«Душа самоубийцы не может попасть в рай и навсегда остается несчастной», я словно теряю рассудок. И не успеваю я возразить этому абсурдному утверждению, передо мной возникает его слабая улыбка. Так улыбался только он.
Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате.
Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро.
Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек.
Но в то утро все было по-другому.
После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно.
У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока.
Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера.
Я поискала свои наручные часы и, не отыскав их, взяла со стола часы Сёдзи. Я надела их – они оказались тяжелые, стекло черного циферблата холодно светилось. Отчего-то мне стало нехорошо. Я вспомнила вдруг свой дом и ощутила одиночество.
В то утро в доме и на улице стояла такая тишина, что я слышала сонное дыхание Сёдзи, лежавшего на кровати у окна. Было душно. На столе, возле компьютера, лежала распечатка перевода девяносто восьмого рассказа. Я взяла его и заметила, что переведена только половина. Это меня удивило – совсем недавно Сёдзи говорил, что почти закончил работу. Накануне он с мрачным лицом заявил, что перевод ему не дается. «Переделывает заново», – подумала я. Я уже знала о двух переводчиках-самоубийцах.
Меня пронзила дрожь.
Я написала на листке бумаги:
«Давай быстрее заканчивай, и поедем гулять на море, как недавно. Приедем пораньше, будем валяться на песке и обо всем болтать. Будет замечательно. Я взяла твои часы. Верну».
Такая вот записка. Я думала – хорошо бы он прочел ее и сразу ощутил шум волн и запах моря. Может, захочет съездить на море и побыстрее закончит работу. Я чувствовала не столько ревность, сколько страх. Как будто писала записку, сопротивляясь скрытой темноте – моему врагу, окружая его чем-то невидимым и темным.
Я хотела, чтобы он вспомнил все то, что мы чувствовали и видели в разгар нашей любви: жар наших ночных объятий, красоту зданий, выкрашенных зарей в оранжевый цвет, на который мы сонно глядели из такси, когда он отвозил меня домой, слезы, горячие ладони, сильный запах этих дней. Я вспомнила все с отчаянием, словно женщина, которую собирается бросить любовник.
Мне было не по себе, и в полдень я позвонила ему из телефонной будки в школьном дворе.
– Алло, – бодрым голосом отозвался Сёдзи. Я успокоилась.
– Я из школы.
В школе был обеденный перерыв, во дворе носились и кричали школьники. Кроме того, шла уборка бассейна, и дежурные создавали суматоху, сопровождаемую плеском воды. Я сказала:
– Шумно, наверное?
– Великолепно, – сказал Сёдзи. – Ты съела бэнто?
– Я ведь не ночевала дома, поэтому перекусила в школьной столовой, – сказала я.
– Ты и впрямь школьница, – сказал он с ноткой зависти. – Спасибо за записку.
– Я приду дня через два.
– Хорошо.
Шум и смех заполняли весь школьный двор. Казалось, ученики резвятся из последних сил, стараясь втиснуть в эту получасовую перемену свободу целого дня.
Звенели голоса, взрывалась энергия. Я подняла голову и увидела голубое летнее небо. Ослепительное послеполуденное время, когда свет и тени пересекают там и сям улицу.
– Ну, пока.
– Пока. – Я повесила трубку, и это был наш последний раз.
Как далеко мы были тогда, каждый у своей телефонной трубки, – гораздо дальше, чем рай или ад, и гораздо сложнее. Я не сказала, как сильно его люблю. Даже не попыталась, да и есть ли средства для того, чтобы передать и принять это сообщение.
Я слышала, что такое бывает у влюбленных, но сама еще не знала, что пустота существует на самом деле. Я хотела себя убедить, что такие истории случаются в других мирах, а здесь ничего не может случиться. Я думала, что живу в раю.
*
Через несколько дней после кофе с Отохико, вечером, когда я собиралась с работы домой, у входа кто-то громко произнес мое имя.
– Госпожа Кано?
– Да, это я.
Я подошла, у входа стояла молодая женщина и улыбалась. Я узнала ее.
– Саги Такасэ, – представилась она. – Я узнала от своего младшего брата, что ты здесь работаешь, и очень удивилась.
По сравнению с братом в старшей сестре чувствовалось гораздо больше энергии, чем было на вечеринке. Красивое тело, улыбающееся лицо. Впечатление, как и раньше, приятное, но с тех пор, как я ее видела, она стала еще более женственной.
