Был третий час. Вдруг послышался громкий стук в дверь.
— Кто это? Сэнсэй, наверно, — задумалась Нори-тян и сказала тихим голосом: — Пожалуйста, заходите.
Кури-тян засуетилась:
— Ой, я маникюр не сняла. Сейчас достанется!
Я наклонилась к сумке и принялась за поиски жидкости для снятия лака.
Дверь открылась, и послышался женский голос:
— Госпожа Микагэ Сакураи здесь?
Я поднялась, удивившись, что вдруг спрашивают меня. У входа стояла совершенно не знакомая мне женщина.
В ее лице было что-то детское. Она выглядела моложе меня. Невысокого роста, круглые, суровые глаза. Коричневое пальто накинуто поверх светло-желтого свитера, на ногах — туфли-лодочки, стоит твердо. Ноги немного полноватые, но, такие, завлекающие. И все тело у нее было кругленькое. Небольшой лоб окрыт, челка тщательно уложена. Среди этих ровных, округлых форм ее красные губы, казалось, заострились от гнева.
Нельзя сказать, что я таких терпеть не могу… — мучалась я. — Сколько времени смотрю на нее, а ничего вспомнить не могу, тут уж не до шуток.
Нори-тян и Кури-тян растерялись и смотрели на нее из-за моей спины. Делать было нечего, и я сказала:
— Простите, а вы кто будете?
— Моя фамилия — Окуно. Я пришла поговорить с вами, — сказала она охрипшим голосом.
— Извините, пожалуйста, но я сейчас на работе. Может быть, вы позвоните сегодня вечером мне домой? — Как только я это сказала, она резко спросила:
— Это домой к Танабэ, имеется в виду?
Наконец-то я поняла. Наверняка, это та, что звонила сегодня утром. Я была уверена.
— Нет, что вы, — ответила я. Кури-тян сказала:
— Микагэ-тян, ты можешь идти. Мы скажем сэнсэю, что ты пошла за покупками, чтобы подготовиться к внезапной поездке.
— Нет, не нужно беспокоиться. Это ненадолго, — сказала она.
— Вы подруга Танабэ? — спросила я как можно мягче.
— Да, однокурсница. Я пришла к вам с просьбой. Скажу вам прямо: оставьте в покое Танабэ, — сказала она.
— Ну, это ему самому решать, — ответила я. — Даже если, допустим, вы и его девушка, по-моему, это не значит, что вы можете принимать решения за него.
Она покраснела от злости и сказала:
— Вот как? А вам не кажется странным? Сами говорите, что не его подружка, а преспокойненько ходите к нему, ночуете, что хотите то и делаете. Это еще хуже, чем вместе жить. — Того и гляди из ее глаз польются слезы. — Конечно, по сравнению с вами я плохо знаю Танабэ, я же у него не жила. Так просто, однокурсница. Но я, как могла, заботилась о нем и люблю его. У него умерла мама, и он сейчас в растерянности. Я уже очень давно открыла ему свои чувства. Тогда он сказал: Только вот, Микагэ… Я его спросила: это твоя девушка? Нет, — он задумался и сказал мне: давай пока не будем касаться этого вопроса. В институте все знали, что у него дома живет женщина, и я отступила.
— Уже не живу, — встряла я. Получилось, как будто я над ней издеваюсь. Она продолжала, перебив меня:
— Но вы избегаете всякой ответственности, какая должна быть у партнера. Ничего не делаете, наслаждаетесь радостями любви, да и только. Поэтому Танабэ совсем ни на что решиться не может. Пускаете в ход свои женские чары: вертитесь у него перед глазами, завлекая маленькими ручками-ножками и распущенными волосами. Вот он всё хитрее и становится. Очень удобная позиция: никаких решений, ни здесь, ни там. Но любовь ведь — это сложная вещь, когда человек должен заботиться о другом человеке, разве не так? А вы избегаете этого груза, сделали холодное лицо, и изображаете из себя, будто вам всё понятно… Уходите от Танабэ. Прошу вас. Пока вы с ним, он никуда не может уйти. — Ее выводы о других людях в значительной степени были продиктованы ее собственной выгодой, но произнесенные с грубым напором ее слова точно попадали в мои больные места и ранили меня в самое сердце. Она опять было раскрыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, но я завопила:
— Стоп! — Она испугалась и замолкла. Я сказала: — Я понимаю ваши чувства, но люди живут, сами заботясь о своих переживаниях… В том, что вы говорите, нет и намека на то, что чувствую я. Мы с вами видимся первый раз, так откуда вам известно, что я ни о чем не задумываюсь?
— Да, как ты можешь быть такой холодной? — зарыдала она. — Хочешь сказать, что ты все время любила Танабэ, оставаясь такой? Поверить в это не могу. Воспользовалась тем, что умерла его мать, и тут же осталась на ночь. Хорошенький приемчик.
