Я, захлёстнутый чувством, заторопился:
— Наоборот — ты для меня самая-самая лучшая! Думаешь, я, как эти... ты им нужна, сама знаешь, зачем, а я всё-всё буду для тебя делать... — верных и достаточно выразительных слов не нашлось, я лишь моляще смотрел на неё.
Она сказала, ехидничая:
— У меня уже есть тот, для кого я — лучше всех на свете.
Очень хотелось, чтобы это было неправдой, от укола стало больно. Я поддел её:
— Как же он-то избежал тока?
— Судьба! — произнесла она кратко. — Отчего-то я дрогнула, вошла в душегубку и перерезала провода. И даже влезла вместо него в мешок.
— И как же не разбилась?
— Представь себе, они бросали со всего размаха, как с крупным мужским телом, а я лёгкая. Перелетела через овраг, мешок застрял в кустах на том склоне. Уцелела.
— И он тоже, что ль? — сказал я, кажется, развязнее, чем того желал.
— Тоже. Встречаемся втихаря. Он боится чужих глаз, прибегает к конспирации, прячется.
— Приходится его искать? — спросил я хитро. Сильно тянуло прикоснуться к ней и казалось: для этого нужно произнести что-то игривое, взвить настрой легкомыслия. — Ищешь, значит? — продолжил я многозначительно, стараясь принять выражение нежного лукавства.
Отрады отклик не вызвал.
— Найду! — отрезала она и добавила, что поговорили и будет, уже очень поздно. — Тебе пора идти! Спокойной ночи! — закончила порывисто, как человек, у которого иссякло последнее терпение.
Обида вошла в меня зудом, от какого извиваются.
— Старкову ты так же плела бы про жертву? — я попытался презрительно усмехнуться. — Вы с ним давно уже были бы вон где... — показал на угол, за который заворачивала веранда.
— Видишь, как ты хорошо всё понимаешь, — было сказано мне с такой неподдельностью согласия, что я вскочил в жажде выметнуть ей в лицо: это она только передо мной рисуется! а перед другими: «Извините-простите-спасибочки...» Она привыкла так дешевиться, она...
Вместо этого я сказал злорадно, увидев возможность учинить хохмаческое представление:
— Ищешь, значит?
12
Я выбежал на улицу, у меня была идея, которая, если её подхватят, сулила истое веселье. Кафе «Каскад» уже погасило огни, ночная жизнь сосредоточилась в городском саду. Кто-то пришёл туда с магнитофоном, и из него нёсся заразительно-задорный, чувственный голос Ларисы Мондрус:
И сла-а-дким кажется
На берегу
Поцелуй
Солёных губ...
Меня сразу заметили, навстречу шагнул Филёный, не замедлив с вопросом:
— Как проводил?
Я подождал, когда подойдут Ад и другие, вкратце рассказал, что было, и подал предложение. Оно понравилось, группку сплотил азарт. Мы стаей припустили к дому Альбертыча, во дворе на нас разлаялся Джим, не подчиняясь Аду, который мимоходом прикрикнул на него. Во времянке, куда мы ввалились, в ярком электрическом свете сидел на матраце Славик, вытянув по полу босые ноги. Лысина лоснилась, лицо застыло в апатии. Мятая рубашка была заправлена в брюки лишь одним краем.
Ад спросил озабоченно:
— Отец где?
Альбертыча следовало чем-либо отвлечь, чтобы он не вмешался и не расстроил наш замысел. Славик приподнял и опустил руки, словно только после этого мог произнести:
— Его вызвали... авральный ремонт.
Через нашу местность тянули нефтепровод; оказалось, поломался трубоукладчик, что грозило срывом плана. Альбертыч в таких ситуациях бывал незаменим.
Я, переглянувшись с Адом, присел на корточки перед Славиком:
— Его вызвали, а вас зовут. Та чернобровенькая — вы её в кафе видели. Ссора была — ну, и она, чтобы помирить, созывает к себе посидеть, выпить.
Славик моргнул, его взгляд затеплился интересом.
— Болгарское вино, — добавив подробность, я пожалел, что она недотаточно весомая. То же подумал и Филёный, сказавший:
— Один мужик принёс канистру самодельного — купил у квартирных хозяев.
Гость Альбертыча, видимо, и поддавался сомнениям, и не желал их полного торжества.
— Она на меня внимания не обратила, да и в ссоре я не участвовал, — сказал он тоном отказа, при этом заправляя рубашку в брюки.
Я с жаром произнёс:
— Вы были с Альбертычем, а к нему всегда все со вниманием! И на вас она его тоже очень даже обратила. Просит: «Приведите этого грустного человека!»
Славик заволновался:
— Это шутка! — смотрел на меня с острой тоской по опровержению.
