Некоторые принесли с собой кувшины с вином и одеяла.
Создалась странная атмосфера. Никто не смотрел друг другу в глаза. Стиснутые губы. Ничего не выражающие лица. В их разговорах чувствовалось скрытое напряжение. Бродя среди толпы, Вольф прислушивался к разговорам:
— Сказала, что ее ребенок...
— ...Нужно. Никому это не нужно.
— Никак было не расплатиться...
— ...Странный вкус. Поэтому я...
— Пришлось снести три квартала...
— ...Кровь.
Вольфу становилось не по себе. Что-то зловещее было в их голосах, в выражениях лиц. Он столкнулся с Хоком, который торопливо пробирался сквозь толпу.
— Хок, здесь происходит что-то странное.
Лицо Хока исказилось.
— Нет времени, — сказал он, указывая в сторону осветительной вышки. — Концерт начинается. Мне надо быть на месте.
Вольф поколебался, а потом последовал за Хоком, взбиравшимся по лестнице в кабину.
Оттуда была видна вся площадь перед эстрадой. Люди казались крошечными муравьями, копошившимися на бурой утоптанной земле. Чувствовалось, что что-то не так, среди них не было ни одного ребенка. Три четверти неба было залито багрово-золотым закатом.
Хок по одному включал и выключал прожектора, сверяясь с листком, который держал в руке. Иногда он чертыхался и что-то переключал. Вольф ждал. Легкое дуновение шевельнуло его волосы, хотя внизу не было и намека на ветерок.
— Это больная страна, — произнес Хок.
Он надел наушники, направил красный прожектор в центр сцены, мигнул им несколько раз, погасил.
— Патрик, ты на связи? Прожектора включаем попарно. — Он проверил все точки, обращаясь к каждому оператору по имени.
— Средняя продолжительность жизни — что-то около сорока двух лет, если ты, конечно, выберешься живым из родильного дома. Нужно поддерживать высокий уровень рождаемости, чтобы в один прекрасный день страна не вымерла. — Он включил все красные и синие огни. Сцену залил пурпурный свет. Брезент над сценой казался черным. Одинокая фигура подошла к микрофону.
— Давай, Патрик.
Яркие лучи осветили конферансье. Он откашлялся и пустился разглагольствовать. Голос его гремел над толпой, повторенный десятками усилителей, расположенных далеко от сцены. Толпа медленно ползла мимо основания осветительной башни. Людям пришлось потесниться, волна опоздавших подталкивала их ближе к сцене.
— Вот и возникает вопрос, почему же наше правительство тратит чертову уйму денег на этот концерт.
— Да, — подтвердил Вольф, — почему?
Он стоял неподвижный и напряженный. Его обдувал легкий ветерок, и Вольф пожалел, что не взял с собой пиджака. Позднее он мог бы пригодиться.
— Потому что ему посоветовали эти чернокнижники — проклятые социоинженеры и их машины, — ответил Хок. — Посмотри на толпу.
— Дженис! — прогрохотали усилители.
И вот на сцене появилась Мэгги. Подбежав к микрофону, она уверенно взяла его в руки. Еще никогда она не была в лучшей форме. Толпа взорвалась аплодисментами. Охапки цветов полетели в воздух. Люди передавали из рук в руки бутылки и ставили их на край сцены.
Сверху не было заметно, как сказался на Мэгги прошедший месяц. Разноцветные прожектора скрывали восковую кожу и появившиеся морщины. Ее усыпанное блестками платье слепило глаза.
На середине второй песни Мэгги внезапно оборвала себя и крикнула толпе:
— Да вы, мать вашу, ребята, совсем как неживые! Кто за вас танцевать будет?
В разных концах зала поднялось несколько пар.
— Приготовиться прожекторам, — пробормотал Хок в свой микрофон. — Третий, четвертый и пятый — на полицию.
Яркие огни осветили в разных концах площадки кучки людей, где одетые в форму полицейские сцепились с танцующими. Один-единственный прожектор освещал Мэгги, которая, властно указав на одну из дерущихся групп, пронзительно закричала:
— Почему вы мешаете им танцевать? Я хочу, чтобы они танцевали. Это я приказала им танцевать.
С глухим ропотом половина зрителей вскочили на ноги.
— Третий выключается. Четвертый и пятый, выключайтесь по счету три. Раз, два... три! Отлично.
Полиция исчезла, затерявшись среди танцоров.
— Это было подготовлено, — догадался Вольф.
Хок даже не взглянул на него.
— Это часть легенды. А теперь посмотри направо, Вольф.
Тот повернулся в ту сторону, куда указывал Хок, и увидел, как несколько пар выскользнули из толпы и скрылись в тени.
— Что это?
— Только начало.
