В товарных вагонах их довезли до Ирпеня. Расстояние, которое прежде обыкновенный дачный поезд преодолевал за час, заняло у них целую, ночь – навстречу шли воинские эшелоны, их поезд все время останавливали, сгоняли на обводные пути, в ночном небе гудели самолеты, с воем падали на землю бомбы, и хлопали зенитки.
В пойме прекрасной глубокой и прохладной реки Ирпень Шевченко Павел впервые по-настоящему понял умом, а не сердцем, что Советский Союз несокрушим, что фашисты будут остановлены, что они не сделают ни шага вперед на советской земле. Он увидел цепь связанных между собой глубокими окопами огромных бетонных дотов с подземными галереями, с громадными пушками, какие прежде он видел только в кино на военных кораблях. Это была несокрушимая система обороны, стальной пояс, способный выдержать натиск любых танков и самолетов. Такие сооружения не могли быть созданы за месяц, их, несомненно, строили годами, Шевченко Павел удивлялся про себя, почему он никогда прежде не слышал о том, что под Киевом имеются такие грандиозные оборонительные сооружения, и мудрости людей, которые в те дни, когда будто бы еще никто и не думал о войне, позаботились, чтоб так глубоко в нашем тылу была создана такая мощная линия обороны.
«Интересно, – думал он, – знал ли об этом Борис Пастернак, когда он жил в Ирпене и написал здесь свое знаменитое стихотворение:
Ирпень – это память о людях и лете,
О воле, о бегстве из-под кабалы,
О хвое на зное, о сером левкое,
О смене безветрия, вёдра и мглы.
О белой вербене, о терпком терпеньи
Смолы, о друзьях, для которых малы
Мои похвалы и мои восхваленья,
Мои славословья, мои похвалы.
А может быть, знал? И, может быть, поэтому в стихотворении «Лето» появились эти странные строки:
…и поняли мы,
Что мы на пиру в вековом прототипе,
На пире Платона во время чумы.

Откуда же эта печаль, Диотима?
Может быть, отсюда и была эта печаль?
Студенты рыли окопы, они продолжали ходы сообщения в сторону леса. Так что подымающийся по холму вверх лес можно было пройти, не показываясь над поверхностью земли, и от каждой основной траншеи отходили боковые ответвления с ячейками для станковых пулеметов и блиндажами для стрелков.
Руководил работами очень молодой, отчаянно веселый капитан в не виданных до этого Шевченко Павлом щегольских сапогах – они были сшиты не из кожи, а из тонкого брезента такого же цвета, как и вся пригнанная, отглаженная одежда этого капитана.
– Пусть они только покажутся! – повторял капитан, постукивая по своим брезентовым голенищам винтовочным шомполом, который он зачем-то постоянно держал в руке. – Здесь они не пройдут! Но пасаран – как говорили испанцы!
Немцы здесь и в самом деле не прошли. Они прошли в другом месте. И Шевченко Павел, и другие студенты вместе с усталыми испуганными красноармейцами тащили на себе в прекрасные, оборудованные по последнему слову техники доты ящики с взрывчаткой, а саперы соединяли эти ящики проводами. Ни разу не выстрелившие доты были взорваны, а бесчисленные, вырытые вручную ходы сообщения – брошены.
Щеголеватый капитан – на этот раз в руках у него уже была винтовка, а не шомпол и сапоги на нем были не брезентовые, а тяжелые кожаные – сказал, что немцы прорвались и что теперь они должны разбиться на группки и отходить в тыл, чтобы там уже присоединиться к воинским частям.
Бегство это, в котором Шевченко Павел был лишь маленькой частицей, состояло в бесконечном кружении по дорогам, в бессонных ночных переходах, и двигалась по дорогам вся Украина, и ревел скот, и горели хаты, и страшно пахла сожженная пшеница, и каждый раз встречные говорили, что сзади немцы и впереди тоже немцы. Они шли пешком, а немцы передвигались на своих танках, на автомашинах, на транспортерах и двигались так быстро, что обгоняли отступавших.
И все-таки Шевченко Павлу повезло. Он вышел из окружения, и попал к железной дороге, и устроился на открытой платформе длинного эшелона, который вез какие-то станки, машины, железо. На открытой платформе горой лежали железные листы с гладкой, словно вороненой поверхностью, ночью они становились холодными, будто ледяными, – не улежишь, и Шевченко Павел садился на корточки, а днем они разогревались, обдавали сухим жаром. На этих листах он доехал до Ворошиловграда и пошел в райком комсомола. Секретарь райкома, плотная женщина с круглым лицом – на вид ей было лет тридцать, – внимательно, с сочувственной улыбкой выслушала рассказ Шевченко Павла о том, как он пробирался, как безостановочно движутся немцы, а затем медленно сказала:
– А зачем же ты бежал, если говоришь, что хочешь воевать?
