Да еще и глупой вдобавок, что тоже справедливо, с учетом того упадка, к которому клонится мир.
Софи покорно согласилась с папиной уборщицей, заметившей, что она рановато вернулась из школы, прислушалась к стуку электрической пишущей машинки, вспомнила, что вечером у отца передача для школьников, и пошла в ванную, где тщательно вымылась, как в фильмах, испытывая слабое отвращение к сгусткам крови и спермы. Больно прикусив нижнюю губу, она забралась в глубь тела и нащупала грушевидную штуковину с внутренней стороны живота, где она и должна была быть, бездействующую часовую бомбу, хотя трудно было поверить, что такое может случиться с ней и с ее телом. Мысль о возможном взрыве этой бомбы заставила ее еще тщательнее ощупывать и мыть, невзирая на боль; и она наткнулась на другое уплотнение, напротив матки, только сзади, уплотнение, лежавшее за гладкой стенкой, но легко сквозь нее прощупываемое, округлое уплотнение ее собственной какашки, продвигающейся по спирали кишечника, и содрогнулась, не произнося ни слова, но чувствуя каждый слог: «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» Это был глагол без прямого дополнения, как она сказала себе, когда немного пришла в норму. Незамутненное чувство.
Но когда она вымылась и вычистилась, после менструации и заживления ран, эта активная ненависть вытекла, как жидкость, на самое дно вещей, и Софи снова стала юной девушкой, какой себя ощущала, — юной девушкой, восприимчивой к звукам космоса, запутавшейся в возможностях сверхъестественного, поскольку слово это имеет несколько значений; сознательно сопротивляющейся предложениям учителей сделать еще одно усилие и не губить свой незаурядный интеллект; и внезапно превращающейся в хохотушку, которая интересуется нарядами, мальчишками, сплетнями и пересудами: «Он классный, правда?» — и ловит фразы, ловит музыку, ловит поп-звезд, ловит, ловит, пока ловить легко.
Тони так и не нашлась, и, вглядываясь в пустоту своего собственного лица, Софи мучительно пыталась понять, как же так, почему это ровным счетом ничего не значит, и, в сущности, просто до примитивности. Она по очереди припоминала всех людей, которых знала, даже покойную бабушку и позабытую мать, видела, что они — лишь силуэты, и тревожилась. Едва ли не лучше по необходимости быть всем для кого-то, кто тебе вовсе не нравится, чем жить только с собой и для себя. С путаным и в основе своей невежественным представлением о том, что у богатых и искушенных людей все по-другому — к тому же, ей уже исполнилось шестнадцать! — она остановила дорогую машину, но обнаружила лишь, что мужчина за рулем оказался гораздо старше, чем выглядел. На этот раз упражнения в лесочке были безболезненными, но более продолжительными и совершенно непонятными. Мужчина предложил ей столько денег, сколько она в жизни не видела, чтобы она делала для него разные штуки, и Софи подчинилась, находя его пожелания немного тошнотворными, но не более мерзкими, чем внутренности ее собственного тела. И только вернувшись домой — «Да, миссис Эмлин, нас рано отпустили», — она подумала: «Теперь я — шлюха!» Выйдя из ванной она лежала на диване, размышляя о том, каково быть шлюхой, но даже если она произносила это слово вслух, в ней ничего не изменялось, это никак ее не задевало, этого просто не существовало. Существовала только пачка синих пятифунтовых бумажек. Софи подумала — то, что она шлюха, тоже ничего не значит. Все равно что воровать сладости — можно, если хочется, но скучно. Это даже не побуждало Софи-тварь кричать: «Ненавижу!»
После этого она бросила секс, как познанную, изученную и отвергнутую банальность. Он превратился всего лишь в ленивую игру с самой собой в постели, под аккомпанемент весьма необычных, или только казавшихся необычными, но в любом случае очень сокровенных фантазий.