– Хотела сказать – давно не виделись, но мы ведь и тогда толком не поговорили, – сказала я.
– Согласна, но все-таки я тебя помню. Рада снова тебя видеть. Ты уже закончила работу? Не пойти ли нам перекусить? Если, конечно, у тебя нет других планов, – сказала она.
– Пойдем, – кивнула я. – С удовольствием с тобой пообщаюсь.
Вместо ответа Саги улыбнулась. Ее улыбка проникала в самое сердце, и оно становилось чистым.
Мы вышли из здания и направились к ближайшему французскому ресторанчику. Был тот час, когда прозрачное голубое небо начинало медленно вбирать в себя дневную жару.
– Небо вечером совсем уже летнее, – сказала Саги.
– Да. А на психологическом факультете есть кондиционеры? У нас нет, так что летом – ад!
Саги улыбнулась:
– У нас тоже нет! Поэтому я под каким-нибудь предлогом стараюсь работать в библиотеке.
Имя Саги – цветение – ей очень подходит, она как цветок. От нее истекает мягкий свет, а глаза ее широко раскрыты в радостном предвкушении жизни.
Ресторанчик был переполнен студентами. Лучи заходящего солнца из большого окна окрашивали шумное помещение в оранжевый цвет. Я заказала суп и французскую булку, Саги – бутерброд, крабовый салат на двоих и графинчик белого вина.
Совместная трапеза способствует общению, но мы с Саги, похоже, подружились сразу. Совершенно расслабившись, мы разговорились.
– Ты живешь одна? – спросила я.
– Нет, Отохико, как вернулся из Бостона, живет у меня, – из Иокогамы сюда непросто добираться. А на выходные я езжу в Иокогаму помогать дедушке и бабушке. Хожу с мамой по магазинам, обедаю вместе с ней. Ужасно быть единственной дочерью!
– Твоей маме не одиноко? Жили бы здесь вдвоем.
– Ну, как тебе сказать, обычно вдова не живет с родителями мужа, да еще в другой стране! Но мама у меня домоседка, почти не выходит на улицу, а дедушка с бабушкой такие прекрасные люди, что я поначалу даже сомневалась – когда же они наконец проявят себя с плохой стороны? Они отлично ладят! Необычная история, правда?
– Пожалуй.
– Когда мы жили с отцом, были тяжелые времена, и мама теперь ничего не боится. А ты? Одна живешь?
– Да, старшая сестра три года назад вышла замуж за англичанина и уехала с ним в Англию. Отец ушел от матери, но она два года назад снова вышла замуж и живет в Сэтагая. Поэтому я живу одна.
– Здесь?
– Нет, в районе F.
– Недалеко от меня. Странно, что мы с тобой до сих пор не познакомились…
– Ив самом деле, – согласилась я.
– Хорошо, что ты узнала Отохико на улице.
– Если бы он был в толпе, я, наверное, его бы не узнала. Мы столкнулись лицом к лицу на безлюдном склоне. Эта судьба.
– Мы почему-то часто о тебе вспоминали, хотя видели всего один раз.
– Не потому ли, что я пристально вас разглядывала? – улыбнулась я.
– Когда я узнала о смерти Тода, то сразу же подумала о тебе, – сказала Саги.
Я кивнула:
– А я даже на его похороны не ходила. Просто не могла! Понимаешь?
– Понимаю. У тебя было потрясение.
– Я слышала, ты занимаешься этими самоубийствами, – спросила я.
– Как сказать? Сначала я сама хотела перевести книгу, но потом испугалась. Возможно, у меня от отца тоже склонность к самоубийству. Говорят, такое передается по наследству. К тому же все, кто переводил эту книгу, выбрали смерть. Сначала я решила, что только я, его дочь, сумею это сделать. Выясню, почему они это сделали, и сама возьмусь за перевод. Заинтересовалась в связи с этим психологией, стала ее изучать. Много чего хочу сделать, – сказала Саги.
– Я тоже хочу, чтобы эту книгу издали в Японии. Если нужен черновой перевод, сделаю! Когда был жив Сёдзи, я ему помогала и, как видишь, жива, – засмеялась я.
– Если бы нас кто-то услышал, решил бы, что мы говорим о яде или взрывчатке.