Я окинул взглядом наших:
— Кто слышал, как она меня просила?
— Я! — объявил Филёный. — Она сказала тебе тихо, но я услышал.
Славик мямлил, что ему с трудом верится и тому подобное, а мы с Адом подхватили его, как недавно, когда он был пьян вусмерть. Один из наших поигрывал прутиком; поддев им валявшийся носок, протянул человеку, но Генка, подмигнув мне, отшиб прутик ногой. Славик всунул ступни в сандалии. Я, вспомнив кое-что, обратился к Аду с просьбой. Поколебавшись, он махнул рукой и принёс просимое. Это был клетчатый пиджачок с пояском, встречной складкой на спине и с аппликациями из кожи на рукавах. Его привёз для Ада друг Альбертыча, бывавший за границей. Вещь у нас оценили как крик моды, но нашлись шутники, острившие насчёт «заплат на локтях», «клоунского вида». Ада это достало, и он сделал то, чего не сделали бы ни Филёный, ни я: прекратил надевать пиджачок.
Теперь мы стали его натягивать на Славика, но он противился, и я уступил, посчитав, что сейчас самое главное — поскорее довести человека до места. По дороге говорил:
— Она постесняется спросить, почему вы грустный, но, конечно, об этом думает.
— Ещё бы не думала! — вставил Филёный.
Я воскликнул скорбно и сочувственно:
— А сама-то какая грустная!
— Может быть, от болезни, — заметил Ад, — от неизлечимой.
— Не дай Бог! — выдохнул Славик и запнулся, явно застигнутый вопросом: а что, если догадка попала в цель?
Мы воспользовались заминкой и облачили его в пиджак. Меня защекотало предвкушение: какими глазами Нинель взглянет на расхристанного чудика, который явился к ней без носков, но в импортном пиджачке... Ведомый и ободряемый нами, Славик оказался во дворе Надежды Гавриловны. Я проговорил в неукротимом щегольстве подначки:
— Скажете, что вы хотите быть нужным, но не из-за головы. Она ищет такого.
Он подался назад, мы стиснули его, пошла борьба. Парнишка с прутиком взмахнул им и хлопнул Славика по лысине. Это было лишне, Филёный стал отнимать прут. В это время Славик вывернулся к калитке и тут же сильно, с болью ойкнул. Наткнулся лицом на конец прута. От дома закричала Нинель: — Что там такое? — То, что я замечен ею, полоснуло меня внезапным страхом, бросило в бег, другие были ближе к калитке — на миг мы застряли меж столбиков ограды и, испытав их на прочность, понеслись по ночной улице.
13
Филёный схватил за плечо парнишку, что давеча помахивал прутиком:
— Если он без глаза остался — на меня навесят, а ты как ни при чём, пас-с-скуда!
Мы ждали — Генка так ударит, что парнишка, скорчившись, осядет на землю. Но ему отпустили только пощёчину. Филёный подержал его за горло и резко толкнул от себя. Наша группка переминалась с ноги на ногу, молчание звенело тревогой. Генка хотел что-то сказать — может быть, крикнуть: «Спасибо за вторую судимость!» — дёрнувшись всем телом, как это проделывают блатные. Но он не крикнул, хотя страсти в нём клокотали, повернулся и пошёл прочь по переулку. Других тут же потянуло по домам.
Мне же больше подходила прогулка, которая привела меня туда, куда только и могла привести. Луну скрыли облака, ночь была совсем тёмная. Я с задворок проник на огород Надежды Гавриловны, подкрался к дому с тыла. На часть веранды, расположенную с этой стороны, выходила вторая дверь комнаты; дверь была открыта, слышались голоса. Говорила, главным образом, хозяйка, которую обеспокоил шум стычки и побудил вмешаться.
— Утром пойдите и снимите побои! — дала она настоятельный совет Славику.
«Снять побои» означало получить у врача справку о наличии телесного повреждения.
— Не хватало мне только судиться, — пробормотал Славик.
— Было хулиганство, а вы заявление не подадите? — произнесла хозяйка с такой укоризной, что стало ясно: без заявления не обойдётся. Надежда Гавриловна не упускала момента выступить на стороне порядка.
Донеслись слова Нинель:
— Наскребла в холодильнике...
Судя по разговору троих, глаз пострадавшего заплывал опухолью, и Нинель приняла меры: соскребла изморозь со стенок морозилки, сделала компресс. Хозяйка отправилась спать, позволив мужчине остаться в доме.
— Это же оказание помощи, — было произнесено со значением. Характер происшествия предполагал исключение из правил, сердоболие выступало на первый план.