Антонию привезли обратно; у нее с отцом происходили ужасные свары в кабинете. Близняшки немножко, совсем немножко, общались в конюшне, но Тони не была настроена подробно отчитываться о своей жизни. Софи так и не узнала, каким образом они с папой все уладили, но вскоре Тони поселилась в общежитии в Лондоне, официальном и гарантирующем безопасность. Она называла себя актрисой и действительно пыталась играть, но, как ни странно, при всем своем уме и прозрачности, не добилась успеха. Похоже, ей оставалось одно — поступить в университет, но она клялась, что никогда туда не пойдет, и начинала бурно разглагольствовать об империализме. И еще о свободе и справедливости. Казалось, мальчишки и мужчины интересуют ее еще меньше, чем Софи, хотя они роились вокруг ее недосягаемой красоты. Никто особенно не удивился, когда Тони снова исчезла. Потом от нее пришла вызывающая открытка с Кубы.
Софи нашла работу, не требующую почти никаких усилий. Она устроилась в туристическое агентство и через несколько недель сказала папе, что переезжает в Лондон, но хотела бы оставить за собой комнату в конюшне.
Отец посмотрел на нее с явным неудовольствием.
— Езжай, ради бога, и найди себе мужа.
— По тебе не скажешь, что брак — хорошее дело, верно?
— По тебе тоже.
Позже, когда Софи обдумала последнюю фразу и разобралась в ней, ей захотелось вернуться и плюнуть отцу в лицо. Но это прощальное замечание по крайней мере помогло ей укрепиться в понимании того, как сильно она ненавидит отца; более того — как сильно они ненавидят друг друга.
ГЛАВА 9
Работа в агентстве «Ранвэйс» была скучной, но необременительной. Несмотря на свои слова о переезде, Софи сперва ездила в Лондон каждый день, пока жена управляющего не нашла ей хорошую, хотя и дорогую комнату. Жена управляющего была режиссером в небольшой любительской труппе и убедила Софи играть на сцене, но у нее, как и у Тони, ничего не получилось. Иногда Софи гуляла с молодыми людьми и пресекала их нудные попытки заняться сексом. Больше всего ей нравилось валяться перед телевизором и безучастно смотреть программы, рекламу и даже «Открытый университет», пропуская все мимо сознания. Иногда она без особого удовольствия ходила в кино, обычно с парнями, и один раз с Мейбл, долговязой блондинкой, которая работала в том же агентстве. Временами Софи задумывалась, почему ни в чем нет смысла и откуда у нее такое чувство, что ей, в сущности, безразлично, пусть жизнь утекает сквозь пальцы, но чаще всего ей даже думать не хотелось. Тварь у выхода из туннеля помыкала хорошенькой девушкой, которая улыбалась, флиртовала и даже время от времени искренне восклицала: «Да, я отлично тебя понимаю ! Мы разрушаем мир!» Но тварь у выхода из туннеля беззвучно добавляла: «А мне-то что?»
Кто-то — папа? уборщица? — переслал ей открытку от Тони. На этот раз вокруг картинки вилась вязь арабских букв. Тони написала всего лишь: «Ты нужна мне (потом зачеркнула „мне“) нам!!!» И больше ничего. Софи поставила открытку на камин в своей комнате и позабыла про нее. Ей уже семнадцать лет, и она не позволит одурачить себя заверениями, будто они — всё друг для друга.
Частым гостем у ее стола в агентстве стал угнетающе-респектабельный мужчина, задававший ей вопросы о путешествиях и полетах, до которых, как заподозрила Софи, ему не было дела. Во время своего третьего визита он пригласил ее на свидание, и она покорно согласилась — именно это ожидалось от хорошенькой семнадцатилетней девушки. Его звали Роланд Гаррет, и после двух свиданий — один раз в кино и второй раз на дискотеке, где они не танцевали, потому что он не умел, — он предложил ей снять комнату в доме его матери. Мол, будет дешевле. Он был прав. Комната досталась Софи почти задаром. Когда она спросила у Роланда, почему так дешево, он ответил — такая уж у него мать. Ему просто приятно опекать неопытную девушку. Софи показалось, что источником опеки была скорее миссис Гаррет, но вслух она этого не сказала. Миссис Гаррет оказалась вдовой с крашеными каштановыми волосами, исхудалой до почти полного отсутствия плоти — один скелет. Она стояла в дверях комнаты Софи, опираясь о косяк и сложив на груди тощие руки. Из угла ее рта свисал потухший окурок.