– Для нас эта книга именно такая, – сказала я, и Саги утвердительно кивнула.
Я вышла из ресторанчика в приподнятом настроении. Кажется, лето будет интересным. На мостовой, сохранившей тепло, я сказала:
– Давай еще как-нибудь пообедаем вместе!
– Давай, я еще о многом хочу с тобой поговорить. Кажется, лето будет интересным. – Саги, улыбнувшись, посмотрела на меня. Как телепатка, подумала я. Мы, словно закадычные подруги, помахали друг другу руками и разошлись.
Уже расставшись, я сообразила, что Саги почти не говорила о своем брате. «В таком возрасте не до него», – подумала я, и все-таки мне было жаль тех двоих, что на той вечеринке с улыбкой смотрели друг на друга.
*
Новые знакомства – это здорово. Лето только началось, а уже появилась Саги, такой близкий мне по духу человек, словно я знала ее уже давным-давно, да и живет она недалеко от меня. Особых планов на отпуск у меня не было, не было сейчас и близкого друга, так что все получилось просто замечательно.
Но к моему приятному волнению примешивалось что-то еще.
Звонок старшей сестры.
Саги, которая выглядит так, словно у нее есть какая-то тайна.
Отохико, который умолчал о происхождении девяносто восьмого рассказа и жил за границей с девушкой, одержимой писателем Такасэ.
Телефонный звонок на кафедре.
Я не сомневалась: что-то должно еще произойти. Если судить поверхностно, я встретила двух приятных людей, с которыми меня уже когда-то познакомили, и мы с ними проведем приятное лето. Но все было не так просто.
Словно детектив.
Что за всем этим скрывалось?
Я этого не знала, но почему-то передо мной всплывал девяносто восьмой рассказ. Интуитивно я чувствовала, что они как-то с этим рассказом связаны.
Связь отца с собственной дочерью. Шепот дочери как шум далекого моря, ее узкие ступни, блестящие на лунном свету, словно хвост русалки.
Это Саги?
Я этого не знала, и мне ничего не оставалось, как ждать. Столкнувшись с неизвестностью, зная только, что что-то обязательно должно произойти, я молилась о том, чтобы справиться с этой неизвестностью.
Впервые после смерти Сёдзи я думала о жизни таким образом.
*
Работая в одном университете, я и Саги стали часто бывать вместе. Приближались летние каникулы, у студентов начиналась пора экзаменов, и людей в университете стало заметно больше.
В тот день мы сидели вдвоем в университетской столовой.
– Тебе не приходило в голову, что именно в это время вспоминаешь, что здесь университет? – спросила Саги, попивая кофе.
– Да, экзамены хороши тогда, когда их сдаешь не ты, а кто-то другой.
Я пила апельсиновый сок.
– Ты любишь лето?
– Обожаю. Только и думаю о лете.
– Значит, любишь.
– А ты?
– Я люблю весну, но тебя понимаю. О твоей любви можно судить по выражению твоего лица.
– Лето – моя страсть. Жду не дождусь, когда оно придет.
Я улыбнулась и вдруг спросила:
– А чем занимается сейчас Отохико?
– Почему ты спрашиваешь? – сказала Саги.
– Что-то я с тех пор его не видела. Саги покачала головой.
– Не вылезает от женщины!
– От той, с которой путешествовал? – спросила я.
– Да. Я уже не знаю, что будет. Хуже, чем до поездки в Бостон, – сказала Саги.
– Она что, тяжелый человек?
– Жуткий. И его портит.
– Он потерял голову.
Я с грустью подумала: женщины – они такие. Разговаривать с Отохико было интересно.
– Но его любовные дела меня не касаются… В следующий раз расскажу подробней.
– Расскажи, если захочешь.
Мы вышли на улицу, и с каждым шагом меня охватывало все большее волнение. Слепящее солнце, сверкающий черный асфальт, густая зелень деревьев…
Я глубоко вздохнула.
– Не волнуйся, – Саги обратила ко мне улыбающееся лицо, похожее на большой подсолнух. На солнце оно было ослепительно красивым, и я прищурилась.
Наступает лето.
*
Я только и думала, что скоро в университете начнутся каникулы и у меня появится свободное время, но получалось так, что каждый день кто-нибудь просил меня поработать над черновым переводом. На этом можно немного заработать, но приходилось сдавать работу в срок.