Мое сердце переполняла омерзительная тоска.
Она и не хотела знать о том, что мать Юити была мужчиной, о том, в каком душевном состоянии я была, когда они взяли меня к себе, о том, насколько сложны и непрочны сейчас наши отношения с ним. Она просто пришла выяснять отношения. Любовь бы это не спасло, но, тем не менее, после утреннего телефонного звонка она сразу принялась выяснять, кто я, разузнала, где я работаю, раздобыла адрес, села на электричку и приехала сюда, откуда-то издалека. От всей этой мрачной деятельности становилось грустно и безнадежно. Подгоняемая непонятной злостью она вошла в эту комнату. Когда я представила себе, что в тот момент вертелось у нее в голове, и что каждый день творится у нее на душе, мне стало очень печально.
— Смею надеяться, что я тоже — натура впечатлительная, — сказала я. — И я нахожусь в том же самом положении: прошло совсем немного времени, как я потеряла близкого человека. И потом, здесь заняты работой. Если вы еще что-либо хотите сказать… — На самом деле я хотела продолжить: «то позвоните мне домой», но вместо этого — выпалила: …я расплачусь и изрежу вас кухонным ножом — как вам такая перспектива? — Самой было стыдно за свои слова. Она с ненавистью посмотрела на меня, холодно сказала:
— Я сказала всё, что хотела. Разрешите откланяться, — и пошла к двери. В тишине раздавался стук ее каблуков. Она вышла, с размаху хлопнув дверью.
Эта встреча, от которой никому не было никакой пользы, завершилась, оставив после себя неприятный осадок.
— Микагэ-тян, ты совсем ни в чем не виновата! — подошла ко мне Кури-тян и сказала с беспокойством.
— Да. По-моему, она немного тронулась от ревности. Микагэ-тян, не грусти, — ласково сказала Нори-тян, заглядывая мне в лицо.
О-ё-ёй, — подумала я, стоя в классе, освещаемом послеполуденным светом.
Поскольку я ушла, оставив зубную щетку и полотенце, вечером я вернулась в дом Танабэ. Юити не было, наверное, он куда-то ушел. Я приготовила себе рис-карри и съела его.
Для меня готовить здесь еду и есть ее было абсолютно — даже слишком — естественно. Пока я вновь рассеянно обдумывала ответ на вопрос, который сама же и задавала себе, вернулся Юити.
— С возвращением, — сказала я. Ему ничего не было известно, и он ни в чем не был виноват, но почему-то посмотреть ему в глаза я не могла.
— Юити, мне послезавтра нужно будет по работе уехать в Идзу. Я оставила квартиру в полном беспорядке, перед отъездом хочу всё убрать, поэтому сегодня я пойду домой. А, остался карри, если хочешь, поешь.
— Да? Вот как? Хорошо, я подвезу тебя, — улыбнулся Юити.
Автомобиль мчится. Мимо пролетают улицы. Через пять минут мы подъедем к моему дому.
— Юити, — сказала я.
— Да? — отозвался Юити, не отрываясь от руля.
— Знаешь, давай чаю… съездим чаю попьем.
— А я думал, тебе не терпится поскорее вещи собрать. Я-то совсем даже не против.
— Нет, мне чего-то так чаю захотелось попить.
— Давай съездим. Куда поедем?
— Нуу, давай… Давай в чайную, которая над салоном красоты.
— Она в самом конце улицы, далеко добираться.
— А мне кажется, там хорошо.
— Ну, давай туда.
Он был очень добр, хотя и не понимал, что со мной происходит. Он видел, что я грущу, поэтому, казалось, если сказать ему: поехали прямо сейчас в Арабские Эмираты любоваться луной, он согласится.
В этом маленьком кафе на втором этаже было очень тихо и светло. Нас окружали белые стены, помещение хорошо отапливалось. Мы сели друг напротив друга за самый дальний столик. Больше посетителей не было, негромко играла музыка из кинофильмов.
— Юити, а вообще-то, мы с тобой первый раз вдвоем в кафе пришли, да? Так странно, — сказала я.
— Неужели? — Юити сделал круглые глаза. Он пил вонючий «Эрл Грэй», который я терпеть не могла. Так и вспоминаю, как по ночам в квартире Танабэ распространялся этот мыльный запах. В тихой ночи я смотрела телевизор, включенный на небольшой громкости, а Юити выходил из комнаты и заваривал чай.
Среди потока безумно расплывчатых отрезков времени и настроений, в пяти органах чувств запечатлеваются разные моменты прошлого. Что-то не особенно важное, то, чего никогда больше не будет, вот так вот вдруг всплывает в памяти в зимнем кафе.