— Милочка, у вас, наверно, проблемы от того, что вы такая сексуальная?
Софи укладывала белье в комод.
— Какие проблемы?
Наступила долгая пауза, которую Софи не собиралась прерывать. Это сделала миссис Гаррет.
— Знаете, Роланд — очень надежный человек. В самом деле, очень надежный.
У миссис Гаррет были огромные, словно выжженные, глазные впадины. По контрасту с ними глубоко посаженные глаза казались чрезмерно яркими, чрезмерно светлыми. Осторожно прикоснувшись пальцем к одной из впадин, она продолжила:
— Он на государственной службе. У него прекрасные перспективы.
Софи поняла, почему комната ей досталась почти задаром. Миссис Гаррет прилагала все усилия, чтобы свести их, и очень скоро Софи разделила с Роландом его узкую кровать, пользуясь свободой, предоставляемой противозачаточными таблетками. Роланд все исполнял добросовестно, словно это была государственная служба, или работа в этом занятии, или обязанность. Он, похоже, получал от секса удовольствие, хотя Софи, как обычно, не находила в этом занятии ничего особенного. Миссис Гаррет стала держаться с Софи так, будто та с ее сыном помолвлена. Просто фантастика! Софи понимала, что Роланд не может найти себе девушку и мамаше приходится делать это за него. Мысль о том, чтобы связать свою жизнь с Роландом и его перспективами, вызывала у Софи приступы смеха. Конечно, было в этом какое-то теплое удовольствие, а еще с ее стороны — смутная прелесть презрения к ним обоим, как она говорила про себя, облекая в слова то, что выразить было невозможно. У Роланда была машина, они катались, заезжали в пабы. Софи предложила испробовать эту новую штуку — дельтаплан. Он ответил, что никогда не позволит ей ничего подобного, ведь это опасно. Она сказала — конечно нет, я имела в виду тебя. Тем не менее он научил ее худо-бедно водить машину, и она получила права; и еще он хотел познакомиться с ее отцом, что ее позабавило. Она привезла его домой, но папа, конечно, как раз уехал в Лондон. Тогда они пошли в конюшню. Роланд проявил повышенный интерес к планировке, словно был архитектором или археологом.
— Здесь жили кучера и конюхи. Понимаешь? Должно быть, все это построено прежде, чем прорыли канал, потому что сейчас экипаж невозможно было бы вывести из ворот. И поэтому дом упал в цене.
— Упал в цене? Наш дом?
— Вон там, вероятно, тоже были конюшни…
— Это просто склады. Когда я была маленькой, там был большой магазин скобяных товаров. Фрэнкли, если не ошибаюсь.
— А за той дверью что?
— Тропинка вдоль канала. А чуть дальше — Старый мост с самым вонючим сортиром во всей округе.
Роланд сурово посмотрел на нее:
— Ты не должна так говорить.
— Прости, папуля. Но я, понимаешь, живу… жила здесь. Я и моя сестра. Заходи, посмотришь, — она начала подниматься по узкой лестнице.
— Твой отец мог бы навести тут порядок и сдавать как отдельное жилье.
— Это наше жилье. Мое и Тони.
— Тони?
— Антонии. Моей сестры.
Роланд огляделся.
— Значит, это было ваше?
— Да, оно принадлежит… принадлежало нам обеим.
— Принадлежало?
— Тони давным-давно уехала. Даже не знаю, где она сейчас.
— И тут повсюду висели картинки!
— Она была религиозной. Иисус и все такое. Это было так смешно! Боженька!