Поэтому я почти ежедневно появлялась на кафедре и допоздна рылась в словарях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате.
Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро.
Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек.
Но в то утро все было по-другому.
После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно.
У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока.
Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера.
Я поискала свои наручные часы и, не отыскав их, взяла со стола часы Сёдзи. Я надела их – они оказались тяжелые, стекло черного циферблата холодно светилось. Отчего-то мне стало нехорошо. Я вспомнила вдруг свой дом и ощутила одиночество.
В то утро в доме и на улице стояла такая тишина, что я слышала сонное дыхание Сёдзи, лежавшего на кровати у окна. Было душно. На столе, возле компьютера, лежала распечатка перевода девяносто восьмого рассказа. Я взяла его и заметила, что переведена только половина. Это меня удивило – совсем недавно Сёдзи говорил, что почти закончил работу. Накануне он с мрачным лицом заявил, что перевод ему не дается. «Переделывает заново», – подумала я. Я уже знала о двух переводчиках-самоубийцах.
Меня пронзила дрожь.
Я написала на листке бумаги:
«Давай быстрее заканчивай, и поедем гулять на море, как недавно. Приедем пораньше, будем валяться на песке и обо всем болтать. Будет замечательно. Я взяла твои часы. Верну».
Такая вот записка. Я думала – хорошо бы он прочел ее и сразу ощутил шум волн и запах моря. Может, захочет съездить на море и побыстрее закончит работу. Я чувствовала не столько ревность, сколько страх. Как будто писала записку, сопротивляясь скрытой темноте – моему врагу, окружая его чем-то невидимым и темным.
Я хотела, чтобы он вспомнил все то, что мы чувствовали и видели в разгар нашей любви: жар наших ночных объятий, красоту зданий, выкрашенных зарей в оранжевый цвет, на который мы сонно глядели из такси, когда он отвозил меня домой, слезы, горячие ладони, сильный запах этих дней. Я вспомнила все с отчаянием, словно женщина, которую собирается бросить любовник.
Мне было не по себе, и в полдень я позвонила ему из телефонной будки в школьном дворе.
– Алло, – бодрым голосом отозвался Сёдзи. Я успокоилась.
– Я из школы.
В школе был обеденный перерыв, во дворе носились и кричали школьники. Кроме того, шла уборка бассейна, и дежурные создавали суматоху, сопровождаемую плеском воды. Я сказала:
– Шумно, наверное?
– Великолепно, – сказал Сёдзи. – Ты съела бэнто?
– Я ведь не ночевала дома, поэтому перекусила в школьной столовой, – сказала я.
– Ты и впрямь школьница, – сказал он с ноткой зависти. – Спасибо за записку.
– Я приду дня через два.
– Хорошо.
Шум и смех заполняли весь школьный двор. Казалось, ученики резвятся из последних сил, стараясь втиснуть в эту получасовую перемену свободу целого дня.
Звенели голоса, взрывалась энергия. Я подняла голову и увидела голубое летнее небо. Ослепительное послеполуденное время, когда свет и тени пересекают там и сям улицу.
– Ну, пока.
– Пока. – Я повесила трубку, и это был наш последний раз.
Как далеко мы были тогда, каждый у своей телефонной трубки, – гораздо дальше, чем рай или ад, и гораздо сложнее. Я не сказала, как сильно его люблю. Даже не попыталась, да и есть ли средства для того, чтобы передать и принять это сообщение.
Я слышала, что такое бывает у влюбленных, но сама еще не знала, что пустота существует на самом деле. Я хотела себя убедить, что такие истории случаются в других мирах, а здесь ничего не может случиться. Я думала, что живу в раю.
*
Через несколько дней после кофе с Отохико, вечером, когда я собиралась с работы домой, у входа кто-то громко произнес мое имя.
– Госпожа Кано?
– Да, это я.
Я подошла, у входа стояла молодая женщина и улыбалась. Я узнала ее.
– Саги Такасэ, – представилась она. – Я узнала от своего младшего брата, что ты здесь работаешь, и очень удивилась.
По сравнению с братом в старшей сестре чувствовалось гораздо больше энергии, чем было на вечеринке. Красивое тело, улыбающееся лицо. Впечатление, как и раньше, приятное, но с тех пор, как я ее видела, она стала еще более женственной.