Постепенно толпа пьянела и становилась неконтролируемой. Нарастало злое, нетерпеливое возбуждение. Со своего места Вольф чувствовал, как поднимается волна истерии. Он уже видел это. Женщины сбрасывали паранджу и пускались танцевать. Многие из них были полуодеты. Мужчины стягивали с себя комбинезоны. То там, то здесь затерянные среди толпы пары занимались любовью. На некоторые из них Хок направлял прожектор, освещая на несколько мгновений, но большинство продолжали, не обращая внимания на свет.
То там, то тут завязывались потасовки, но полиция растаскивала дерущихся. Люди собирали в кучи всякий хлам и поджигали его. Вскоре вся площадь перед сценой была испещрена яркими точками костров. Вверх поднимались клубы дыма. Хок играл цветными прожекторами, освещая толпу. Когда совсем стемнело, мигающие огни и грубые животные крики танцующих смешались, превращая концерт в дьявольский шабаш.
— Там происходит грязная штука, — заметил Хок. — И причем намеренно организованная мудрецами из правительства.
— Но ведь там нет подлинных чувств, — взорвался Вольф, — только животная похоть. Нет... Нет души.
— Да.
На сцене Мэгги заводилась уже до предела. Все ее блюзы были потрясающи — никогда еще она не была так хороша.
— Не слишком-то отличается от других концертов. Вся разница в том, что сегодня никто не хочет отложить это до дома.
— Неужели ваше правительство думает, что такой концерт сильно повысит рождаемость?
— Не сегодня, нет. Но у этих людей останутся воспоминания, чтобы подогревать их зимой. — Хок перегнулся через край платформы и сплюнул. — Э-эх, да почему я должен повторять всякую чепуху вслед за этими завравшимися идиотами. Это просто хлеб и зрелища, правительство дает народу расслабиться.
Мэгги затрубила от восторга:
— Эй, парни! Я завожусь, глядя на вас. Так, малыш, продолжай, правильно!
Она бегала по сцене, излучая беспредельную энергию; в ночи гремела бешеная, дикая музыка.
— Классно!
Мэгги показала толпе язык, и в ответ поднялся рокот восторга. Она подняла свою заветную бутылку и, покачивая бедрами в такт музыке, сделала гигантский глоток. Новая волна криков. Она языком провела по горлышку бутылки.
— Да! Это чертовски заводит меня, правда. — Она помолчала мгновение, а потом продолжала:
— Вот это я могу понять, ребята. Потому что я сама всего лишь маленькая хипповая девочка. Да.
Неожиданно Вольф понял, что она борется с толпой, борется за ее внимание. Мэгги хочет, чтобы все головы сейчас повернулись к ней.
Она провела рукой по платью, на мгновение задержавшись на груди, а затем — в паху. Откинула со лба вспотевшие волосы. В это мгновение она была самим желанием, воплощенной страстью.
— Это правда. А вы знаете, у хипповых девочек ничего не бывает под платьем.
И снова волна непристойных выкриков прокатилась по площади.
— Не верите, а?
Вольф смотрел, не в состоянии отвести глаз от Мэгги, которая медленно развела ноги и присела, давая заглянуть к себе под юбку. Ее искаженное похотью лицо было ужасно. Она оперлась рукой о сцену, чтобы не упасть, и призывно взмахнула рукой.
— Идите ко мне, — простонала она.
Казалось, что рухнула плотина. На какой-то момент все замерло, а потом толпа взревела и бросилась вперед. Человеческое море хлынуло на сцену, сметая на ходу линию оцепления и взбираясь на дощатую платформу. На мгновение Вольф увидел Мэгги, пытающуюся подняться на ноги. На лице у нее застыло изумление. Толпа поглотила ее.
— Мать Греха, — прошептал Вольф.
Он смотрел на злобную, безумную толпу, бушевавшую у подножия башни. Люди бешено мчались, сталкивались и боролись друг с другом в гигантском крутящемся вихре. Вольф подумал, что сцена сейчас рухнет, но она держалась. Туда продолжали карабкаться новые и новые толпы, а она все не падала. «Было бы милосерднее, если бы она не устояла», — подумал Вольф.
Над толпой показалась рука, размахивающая чем-то блестящим. Вольф сначала не понял, что это. Затем появилась другая рука, сжимавшая искрящийся лоскут, потом еще одна, и он понял, что это обрывки платья Мэгги.
Вольф вцепился в поручни, чтобы не упасть вниз, в бурлящую массу. Крики толпы слились в дикий, ужасающий вой. Он зажмурился, тщетно пытаясь отогнать от себя кошмарные образы.
— Точно по графику, — пробормотал Хок. — Точно по долбаному графику.