— А ты?
— Мы не похожи друг на друга.
— Хотя близнецы?
— Откуда ты знаешь?
— Ты сама мне сказала.
— Я?
Роланд перебирал кучку вещей на столе.
— А это что? Девчачьи сокровища?
— Как будто у мужчин нет сокровищ!
— Есть, но не такие.
— Это не кукла. Это марионетка на руку. Сюда — пальцы. Я часто с ней играла. Иногда мне казалось…
— Что казалось?
— Неважно. А эту штуку я сделала из глины. Она все время качается, потому что дно получилось неровное. Но ее все равно обожгли. Чтобы меня поощрить, как сказала мисс Симпсон. Больше я этим не занималась. Слишком скучно. В ней можно хранить разные мелочи.
Роланд взял в руки крохотный ножик с перламутровой рукояткой и складным лезвием из мягкого серебра. Софи забрала у него ножик, раскрыла и показала лезвие. В длину весь нож был не больше четырех дюймов.
— Это чтобы защищать мою честь. Как раз нужного размера.
— И ты не знаешь, где?
— Что где?
— Тони. Твоя сестра.
— Это все политика. Раньше у нее был Иисус, теперь — политика.
— А в том шкафу что?
— Тайны. Фамильные тайны.
Тем не менее он открыл дверцу шкафа, как будто Софи ему разрешила; такая развязность задела ее, породив где-то в глубинах сознания вопрос: зачем он здесь? Зачем я с ним связалась? Тем временем он облапал все ее старые платья, еще хранившие запах духов, даже бальное. Роланд сжал в руке пригоршню оборок и внезапно обернулся к ней.
— Софи…
— Нет, не сейчас…
Но он все равно обхватил ее руками и застонал. Софи про себя вздохнула, однако обняла его за шею, поскольку уже знала, что в этих делах проще уступить, чем проявлять волю. Она безропотно попыталась представить себе, что он придумает на этот раз, и, конечно, все оказалось как обычно — можно сказать, ритуал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Софи покорно согласилась с папиной уборщицей, заметившей, что она рановато вернулась из школы, прислушалась к стуку электрической пишущей машинки, вспомнила, что вечером у отца передача для школьников, и пошла в ванную, где тщательно вымылась, как в фильмах, испытывая слабое отвращение к сгусткам крови и спермы. Больно прикусив нижнюю губу, она забралась в глубь тела и нащупала грушевидную штуковину с внутренней стороны живота, где она и должна была быть, бездействующую часовую бомбу, хотя трудно было поверить, что такое может случиться с ней и с ее телом. Мысль о возможном взрыве этой бомбы заставила ее еще тщательнее ощупывать и мыть, невзирая на боль; и она наткнулась на другое уплотнение, напротив матки, только сзади, уплотнение, лежавшее за гладкой стенкой, но легко сквозь нее прощупываемое, округлое уплотнение ее собственной какашки, продвигающейся по спирали кишечника, и содрогнулась, не произнося ни слова, но чувствуя каждый слог: «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» Это был глагол без прямого дополнения, как она сказала себе, когда немного пришла в норму. Незамутненное чувство.
Но когда она вымылась и вычистилась, после менструации и заживления ран, эта активная ненависть вытекла, как жидкость, на самое дно вещей, и Софи снова стала юной девушкой, какой себя ощущала, — юной девушкой, восприимчивой к звукам космоса, запутавшейся в возможностях сверхъестественного, поскольку слово это имеет несколько значений; сознательно сопротивляющейся предложениям учителей сделать еще одно усилие и не губить свой незаурядный интеллект; и внезапно превращающейся в хохотушку, которая интересуется нарядами, мальчишками, сплетнями и пересудами: «Он классный, правда?» — и ловит фразы, ловит музыку, ловит поп-звезд, ловит, ловит, пока ловить легко.