Я сидел на корточках перед кустами крыжовника, глядя через просвет в комнату. Нинель стояла боком ко мне подле Славика, сидевшего в кресле: он откинулся на его спинку, придерживая на глазу примочку.
— Не понимаю, как я мог пойти с ними, — сказал с подчёркнутой, мне показалось, досадой на себя. — Им очень хотелось, чтобы я пошёл, а я не хотел доводить до ссоры...
— А я довела до злости этого соседского мальчика Валерия, — покаянно поведала Нинель, и нервы загудели во мне тревожаще-нежно.
Она сокрушалась, что говорила со мной так, «как не должна была говорить», что «опустилась до чёрного фарса», «до болезненного позёрства».
— Он такой непосредственный и, конечно, оскорбился... дошло до злой чехарды, — её виновато потухший голос стал громче: — Хотя он не зол!
Славик неопределённо буркнул.
— И тот дерзкий парень, атаман: что один, что другой — такие забавные с их гордостью. Парень принёс мне рыбину в подарок.
— Щуку? — шутливым голосом спросил Славик.
— По-моему, это был сазан. Большущий и ещё живой, — сказала Нинель, в то время как я мысленно снял кепку перед Филёным: куда мне до него! Ковырнула мыслишка, что мне Нинель не обмолвилась о подношении.
Она рассказала Славику, как попросила Филёного выпустить рыбу в озеро.
— Он было обиделся, хотя, конечно, видел, что я не собираюсь его обижать. Говорю: «Спасибо! Прекрасный сазан, и пусть он живёт, ладно? Я буду вам очень благодарна».
— Поспешил исполнить? — всё так же шутливо сказал Славик.
— Он улыбнулся очень хорошей улыбкой: «Раз вы просите...» И пошёл выпустить.
— Вы поверили?
— Было видно по его лицу, по улыбке, — ответила она, а я прикинул, когда Генка заявился к ней?
Её катали на его плоскодонке, а он тем часом хлопотал о сюрпризе. Потом произошло известное, она вернулась с пляжа домой, тут-то и приспел Генка с добытым для неё. Мелочным он не был и, скорее всего, вправду бросил рыбину в воду. Ему обещали благодарность — и он почувствовал, будто его и Нинель связала некоторая близость. Позже увидел её со Старковым за столиком кафе, нутро взыграло, и он устроил нахаловку с чтением стихов. Мне ревниво подумалось, что их фривольность не оскорбила Нинель и слова «дерзкий парень» в её устах не прозвучали как осуждение.
Больше ни о Филёном, ни обо мне не упоминалось. Она сняла примочку с глаза гостя, помазала ему зелёнкой ссадину над веком, стала накладывать повязку. Он начал прочувствованно:
— После мамы, после детства никто ко мне так... — и замолчал, словно приступ признательности не давал ему договорить.
— Что бы мы делали без воспоминаний? — печально сказала Нинель. — Мама в моём детстве и, какая она теперь, очень различаются.
Его интересовало другое, он изрёк:
— Жизнь меняет нас неузнаваемо. Работа, семья...
Она поняла его и сказала, что «существует» вдвоём с мамой. Жизнь однообразна: «Проектная контора — квартира». На работе сегодня то же, что и вчера, её часть проекта — сантехника в зданиях, коммуникации. Кажется, она на хорошем счету, к ней снисходительны как к молодому специалисту.
Нинель села на стул, умолкла, и Славик спросил:
— Мужики-начальники с их знаками внимания?
— Разумеется. И немой вопрос у окружающих: «Уступила?»
— Я вас понимаю не хуже женщины, потому как сам нужен только из-за одного... — он поднял руку, чтобы постукать себя пальцем по лысине, но делать это ему вдруг разонравилось, он опустил пятерню.
Нинель вольна была решать, о каком главном достоинстве сказали ей напрямик.
Славик заговорил, нервничая:
— Жена — предельно деловая. Мы вместе учились, она взяла инициативу в свои руки... Работаем вместе, и она требует, чтобы я неусыпно заботился о карьере. Положение, материальные блага превыше всего для неё. Что у меня на душе, совершенно её не волнует. Я задумываюсь, а есть хотя бы привязанность ко мне? — заключил он как бы в подавленности перед чем-то ужасным.
Нинель спросила:
— Дети?
— Сын. Из-за работы мы не можем уделять ему достаточно внимания — он в интернате. Характер работы таков, что не принадлежишь себе. — Славик продолжил доверительно: — Пусть это останется между нами — я живу в городке, который недалеко отсюда, там ведутся кое-какие разработки.
— Я слышала...
Он страдальчески произнёс:
— Связал судьбу не с тем человеком, впрягся не в то дело. Но это самоедство — растравлять себя и винить.
— Винить, — повторила она так, будто слово пришлось как нельзя более кстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12