Он выключил все прожектора и положил руку Вольфу на плечо:
— Идем. Мы сделали свое дело.
Вольф резко повернулся к нему, все еще сжимая руками перила. Как только он открыл глаза, приступ головокружения заставил его тяжело опуститься на пол платформы. Он почувствовал приступ тошноты.
— Они... Хок, ты видел? Ты видел, что они сделали? Почему никто не... — Он задохнулся.
— Не спрашивай меня, — с горечью сказал Хок. — Я просто сыграл в этом спектакле роль Иуды Искариота. — Он тронул Вольфа за плечи. — Идем, странник, нам надо спускаться.
Вольф медленно оторвался от перил, позволив уговорить себя спуститься вниз.
Внизу их ждали люди в черной форме. Один из них заговорил, обращаясь к Хоку:
— Это подданный Африки? — И, повернувшись к Вольфу, продолжил: — Идемте с нами, сэр. Нам приказано доставить вас в вашу гостиницу.
Слезы застилали Вольфу глаза, он уже не видел ни толпы, ни площади, ни людей, стоявших перед ним, и, подобно доверчивому и беззащитному ребенку, позволил увести себя прочь.
Утром Вольф лежал в постели и бездумно глядел в потолок. Где-то в комнате жужжала невидимая муха. На улице грохотали окованные железом колеса повозок, и дети распевали считалочку.
Он с трудом поднялся, оделся и, умывшись, спустился в ресторан. За столом, дожевывая бутерброд, сидел Ди Стефано.
— Доброе утро, мистер Мбикана. Я уже собирался послать за вами.
Он указал на стул. Вольф сел. По меньшей мере трое полицейских расположились неподалеку.
Ди Стефано достал из кармана какие-то документы и протянул их Вольфу.
— Подписано и заверено. Мы кое-где изменили условия договора, но ничего существенного. Думаю, ваше руководство не будет возражать. — Он отправил в рот остатки бутерброда. — Я бы сказал, что это достойное начало вашей будущей карьеры.
— Благодарю вас, — механически произнес Вольф.
Он взглянул на документы, но, не разобрав ничего, опустил их на колени.
— «Африканское Творение» завтра покидает наш порт. Для вас заказано место. Вы можете отправляться домой, если пожелаете, конечно. Через три недели будет другой корабль, и если вам угодно получше познакомиться с нашей страной...
— Нет, — поспешно сказал Вольф и, спохватившись, что это прозвучало грубо, добавил:
— Мне не терпится снова оказаться дома. Я там так долго не был.
Ди Стефано коснулся салфеткой уголков рта и бросил ее на скатерть:
— Тогда все.
Он поднялся.
— Подождите, — остановил его Вольф. — Мистер Ди Стефано, я... Мне бы очень хотелось получить объяснения.
Ди Стефано снова опустился в кресло. Он не стал притворяться, что не понял вопроса.
— Для начала вы должны знать, что мисс Горовиц не была нашей первой Дженис Джоплин, — сказал он.
— Как это?
— И второй тоже.
Вольф вопросительно посмотрел на него.
— Она была двадцать третьей, не считая самой Дженис. Мы устраиваем это шоу каждый год. Каждый год оно заканчивается в Бостоне в день равноденствия. И каждый раз конец один и тот же.
Вольф размышлял, стоит ли ему попытаться заколоть этого человека вилкой или лучше встать и попробовать задушить его. Он должен был бы чувствовать гнев, но его не было. Внутри была одна пустота.
— Это из-за имплантантов?
— Нет. Поверьте мне, я хотел бы, чтобы она осталась жива. Имплантанты помогали ей играть свою роль, не больше. Она, правда, не помнила других певиц, которые играли Дженис до нее, но ее смерть не была запланирована. Это просто... просто это случается.
— Каждый год?
— Да. Каждый год Дженис предлагает себя толпе. И каждый раз ее разрывают на клочки. Нормальная женщина никогда не предложила бы такого. Нормальные люди никогда бы так не реагировали. И я буду знать, что моя страна на пути к излечению, если в один прекрасный день Дженис доживет до своего второго турне. — Он помолчал. — Или не найдется ни одной женщины, которая захотела бы сыграть ее роль, зная, чем все это кончается.
Вольф пытался обдумать услышанное. Он чувствовал себя подавленным и опустошенным. Слова доходили до него, но он не мог решить, есть ли в них какой-нибудь смысл.
— Один, последний, вопрос, — проговорил он. — Почему я?
Ди Стефано поднялся:
— Когда-нибудь вы, возможно, вернетесь к нам... А может быть, и нет. Кто знает? Но вы, без сомнения, займете ответственный пост в Юго-Восточной Африканской Торговой Компании.
1 2 3 4 5 6