– Я хотел в армию, – ответил Шевченко Павел.
– В какую же армию тебе нужно? Армия там и была. Нужно было взять в руки винтовку и убить хоть одного немца. Может, они тогда бы не так быстро продвигались.
Шевченко Павел молчал.
– И нечего тут панику разводить. И насчет взорванных дотов поменьше следует болтать. Дай-ка комсомольский билет…
Шевченко Павел подал комсомольский билет, с ужасом ощущая, что эта широколицая, умная и злая женщина сейчас возьмет его билет, положит в стол и скажет: «Больше ты не комсомолец. Комсомольцы не бегут. Комсомольцы сражаются».
Но она внимательно посмотрела билет, потом снова взглянула на Шевченко Павла, вернула ему билет, написала что-то в блокноте, вырвала листок и протянула ему:
– Вот. Пойдешь в военкомат. Это тут рядом. Они тебя возьмут. И поменьше паники.
Из военкомата Шевченко Павла направили на формирование в воинскую часть, которая располагалась в старых казармах на окраине Ворошиловграда. Там его вызвал начальник политотдела дивизии и сообщил, что Шевченко Павлу, как студенту университета и секретарю комсомольской организации факультета, присваивается звание младшего политрука и он назначается на должность агитатора батальона.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Двадцать второго июня 1941 года в 16 часов Павел Шевченко подал начальнику академии рапорт о том, что он просит отчислить его из академии и направить во фронтовую часть. Ночью его вызвали к начальнику академии. Генерал был бодр, весел и язвительно насмешлив.
– Как вы думаете, товарищ капитан, что я сделал с вашим рапортом? – спросил он у Шевченко.
– Думаю, что отдали приказ удовлетворить мою просьбу, – ответил Павел Шевченко бодро.
– Нет. Вот видите, в моем столе есть два ящика, слева и справа. Правый у меня называется долгим ящиком. В него и попал ваш рапорт.
– Я буду подавать вам такие рапорта каждый день.
– Я их буду туда тоже складывать каждый день. Только больше не буду вас вызывать. В армии нам нужны командиры с хорошей подготовкой. Особенно если учесть, что будет убыль. Что будет большая убыль. Идите.
И все-таки его забрали из академии в самый высший центр, ведавший вопросами войны, – в разведотдел Генштаба.
На прощание начальник академии сказал ему:
– Видит бог – я не хотел вас отпускать. Но разведотделу нужны люди. Это сейчас важнее всего. И я направил туда – лучших. Служите честно, и я уверен, что вы еще вернетесь к нам доучиваться. После победы.
Начальник отдела майор Маркарьян, высокий сутулый человек с длинным лошадиным лицом, одетый в гражданский костюм, в белой рубашке с воротником, повязанным синим шерстяным галстуком, озадаченно развел руками:
– Понимаете, капитан, нет у меня сейчас времени вводить вас в курс дела. И мы с вами поступим, как когда-то поступили со мной, когда я первый раз пришел в это, прошу учесть, очень ответственное учреждение. Отправляйтесь в архив и познакомьтесь там со старыми делами. Изучите их как следует и будете иметь полное представление о наших методах и задачах. Желаю вам успеха.
Каждый день он приходил в архив к восьми часам утра и никогда не уходил раньше двух часов ночи. Он читал дело за делом, он просматривал тысячи донесений, пояснительных записок, разработок, все больше убеждаясь, что это совершенно бесполезно, что он все это учил в академии, что ничего нового он здесь не узнает, но к нему никто не обращался, никто его ни о чем не спрашивал.
И вдруг в воскресенье – шла уже вторая неделя с тех пор как он сидел в архиве – он наткнулся на дело, которое его сначала просто испугало. Ему вдруг подумалось, что крупный наш пользовавшийся огромным доверием агент по кличке «Мустафа», работавший в одной из ближневосточных стран, – «двойник», то есть человек, который обслуживает не только нашу разведку, но и контрразведку страны, где он жил. Эта мысль сначала была не совсем осознана – просто ему что-то мешало, затем Павел Шевченко понял, что именно ему мешало в донесениях этого Мустафы, – все они полностью подтверждались, и это отличало донесения Мустафы от информации других агентов. В других инфор-мациях встречались ошибки, предположения, которые расходились с действительностью, попадались сообщения совершенно фантастические. У Мустафы же не было ошибок, все, что он сообщал, было правильным.
