу тайным обществам».
Попадая за границу во время своих туристских поездок, русские масоны тотчас же оказывались там среди своих зарубежных «братьев», в самой гуще политической и идейной жизни, и привозили на родину идеи и настроения, подчас отличавшиеся радикализмом.
В 1822 году царское правительство закрыло в России масонские ложи. Годом раньше Чаадаев вышел из масонской ложи «Соединенных братьев».
Из всего сказанного понятно, думается, почему Чаадаев, искавший сфер приложения для своего «истинного честолюбия», искавший «идей действенных», не мог пройти мимо масонства. Дело тут, конечно, было не только и не столько даже в моде. На какое-то время масонство должно было представиться ему практической возможностью хотя бы частичного осуществления той нравственной идеи, которая затем станет делом всей его жизни, символом его веры. Конечно, каких-либо особых иллюзий по поводу масонских идей умница Чаадаев, как видно, все-таки не питал. Но проповедовавшаяся масонами идея всемирного духовного братства людей, идея нравственного самосовершенствования личности — эти идеи не могли не быть близки Чаадаеву. Пусть для многих других они были лишь красивой фразой, модной позой, «хорошим тоном». Чаадаев к подобным идеям относился вполне серьезно. Масонская же мысль об уравнении всех «человеков» перед лицом некоей высшей нравственной задачи была особенно близка Чаадаеву, принимая в его сознании антикрепостнический характер. Пустой форме либеральной масонской фразы Чаадаев как бы возвращал ее конкретный смысл, демократическое содержание. И если особых иллюзий относительно ценности масонского миросозерцания как такового Чаадаев, видимо, не питал, то надежды найти способ воздействия на русское общество через масонство у него, по всей вероятности, некоторое время были.
Эти надежды пришлось оставить.
На смену им явилась иная мысль. Явилась мысль приспособить для своих «истинно честолюбивых намерений» формы куда более могущественные, куда более действенные. По поводу этих форм у Чаадаева, конечно, не было, в свою очередь, уже ни малейших иллюзий. Была лишь надежда использовать их как слепое орудие в своих целях.
Тут мы вернемся вновь к эпизоду с чаадаевской отставкой после поездки его в Троппау.
Существует еще одна версия, связанная с этим эпизодом чаадаевской биографии. Эта версия обладает тем достоинством, что, не противореча известным фактам, она вполне согласуется в отличие от прочих с характером Чаадаева, его образом мыслей в ту пору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Между тем общность цели у Чаадаева и окружавших его передовых людей тогдашней России была несомненна. Речь при этом идет именно о наиболее радикально настроенной части этих передовых людей — сознательных антикрепостниках. Речь идет о людях типа Якушкина, М. Орлова, Грибоедова, наконец, Пушкина и т. д. Расхождения, стало быть, возникали лишь в выборе средств, в нахождении «действенных мыслей, двигающих жизнь», в поисках конкретных форм проявления «истинного честолюбия». Готовые, имевшиеся в наличности формы практической деятельности явно не удовлетворяли Чаадаева, он их отвергал одну за другой.
Какие же это были формы?
Масонство.
Теперь уже само это слово звучит архаизмом. Полтора века тому назад масонство в России было модой, а кое-кому из вполне серьезных людей представлялось (и как увидим, не без известных оснований) делом достаточно дельным и перспективным.
Масонство возникло в Европе в начале XVIII века. Оно создавалось как некое братство, свободный и тайный союз людей, занятых нравственным самосовершенствованием. Приблизительно в то же время масоны создали и миф, согласно которому их общество вело свое начало чуть ли не от самого Адама, вынесшего-де из рая наследие божественной мудрости, или по крайней мере от эпохи возведения Соломонова храма. Масоны стали именовать себя «свободными каменщиками», только «храм» эти каменщики строили «внутренний» — духовный, некий «храм в себе». От эпохи средневековья, из практики средневековых ремесленных гильдий и цехов масоны в значительной мере позаимствовали свой ритуал, который тщательно блюли и который и спустя сотню лет после возникновения масонских лож оставался в основных чертах таким, каким был в самом начале их деятельности, — он достаточно подробно, кстати сказать, описан Л. Толстым в «Войне и мире», в сцене посвящения Пьера в общество «вольных каменщиков».