– Хотела сказать – давно не виделись, но мы ведь и тогда толком не поговорили, – сказала я.
– Согласна, но все-таки я тебя помню. Рада снова тебя видеть. Ты уже закончила работу? Не пойти ли нам перекусить? Если, конечно, у тебя нет других планов, – сказала она.
– Пойдем, – кивнула я. – С удовольствием с тобой пообщаюсь.
Вместо ответа Саги улыбнулась. Ее улыбка проникала в самое сердце, и оно становилось чистым.
Мы вышли из здания и направились к ближайшему французскому ресторанчику. Был тот час, когда прозрачное голубое небо начинало медленно вбирать в себя дневную жару.
– Небо вечером совсем уже летнее, – сказала Саги.
– Да. А на психологическом факультете есть кондиционеры? У нас нет, так что летом – ад!
Саги улыбнулась:
– У нас тоже нет! Поэтому я под каким-нибудь предлогом стараюсь работать в библиотеке.
Имя Саги – цветение – ей очень подходит, она как цветок. От нее истекает мягкий свет, а глаза ее широко раскрыты в радостном предвкушении жизни.
Ресторанчик был переполнен студентами. Лучи заходящего солнца из большого окна окрашивали шумное помещение в оранжевый цвет. Я заказала суп и французскую булку, Саги – бутерброд, крабовый салат на двоих и графинчик белого вина.
Совместная трапеза способствует общению, но мы с Саги, похоже, подружились сразу. Совершенно расслабившись, мы разговорились.
– Ты живешь одна? – спросила я.
– Нет, Отохико, как вернулся из Бостона, живет у меня, – из Иокогамы сюда непросто добираться. А на выходные я езжу в Иокогаму помогать дедушке и бабушке. Хожу с мамой по магазинам, обедаю вместе с ней. Ужасно быть единственной дочерью!
– Твоей маме не одиноко? Жили бы здесь вдвоем.
– Ну, как тебе сказать, обычно вдова не живет с родителями мужа, да еще в другой стране! Но мама у меня домоседка, почти не выходит на улицу, а дедушка с бабушкой такие прекрасные люди, что я поначалу даже сомневалась – когда же они наконец проявят себя с плохой стороны? Они отлично ладят! Необычная история, правда?
– Пожалуй.
– Когда мы жили с отцом, были тяжелые времена, и мама теперь ничего не боится. А ты? Одна живешь?
– Да, старшая сестра три года назад вышла замуж за англичанина и уехала с ним в Англию. Отец ушел от матери, но она два года назад снова вышла замуж и живет в Сэтагая. Поэтому я живу одна.
– Здесь?
– Нет, в районе F.
– Недалеко от меня. Странно, что мы с тобой до сих пор не познакомились…
– Ив самом деле, – согласилась я.
– Хорошо, что ты узнала Отохико на улице.
– Если бы он был в толпе, я, наверное, его бы не узнала. Мы столкнулись лицом к лицу на безлюдном склоне. Эта судьба.
– Мы почему-то часто о тебе вспоминали, хотя видели всего один раз.
– Не потому ли, что я пристально вас разглядывала? – улыбнулась я.
– Когда я узнала о смерти Тода, то сразу же подумала о тебе, – сказала Саги.
Я кивнула:
– А я даже на его похороны не ходила. Просто не могла! Понимаешь?
– Понимаю. У тебя было потрясение.
– Я слышала, ты занимаешься этими самоубийствами, – спросила я.
– Как сказать? Сначала я сама хотела перевести книгу, но потом испугалась. Возможно, у меня от отца тоже склонность к самоубийству. Говорят, такое передается по наследству. К тому же все, кто переводил эту книгу, выбрали смерть. Сначала я решила, что только я, его дочь, сумею это сделать. Выясню, почему они это сделали, и сама возьмусь за перевод. Заинтересовалась в связи с этим психологией, стала ее изучать. Много чего хочу сделать, – сказала Саги.
– Я тоже хочу, чтобы эту книгу издали в Японии. Если нужен черновой перевод, сделаю! Когда был жив Сёдзи, я ему помогала и, как видишь, жива, – засмеялась я.
– Если бы нас кто-то услышал, решил бы, что мы говорим о яде или взрывчатке.
– Для нас эта книга именно такая, – сказала я, и Саги утвердительно кивнула.