Тогда Павел Шевченко взял на свой стол досье Мустафы за несколько лет, начиная с того дня, как тот начал свою работу. И тут он совершенно уверился в том, что предполагал вначале. Он убедился, что эти донесения, как правило, сообщали о фактах, не имевших серьезного значения, а если же сообщалось о чем-либо в самом деле из ряда вон выходящем, то разведотдел получал такую информацию от своего агента за несколько дней до того, как об этом становилось известно из газет, из сообщений радио, из нот дипломатов. Выигрыш получался всего в несколько дней, а поступающее затем официальное подтверждение создавало агенту по кличке Мустафа еще больший авторитет.
Павел Шевченко потратил ночь и день на то, чтобы сделать необходимые выписки и привести свои наблюдения в систему, а затем утром он, невыспавшийся, похудевший, насквозь прокуренный, направился к майору Маркарьяну.
Майор Маркарьян, все в том же костюме и той же сорочке, но на этот раз с кремовым шелковым галстуком, выслушал Павла Шевченко почти восторженно.
– Поздравляю вас, товарищ капитан, – сказал он. – Я вижу, что вы успешно входите в курс нашей работы. Еще не было у нас нового работника, который бы не нашел в архиве агента-«двойника». И я в свое время пришел к своему начальнику – теперь он генерал – с таким же самым сообщением.
– Я говорю совершенно серьезно, – сказал Павел Шевченко. – Вот мои выводы.
– С выводами мы, конечно, познакомимся, только уверяю вас – не следует горячиться. Если порыться в архиве, то всегда покажется, что агент больше работает на врага, чем на нас. Посидите…
Он внимательно, с видимым удовольствием прочел донесение Павла Шевченко.
– Очень хорошо составлено, – сказал он. – По всей форме. Возьмите это себе на память, а теперь мы уже можем вам смело поручить составление сводных рапортов.
– Товарищ майор, – сказал Павел Шевченко, преодолевая внезапно возникшее сомнение, – прощу вас дать ход моему донесению. Я убежден, что человек, именуемый Мустафой, – «двойник».
– С большим удовольствием, – сказал майор. – Приветствую вашу настойчивость. Очень только жалею, что у меня теперь так мало времени. Но все-таки отложим на минутку дела и пройдем к полковнику Потапову.
Полковник Потапов – заместитель начальника управления – встретил их сухо, но, когда майор Маркарьян сообщил, что Павел Шевченко нашел в архиве «двойника», весело осклабился и сказал:
– Поздравляю вас, товарищ капитан. Хорошо начинаете. По всем правилам. Ну, давайте ваш рапорт.
Он прочел донесение Павла Шевченко и озадаченно посмотрел на Маркарьяна.
– Черт его знает что. Эти истории с «двойниками» всегда бывают похожи на перпетуум-мобиле. Схема вроде бы убедительна, а вечный двигатель не крутится. Однако что-то в этом есть. Ей-богу, что-то в этом есть. И придется мне с этим познакомить начальника управления, хоть, честное слово, боюсь, что сначала старик лопнет со смеху.
На следующее утро Павла Шевченко и майора Маркарьяна вызвали к начальнику управления генералу Борисову. Огромный, похожий на медведя генерал, к тому же еще одетый в коричневый мохнатый костюм и поэтому еще больше похожий на медведя, разговаривал ворчливо и медленно.
– Ну, предположим, что действительно есть основания подозревать нашего агента в том, что он работает и на противника. Так какой бы вы предложили метод проверки, товарищ капитан? Как бы вы предложили это выяснить?
– Я считаю, – ответил Павел Шевченко, – что следует дать агенту Мустафе какое-нибудь задание, которое было бы совершенно непонятно для контрразведки. Если он связан с контрразведкой, то контрразведчики, не понимая, какова цель задания, передадут через него неправильные сведения. Одновременно необходимо, чтобы какое-нибудь проверенное лицо, ну, скажем, наш атташе, получил бы те же самые сведения и выслал нам. Если они разойдутся с тем, что нам сообщил агент, значит, он действительно «двойник».
– Разумно, – сказал генерал Борисов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14