Распространение масонства в XVIII веке шло поразительно быстро. В двадцатых годах этого века масонские ложи открывались одна за другой в Ирландии, Шотландии, во Франции, Бельгии, Голландии, Испании, в тридцатых — в Германии, Италии, Швейцарии, Португалии, Польше, Турции. В 1731 —1732 годах появляются первые масонские организации в России. Такая популярность масонства объясняется прежде всего своеобразием формы этой организации, совмещавшей в себе черты аристократического клуба и тайного общества, а в провозглашаемых принципах — социальную демагогию и этическую утопию. Масонство сразу же оказывается исключительно удобной формой для всякого рода негласной деятельности в международном масштабе: «братья» устанавливают связи между ложами разных стран, не признавая национальных перегородок и национальной исключительности. Но нельзя сказать, что масонство во всех случаях или даже по преимуществу было ширмой для всякого рода нелегальщины, ничего общего с лозунгами, провозглашавшимися масонами, не имеющей. Масоны занимались благотворительностью (порой весьма широкой), просветительством (достаточно вспомнить нашего Новикова), этические искания некоторых из масонов представляют исторический интерес.
Масонство в течение какого-то исторического периода оказалось достаточно действенной подчас формой консолидации определенных культурных сил, сплочения их. Среди масонов мы находим такие, к примеру, фигуры, как Гёте, Лессинг, Гердер, Вальтер Скотт, некоторое время считает себя масоном и наш Пушкин и т. д.
И все-таки главное и самое примечательное в масонстве заключалось именно в том, что как организационная форма оно было абсолютно политически нейтрально. Масонством постоянно интересовались власть имущие, за ним неусыпно следила полиция (кстати сказать, одним из высших чинов французского масонства в свое время был небезызвестный министр полиции Фуше). И в то же время масонство частенько использовалось революционно настроенными группами для разного рода нелегальной деятельности (достаточно в этой связи вспомнить итальянских карбонариев).
В России масонство, разрешенное Александром I (после того как оно было запрещено Екатериной II в связи с новиковским делом), прошло в очень убыстренном порядке едва ли не все известные к тому времени стадии и исчерпало едва ли не все свои варианты и разновидности.
К моменту восстановления масонских лож (приблизительно в 1810 году) русское масонство было по преимуществу организацией клубного типа. Масоны в ту пору занимались в основном словопрениями, немножко просветительством, немножко благотворительностью. Но в основном они все-таки занимали сами себя, лишь симулируя какую-то общественную активность. Они рассуждали о построении великого всемирного «духовного храма», в котором, наконец, rie будет ни знатных, ни рабов, который сделает «братьями вельмож и простых людей», сблизит «их друг с другом, не смешивая ни имущества, ни сословий», соединит ученых и «неведающих» и вознесет над миром великий «тройственный принцип: свободу, равенство, братство».
Масоны заявляли о себе как об организации, так сказать, совершенно культурнической.
Это был ранний, относительно еще неразвитый период русского масонства XIX столетия. Социальная утопия тут полностью смыкалась еще с социальной демагогией. Общественные тенденции внутри масонства были не расчленены. В той же самой ложе «Соединенных братьев», в которую в 1816 году был посвящен «брат» Чаадаев, находились «братья» Пестель, Грибоедов и «брат» Бенкендорф.
Но, запоздав в своем развитии, отстав от масонства западноевропейского, русское масонство быстро наверстывало упущенное. Вскоре оно привлекло пристальное внимание полиции. Впрочем, тайна русского масонства в XIX веке была действительно игрушечной тайной.
В XIX веке масонство в России с самого начала своего возрождения находилось под гласным надзором полиции. Масонское управление было обязано регулярно и неукоснительно (под угрозой безотлагательного закрытия лож) представлять министру полиции все протоколы — «акты» своих заседаний и списки членов масонских организаций. Время от времени (в связи с очередным доносом, как правило) масоны-руководители вызывались к министру просвещения или просто к министру полиции для соответствующей распеканции. Руководители масонства всякий раз при этом смущались и клялись в своих верноподданнических чувствах.
И все-таки полицейский инстинкт не обманулся.
Очень скоро масонство в России стало рассадником весьма сомнительных с точки зрения правительства идей и настроений. Из игрушечной тайны его, почти непосредственно подчас заимствуя у масонов их организационные формы, рождалась весьма уже нешуточная тайна декабристских обществ, революционного подполья. В известном смысле можно даже сказать, что масонство в России XIX века часто выступало как первоначальная форма декабризма.
«Обряды, знание которых свидетельствовало о принадлежности к ордену, пароли, известные лишь посвященным, страшные клятвы не нарушать тайны, — писал один из исследователей связей русского масонства с декабризмом, — все это имело серьезное значение в то время, когда принадлежность к масонству и другим тайным обществам могла довести до пыток, как в некоторых католических странах Западной Европы, до знакомства с Шешковским и заточения в Шлиссельбургскую крепость у нас. Являясь ненужным пережитком для тех масонов, которые не шли дальше пережевывания элементарных нравственных истин и не особенно выдающейся благотворительности, некоторые приемы, усвоенные масонами, могли казаться весьма не лишними тем, которые, как Пестель и многие декабристы, участвовали одновременно и в тайном обществе с политическими задачами и в той или в другой масонской ложе. Некоторые из них, как А. Н. Муравьев, прямо признавали на следствии, что они желали скрыть тайное общество под масонским покровом, другие, как M. H. Новиков, племянник знаменитого масона, считали масонскую ложу местом вербовки для членов Союза благоденствия...»