Я вышла из ресторанчика в приподнятом настроении. Кажется, лето будет интересным. На мостовой, сохранившей тепло, я сказала:
– Давай еще как-нибудь пообедаем вместе!
– Давай, я еще о многом хочу с тобой поговорить. Кажется, лето будет интересным. – Саги, улыбнувшись, посмотрела на меня. Как телепатка, подумала я. Мы, словно закадычные подруги, помахали друг другу руками и разошлись.
Уже расставшись, я сообразила, что Саги почти не говорила о своем брате. «В таком возрасте не до него», – подумала я, и все-таки мне было жаль тех двоих, что на той вечеринке с улыбкой смотрели друг на друга.
*
Новые знакомства – это здорово. Лето только началось, а уже появилась Саги, такой близкий мне по духу человек, словно я знала ее уже давным-давно, да и живет она недалеко от меня. Особых планов на отпуск у меня не было, не было сейчас и близкого друга, так что все получилось просто замечательно.
Но к моему приятному волнению примешивалось что-то еще.
Звонок старшей сестры.
Саги, которая выглядит так, словно у нее есть какая-то тайна.
Отохико, который умолчал о происхождении девяносто восьмого рассказа и жил за границей с девушкой, одержимой писателем Такасэ.
Телефонный звонок на кафедре.
Я не сомневалась: что-то должно еще произойти. Если судить поверхностно, я встретила двух приятных людей, с которыми меня уже когда-то познакомили, и мы с ними проведем приятное лето. Но все было не так просто.
Словно детектив.
Что за всем этим скрывалось?
Я этого не знала, но почему-то передо мной всплывал девяносто восьмой рассказ. Интуитивно я чувствовала, что они как-то с этим рассказом связаны.
Связь отца с собственной дочерью. Шепот дочери как шум далекого моря, ее узкие ступни, блестящие на лунном свету, словно хвост русалки.
Это Саги?
Я этого не знала, и мне ничего не оставалось, как ждать. Столкнувшись с неизвестностью, зная только, что что-то обязательно должно произойти, я молилась о том, чтобы справиться с этой неизвестностью.
Впервые после смерти Сёдзи я думала о жизни таким образом.
*
Работая в одном университете, я и Саги стали часто бывать вместе. Приближались летние каникулы, у студентов начиналась пора экзаменов, и людей в университете стало заметно больше.
В тот день мы сидели вдвоем в университетской столовой.
– Тебе не приходило в голову, что именно в это время вспоминаешь, что здесь университет? – спросила Саги, попивая кофе.
– Да, экзамены хороши тогда, когда их сдаешь не ты, а кто-то другой.
Я пила апельсиновый сок.
– Ты любишь лето?
– Обожаю. Только и думаю о лете.
– Значит, любишь.
– А ты?
– Я люблю весну, но тебя понимаю. О твоей любви можно судить по выражению твоего лица.
– Лето – моя страсть. Жду не дождусь, когда оно придет.
Я улыбнулась и вдруг спросила:
– А чем занимается сейчас Отохико?
– Почему ты спрашиваешь? – сказала Саги.
– Что-то я с тех пор его не видела. Саги покачала головой.
– Не вылезает от женщины!
– От той, с которой путешествовал? – спросила я.
– Да. Я уже не знаю, что будет. Хуже, чем до поездки в Бостон, – сказала Саги.
– Она что, тяжелый человек?
– Жуткий. И его портит.
– Он потерял голову.
Я с грустью подумала: женщины – они такие. Разговаривать с Отохико было интересно.
– Но его любовные дела меня не касаются… В следующий раз расскажу подробней.
– Расскажи, если захочешь.
Мы вышли на улицу, и с каждым шагом меня охватывало все большее волнение. Слепящее солнце, сверкающий черный асфальт, густая зелень деревьев…
Я глубоко вздохнула.
– Не волнуйся, – Саги обратила ко мне улыбающееся лицо, похожее на большой подсолнух. На солнце оно было ослепительно красивым, и я прищурилась.
Наступает лето.
*
Я только и думала, что скоро в университете начнутся каникулы и у меня появится свободное время, но получалось так, что каждый день кто-нибудь просил меня поработать над черновым переводом. На этом можно немного заработать, но приходилось сдавать работу в срок.
Поэтому я почти ежедневно появлялась на кафедре и допоздна рылась в словарях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13