Тони так и не нашлась, и, вглядываясь в пустоту своего собственного лица, Софи мучительно пыталась понять, как же так, почему это ровным счетом ничего не значит, и, в сущности, просто до примитивности. Она по очереди припоминала всех людей, которых знала, даже покойную бабушку и позабытую мать, видела, что они — лишь силуэты, и тревожилась. Едва ли не лучше по необходимости быть всем для кого-то, кто тебе вовсе не нравится, чем жить только с собой и для себя. С путаным и в основе своей невежественным представлением о том, что у богатых и искушенных людей все по-другому — к тому же, ей уже исполнилось шестнадцать! — она остановила дорогую машину, но обнаружила лишь, что мужчина за рулем оказался гораздо старше, чем выглядел. На этот раз упражнения в лесочке были безболезненными, но более продолжительными и совершенно непонятными. Мужчина предложил ей столько денег, сколько она в жизни не видела, чтобы она делала для него разные штуки, и Софи подчинилась, находя его пожелания немного тошнотворными, но не более мерзкими, чем внутренности ее собственного тела. И только вернувшись домой — «Да, миссис Эмлин, нас рано отпустили», — она подумала: «Теперь я — шлюха!» Выйдя из ванной она лежала на диване, размышляя о том, каково быть шлюхой, но даже если она произносила это слово вслух, в ней ничего не изменялось, это никак ее не задевало, этого просто не существовало. Существовала только пачка синих пятифунтовых бумажек. Софи подумала — то, что она шлюха, тоже ничего не значит. Все равно что воровать сладости — можно, если хочется, но скучно. Это даже не побуждало Софи-тварь кричать: «Ненавижу!»
После этого она бросила секс, как познанную, изученную и отвергнутую банальность. Он превратился всего лишь в ленивую игру с самой собой в постели, под аккомпанемент весьма необычных, или только казавшихся необычными, но в любом случае очень сокровенных фантазий.
Антонию привезли обратно; у нее с отцом происходили ужасные свары в кабинете. Близняшки немножко, совсем немножко, общались в конюшне, но Тони не была настроена подробно отчитываться о своей жизни. Софи так и не узнала, каким образом они с папой все уладили, но вскоре Тони поселилась в общежитии в Лондоне, официальном и гарантирующем безопасность. Она называла себя актрисой и действительно пыталась играть, но, как ни странно, при всем своем уме и прозрачности, не добилась успеха. Похоже, ей оставалось одно — поступить в университет, но она клялась, что никогда туда не пойдет, и начинала бурно разглагольствовать об империализме. И еще о свободе и справедливости. Казалось, мальчишки и мужчины интересуют ее еще меньше, чем Софи, хотя они роились вокруг ее недосягаемой красоты. Никто особенно не удивился, когда Тони снова исчезла. Потом от нее пришла вызывающая открытка с Кубы.
Софи нашла работу, не требующую почти никаких усилий. Она устроилась в туристическое агентство и через несколько недель сказала папе, что переезжает в Лондон, но хотела бы оставить за собой комнату в конюшне.
Отец посмотрел на нее с явным неудовольствием.
— Езжай, ради бога, и найди себе мужа.
— По тебе не скажешь, что брак — хорошее дело, верно?
— По тебе тоже.
Позже, когда Софи обдумала последнюю фразу и разобралась в ней, ей захотелось вернуться и плюнуть отцу в лицо. Но это прощальное замечание по крайней мере помогло ей укрепиться в понимании того, как сильно она ненавидит отца; более того — как сильно они ненавидят друг друга.