Правда, близкий к Чаадаеву Якушкин вполне отрицательно отнесся к игре в масонство. Но причина такого его отношения коренилась в его неприятии начинавшего в тот момент все более распространяться в русском обществе мистицизма, для которого масонские ложи представлялись вполне готовой организационной основой. Чаадаева же тогда религиозные проблемы еще не волновали.
Была у русского масонства в XIX веке и еще одна особенность, которая не могла не располагать к нему проевропейски настроенное мыслящее русское общество той поры.
Дело в том, что масонство начала прошлого века на Руси оказалось не только хранителем эмбриональных форм декабризма, но и своеобразной, неразвитой формы позднейшего западничества. Связи русских масонов с Западом были тогда достаточно известны и внушали серьезные опасения правительству.
Многие из будущих русских декабристов сделались масонами на Западе еще во время антинаполеоновского похода, они поддерживали связи с Западом, с масонами из зарубежных лож, время от времени получая таким путем достаточно сомнительную с точки зрения официальной литературу. Полиции было известно и о посредничестве польских масонов в связях русских «братьев» с итальянскими карбонариями.
Радикально настроенная часть передового тогдашнего русского общества сознательно использовала масонство для установления связей с зарубежными революционными организациями. Для примера можно сказать о связях русских масонов-революционеров со знаменитым Буонарроти — участником коммунистического «заговора равных» Бабёфа, который, живя с 1806 года под надзором полиции в Женеве, основал там масонскую ложу, стремившуюся, согласно полицейским донесениям, «к ниспровержению деспотизма с помощью кинжала». Одни из «братьев» Буонарроти по масонству писал в своих заметках о том, что «искусные и многочисленные эмиссары были отправлены в это время в Германию, в Польшу и даже в Россию, чтобы придать новую силу тайным обществам».
Попадая за границу во время своих туристских поездок, русские масоны тотчас же оказывались там среди своих зарубежных «братьев», в самой гуще политической и идейной жизни, и привозили на родину идеи и настроения, подчас отличавшиеся радикализмом.
В 1822 году царское правительство закрыло в России масонские ложи. Годом раньше Чаадаев вышел из масонской ложи «Соединенных братьев».
Из всего сказанного понятно, думается, почему Чаадаев, искавший сфер приложения для своего «истинного честолюбия», искавший «идей действенных», не мог пройти мимо масонства. Дело тут, конечно, было не только и не столько даже в моде. На какое-то время масонство должно было представиться ему практической возможностью хотя бы частичного осуществления той нравственной идеи, которая затем станет делом всей его жизни, символом его веры. Конечно, каких-либо особых иллюзий по поводу масонских идей умница Чаадаев, как видно, все-таки не питал. Но проповедовавшаяся масонами идея всемирного духовного братства людей, идея нравственного самосовершенствования личности — эти идеи не могли не быть близки Чаадаеву. Пусть для многих других они были лишь красивой фразой, модной позой, «хорошим тоном». Чаадаев к подобным идеям относился вполне серьезно. Масонская же мысль об уравнении всех «человеков» перед лицом некоей высшей нравственной задачи была особенно близка Чаадаеву, принимая в его сознании антикрепостнический характер. Пустой форме либеральной масонской фразы Чаадаев как бы возвращал ее конкретный смысл, демократическое содержание. И если особых иллюзий относительно ценности масонского миросозерцания как такового Чаадаев, видимо, не питал, то надежды найти способ воздействия на русское общество через масонство у него, по всей вероятности, некоторое время были.
Эти надежды пришлось оставить.
На смену им явилась иная мысль. Явилась мысль приспособить для своих «истинно честолюбивых намерений» формы куда более могущественные, куда более действенные. По поводу этих форм у Чаадаева, конечно, не было, в свою очередь, уже ни малейших иллюзий. Была лишь надежда использовать их как слепое орудие в своих целях.
Тут мы вернемся вновь к эпизоду с чаадаевской отставкой после поездки его в Троппау.
Существует еще одна версия, связанная с этим эпизодом чаадаевской биографии. Эта версия обладает тем достоинством, что, не противореча известным фактам, она вполне согласуется в отличие от прочих с характером Чаадаева, его образом мыслей в ту пору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37