— Я очень хорошо помню, как мы всегда с тобой распивали чаи, поэтому я и подумал: разве может такое быть, но ведь на самом деле…
— Видишь? Правда странно? — засмеялась я.
— Как-то до меня ничего не доходит, — сказал Юити, смотря тяжелым взглядом на свет настольной лампы. — Наверное, я очень устал.
— Конечно, ничего удивительного, — сказала я, немного испугавшись.
— Ты тоже была усталой, когда умерла твоя бабушка. Сейчас я хорошо это помню. Смотрим телик, спросишь: что они имели в виду?, поглядишь на тебя, а ты в прострации сидишь на диване и думаешь ни о чем. Помнишь, ты часто сидела с отсутствующим лицом? Сейчас я это хорошо понимаю.
— Юити, мне, — сказала я, — очень приятно, что ты держишься молодцом — можешь вот так, спокойно говорить со мной. Это, наверное, даже близко к тому, что я горжусь тобой.
— Что это ты такое говоришь? Как будто с английского переводишь, — засмеялся Юити. Его освещал свет лампы, а плечи в темно-синем свитере подрагивали.
— Да, если я… могу что-нибудь сделать для тебя, скажи, — собиралась сказать я, но передумала. Мне хотелось, чтобы воспоминания о том, как мы пили горячий, вкусный чай, сидя друг напротив друга в этом очень светлом и теплом месте, хотя бы немного помогли ему.
Слова всегда слишком прямолинейны, они убивают всю важность такого слабого свечения, как сейчас.
Когда мы вышли на улицу, наступил чистый, синий вечер. Похолодало — того и гляди закоченеешь.
Когда едешь с ним на машине, он всегда сначала открывает мне дверь, ждет, когда я сяду в автомобиль, и только после этого сам садится за руль.
Когда машина тронулась, я сказала:
— В последнее время мало мужчин, которые открывают женщинам дверь автомобиля. А вообще-то это стильно, наверное.
— Меня Эрико так воспитала, — засмеялся Юити. — Если ей дверь не откроешь, то она сердится и на за что в машину не садится.
— А сама-то мужчина, — я тоже засмеялась.
— Ага, сама-то мужчина.
Хлоп.
Повисло молчание, как будто закрылся занавес.
В городе — вечер. Мы стоим на светофоре, сквозь лобовое стекло видны идущие пешеходы: клерки, сотрудницы компаний, молодежь, старики — все они светятся, все красивые. Под покровом тихого, холодного вечера, укутавшись в свитера и пальто, они все спешат куда-то в тепло.
…А интересно, Юити также открывал дверь той свирепой девице, — вдруг подумала я, и неожиданно, не пойму отчего, мне стал тесен ремень безопасности. О-о, так вот, что такое ревность, — поняла я и испугалась. Так ребенок начинает узнавать, что такое боль. Мы потеряли Эрико и, паря в этом мрачном пространстве, не прекращая бега по световой реке, пытались добраться до одной вершины. Я понимаю. Понимаю по цвету воздуха, по форме луны, по черноте отмеряющего время вечернего неба. Тоскливо светятся здания, фонари.
Машина остановилась перед моим домом.
— Ну, пока. Буду ждать от тебя подарков, — сказал Юити. Сейчас он один вернется в ту квартиру. Наверное, сразу начнет поливать цветы.
— Что ж, привезу тебе пирог с угрем, что ли, — улыбнувшись, сказала я. Свет от фонаря слегка освещал профиль Юити.
— Пирог с угрем? Да его в киосках на Токийском вокзале продают.
— Ну, тогда… Чай, наверное.
— Не-ет. А может, маринованный васаби?
— Что? В этом я не сильна. А он вообще вкусный?
— Да я тоже кроме кадзуноко ничего не люблю.
— Ну, тогда я ее и куплю, — засмеялась я и открыла дверь машины.
В теплое пространство резко ворвался холодный ветер.
— Холодно! — закричала я. — Юити, холодно, холодно, холодно, холодно, — Я крепко схватила Юити за руку и прижалась к нему лицом. От его свитера пахло опавшими листьями, он был теплым.
— На Идзу, наверняка, немного потеплее, — сказал он и практически машинально другой рукой обнял мою голову.
— Сколько, ты сказала, там будешь? — спросил он, не меняя положения. Я слышала, как его голос звучит прямо из груди.
— Три ночи, четыре дня, — ответила я, тихонько отодвигаясь от него.
— Надеюсь, я к этому времени буду немного в лучшей форме. И тогда опять сходим чаю попьем, да? — он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Ага, — сказала я, вышла из машины и помахала ему рукой.
Будем думать, что всего, что сегодня было плохого, просто не было.
Решила я, провожая взглядом автомобиль.
Кто может сказать, победила ли я ее или проиграла. Чье положение — лучше всех. Этого никто не знает, пока не подведешь итоги.
1 2 3 4 5 6 7