ГЛАВА 9
Работа в агентстве «Ранвэйс» была скучной, но необременительной. Несмотря на свои слова о переезде, Софи сперва ездила в Лондон каждый день, пока жена управляющего не нашла ей хорошую, хотя и дорогую комнату. Жена управляющего была режиссером в небольшой любительской труппе и убедила Софи играть на сцене, но у нее, как и у Тони, ничего не получилось. Иногда Софи гуляла с молодыми людьми и пресекала их нудные попытки заняться сексом. Больше всего ей нравилось валяться перед телевизором и безучастно смотреть программы, рекламу и даже «Открытый университет», пропуская все мимо сознания. Иногда она без особого удовольствия ходила в кино, обычно с парнями, и один раз с Мейбл, долговязой блондинкой, которая работала в том же агентстве. Временами Софи задумывалась, почему ни в чем нет смысла и откуда у нее такое чувство, что ей, в сущности, безразлично, пусть жизнь утекает сквозь пальцы, но чаще всего ей даже думать не хотелось. Тварь у выхода из туннеля помыкала хорошенькой девушкой, которая улыбалась, флиртовала и даже время от времени искренне восклицала: «Да, я отлично тебя понимаю ! Мы разрушаем мир!» Но тварь у выхода из туннеля беззвучно добавляла: «А мне-то что?»
Кто-то — папа? уборщица? — переслал ей открытку от Тони. На этот раз вокруг картинки вилась вязь арабских букв. Тони написала всего лишь: «Ты нужна мне (потом зачеркнула „мне“) нам!!!» И больше ничего. Софи поставила открытку на камин в своей комнате и позабыла про нее. Ей уже семнадцать лет, и она не позволит одурачить себя заверениями, будто они — всё друг для друга.
Частым гостем у ее стола в агентстве стал угнетающе-респектабельный мужчина, задававший ей вопросы о путешествиях и полетах, до которых, как заподозрила Софи, ему не было дела. Во время своего третьего визита он пригласил ее на свидание, и она покорно согласилась — именно это ожидалось от хорошенькой семнадцатилетней девушки. Его звали Роланд Гаррет, и после двух свиданий — один раз в кино и второй раз на дискотеке, где они не танцевали, потому что он не умел, — он предложил ей снять комнату в доме его матери. Мол, будет дешевле. Он был прав. Комната досталась Софи почти задаром. Когда она спросила у Роланда, почему так дешево, он ответил — такая уж у него мать. Ему просто приятно опекать неопытную девушку. Софи показалось, что источником опеки была скорее миссис Гаррет, но вслух она этого не сказала. Миссис Гаррет оказалась вдовой с крашеными каштановыми волосами, исхудалой до почти полного отсутствия плоти — один скелет. Она стояла в дверях комнаты Софи, опираясь о косяк и сложив на груди тощие руки. Из угла ее рта свисал потухший окурок.
— Милочка, у вас, наверно, проблемы от того, что вы такая сексуальная?
Софи укладывала белье в комод.
— Какие проблемы?
Наступила долгая пауза, которую Софи не собиралась прерывать. Это сделала миссис Гаррет.
— Знаете, Роланд — очень надежный человек. В самом деле, очень надежный.
У миссис Гаррет были огромные, словно выжженные, глазные впадины. По контрасту с ними глубоко посаженные глаза казались чрезмерно яркими, чрезмерно светлыми. Осторожно прикоснувшись пальцем к одной из впадин, она продолжила:
— Он на государственной службе. У него прекрасные перспективы.
Софи поняла, почему комната ей досталась почти задаром. Миссис Гаррет прилагала все усилия, чтобы свести их, и очень скоро Софи разделила с Роландом его узкую кровать, пользуясь свободой, предоставляемой противозачаточными таблетками. Роланд все исполнял добросовестно, словно это была государственная служба, или работа в этом занятии, или обязанность. Он, похоже, получал от секса удовольствие, хотя Софи, как обычно, не находила в этом занятии ничего особенного. Миссис Гаррет стала держаться с Софи так, будто та с ее сыном помолвлена. Просто фантастика! Софи понимала, что Роланд не может найти себе девушку и мамаше приходится делать это за него. Мысль о том, чтобы связать свою жизнь с Роландом и его перспективами, вызывала у Софи приступы смеха. Конечно, было в этом какое-то теплое удовольствие, а еще с ее стороны — смутная прелесть презрения к ним обоим, как она говорила про себя, облекая в слова то, что выразить было невозможно. У Роланда была машина, они катались, заезжали в пабы. Софи предложила испробовать эту новую штуку — дельтаплан. Он ответил, что никогда не позволит ей ничего подобного, ведь это опасно. Она сказала — конечно нет, я имела в виду тебя. Тем не менее он научил ее худо-бедно водить машину, и она получила права; и еще он хотел познакомиться с ее отцом, что ее позабавило. Она привезла его домой, но папа, конечно, как раз уехал в Лондон. Тогда они пошли в конюшню. Роланд проявил повышенный интерес к планировке, словно был архитектором или археологом.
— Здесь жили кучера и конюхи. Понимаешь? Должно быть, все это построено прежде, чем прорыли канал, потому что сейчас экипаж невозможно было бы вывести из ворот. И поэтому дом упал в цене.
— Упал в цене? Наш дом?
— Вон там, вероятно, тоже были конюшни…
— Это просто склады. Когда я была маленькой, там был большой магазин скобяных товаров. Фрэнкли, если не ошибаюсь.
— А за той дверью что?
— Тропинка вдоль канала. А чуть дальше — Старый мост с самым вонючим сортиром во всей округе.
Роланд сурово посмотрел на нее:
— Ты не должна так говорить.
— Прости, папуля. Но я, понимаешь, живу… жила здесь. Я и моя сестра. Заходи, посмотришь, — она начала подниматься по узкой лестнице.
— Твой отец мог бы навести тут порядок и сдавать как отдельное жилье.
— Это наше жилье. Мое и Тони.
— Тони?
— Антонии. Моей сестры.
Роланд огляделся.
— Значит, это было ваше?
— Да, оно принадлежит… принадлежало нам обеим.
— Принадлежало?
— Тони давным-давно уехала. Даже не знаю, где она сейчас.
— И тут повсюду висели картинки!
— Она была религиозной. Иисус и все такое. Это было так смешно! Боженька!
— А ты?
— Мы не похожи друг на друга.
— Хотя близнецы?
— Откуда ты знаешь?
— Ты сама мне сказала.
— Я?
Роланд перебирал кучку вещей на столе.
— А это что? Девчачьи сокровища?
— Как будто у мужчин нет сокровищ!
— Есть, но не такие.
— Это не кукла. Это марионетка на руку. Сюда — пальцы. Я часто с ней играла. Иногда мне казалось…
— Что казалось?
— Неважно. А эту штуку я сделала из глины. Она все время качается, потому что дно получилось неровное. Но ее все равно обожгли. Чтобы меня поощрить, как сказала мисс Симпсон. Больше я этим не занималась. Слишком скучно. В ней можно хранить разные мелочи.
Роланд взял в руки крохотный ножик с перламутровой рукояткой и складным лезвием из мягкого серебра. Софи забрала у него ножик, раскрыла и показала лезвие. В длину весь нож был не больше четырех дюймов.
— Это чтобы защищать мою честь. Как раз нужного размера.
— И ты не знаешь, где?
— Что где?
— Тони. Твоя сестра.
— Это все политика. Раньше у нее был Иисус, теперь — политика.
— А в том шкафу что?
— Тайны. Фамильные тайны.
Тем не менее он открыл дверцу шкафа, как будто Софи ему разрешила; такая развязность задела ее, породив где-то в глубинах сознания вопрос: зачем он здесь? Зачем я с ним связалась? Тем временем он облапал все ее старые платья, еще хранившие запах духов, даже бальное. Роланд сжал в руке пригоршню оборок и внезапно обернулся к ней.
— Софи…
— Нет, не сейчас…
Но он все равно обхватил ее руками и застонал. Софи про себя вздохнула, однако обняла его за шею, поскольку уже знала, что в этих делах проще уступить, чем проявлять волю. Она безропотно попыталась представить себе, что он придумает на этот раз, и, конечно, все оказалось как обычно — можно сказать, ритуал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41