Вреда никакого. Разумеется, я буду сотрудничать с вами.
— Что-то я сильно пьян. Давайте поговорим завтра.
— И вы должны уполномочить меня каталогизировать документы, находящиеся в ее распоряжении.
Я всматривался в его жаждущее, напряженное, упрямое лицо, лицо старателя, который разбил глыбу кварца и видит в ее середине желтый блеск. Моя подпись утвердит за ним застолбленный участок. А там письма, рукописи, дневники вплоть до школьных лет…
«Джефферс чертовски хороший парень, и я рад быть его… замечательно быть при нем вторым номером… Джефферс классно поймал мяч, который я поначалу упустил… я сказал ему, что это потрясающая подсечка, а он, кажется, был не против, когда я обратился к нему…» Слава Богу, это дурацкое сюсюканье не преследовало меня во взрослой жизни, не запутало ее еще больше!
Он не сводил с меня взгляда.
— Так вот, если бы вы могли видеть собственную выгоду…
Видел я ее, от начала до конца, дюйм за дюймом.
Тут не было ни малейшего сомнения. Стоило мне чуть ослабить внимание, лицо Рика, или два лица, расползалось пополам. А почему бы нет, черт возьми? У него и вправду два лица.
— Конечно, Уилф, то, что вы захотите, останется конфиденциальным.
Мне стоило немалого усилия свести оба его лица вместе. Мне пришла в голову идиотская мысль, что выражения на каждом лице разные, и при сближении они стирают друг друга, превращая объединенное лицо в ничто.
— Какого черта меня так развезло? Я же немного выпил.
— Высота.
— Вот, бывало, омар. Знаете, Разжевачка.
— «Пиквик».
— «Тяжелые времена». Нет, Рик, долг и прошлые деяния властно влекут меня к одиночеству.
— Шелли.
Должен признаться, хоть и неохотно, я воздал ему должное — сам я наткнулся на эту фразу совершенно случайно. Она содержалась в неопубликованных рукописях Шелли. Какого черта? Да с тех пор они уже все на свете опубликовали, фабрика по изучению Шелли работает почище босуэлловской, ни одного листочка не упустит, как бы сам бедняга к нему ни относился. Мертвые платят все долги. Господи Иисусе!
— Замечательная салонная игра, правда?
— Послушайте, Уилф, я могу написать документ прямо на этом меню. Вы подпишете, управляющий засвидетельствует, и все дела.
— С подписью и печатью. Припечатаем донышком бутылки. Что тут — СВАЛК? Нет, другое.
— Я вас не понимаю, сэр.
— Ха! Этого вы не знаете! Я победил!
— Я напишу вот здесь. «Настоящим назначаю профессора Рика Л. Таккера из Астраханского университета, штат Небраска…»
— Вы уже стоите в дверях, да?
— Вот, Уилф. Возьмите мою ручку.
В бокале Рика оставалось еще немало коньяку. Я взял его и пролил немного на обложку меню. Потом прижал к бумаге донышко бутылки. Получилось вроде круглой печати.
— Нельзя писать там, где коньяк, Уилф. Пишите с того края, где сухо.
Правду, всю правду и ничего, кроме правды. Не только овеянное облаками семян древо времени, но и прочие растения, которые расцветают сейчас и простирают ветви в мое будущее — деяния еще неизвестные, но уже подлежащие искуплению…
— Нет, Рик, нет! Я скорее умру, чем скажу да!
— Уилф — пожалуйста! Вы не знаете, что это значит для меня!
— Еще как знаю. А вот что это значит для меня.
Я написал огромными буквами «НЕТ» на обороте меню и подержал перед его носом.
— Сувенир на память о счастливом случае.
Глава VI
Эта книга не о моих странствиях. Полагаю, она обо мне и Таккерах — муже и жене. Даже о чем-то большем, хотя я не могу точно сказать, о чем именно — слова для этого слабоваты, даже мои; а уж крепче моих, Бог свидетель, слов не бывает.
«Плачь, плачь.
О чем плакать?»
Плакать бесполезно. У нас нет общего языка. Вернее, язык-то есть, и он годится для таких случаев, как правила перевозки легковоспламеняющихся материалов или рецепт русского салата оливье. Но слова наши усечены, словно золотые монеты, стершиеся от времени, да еще и высеченные изношенным штампом.
Ну ладно.
Я улегся в постель и не вставал до утра. Как выразился управляющий, мне нужно было акклиматироваться. Рик стучался так настойчиво, что пришлось его впустить, хоть я еще только собрался пить утренний кофе. Он сказал, что Мэри-Лу тоже завтракает в постели. Он одобрил мою гостиную и замечательный вид из нее. В их номере из окна видно только стену сарая, причем так близко, что можно считать мух на ней.
— Пусть Мэри-Лу любуется видом из моего номера, сколько захочет.
Рик поперхнулся, а потом сказал, что ловит меня на слове. Что он может сделать для меня? Нужно ли мне подремонтировать прокатную машину? Он так алчно присматривался к моему дневнику на прикроватном столике, что я демонстративно захлопнул тетрадь у него под носом. Рик спросил, не нужно ли мне подиктовать. Его машинка…
— Ничего не нужно. Кто я, по-вашему — писатель?
Он уже назначил себя моим секретарем.
— До свидания, Рик. Я вас не задерживаю.
Он пропустил эти слова мимо ушей и сказал, что целый день разведывал дорогу к вершине Хохальпенблик.
— Завтра можем сходить, если вам не слишком тяжело.
— Когда Мэри-Лу окрепнет.
Тут он задумался. Я повел крючок:
— Когда будет чересчур круто, она поможет вам тащить меня.
— Ей нравится сидеть на месте, Уилф.
— Неспортивная девушка?
— Ей нравится ваш Уимблдон.
— Держит нас в форме.
— Я скажу ей, что вы разрешили зайти попозже.
— Разве я разрешил?
— Любоваться видом, Уилф, видом!
— Ах да. Видом. Мы с Мэри-Лу будем сидеть рядышком и наслаждаться видом. Лишь бы она не свалилась с балкона.
— Надеюсь, нет смысла спрашивать…
— Ни малейшего.
Рик немного подумал.
— И все-таки, — сказал он, — я попрошу ее принести это.
Он удалился, кивая в такт собственным мыслям. Я тут же забыл о нем, оделся и сидел, любуясь видом. В конце концов, именно для того отель и существует. Я только что просмотрел остатки своего дневника за тот год — из тех дневников, что вскоре подвергнутся всесожжению, — и обнаружил за этот день необычно долгую запись. Ни слова об альпийском виде, зато очень много о чарах молодых женщин, Нимуэ11 и шекспировских миражей — Пердиты, Миранды. Имеется попытка описания Мэри-Лу, но она быстро обрывается, и вместо нее Уилфрид Баркли в тот день рассуждает о Елене Троянской! О том, что Гомер рассказывает о ней, описывая не саму эту женщину, а впечатление, которое она производила на других. Старик на городской стене, увидев, как она проходит, замечает: неудивительно, что эта женщина вызвала такой катаклизм, но тем не менее давайте вернем ее домой, пока не стало еще хуже! Или примерно так. Гомера я читал только в переводах, но это место мне запомнилось. Мэри-Лу заставила солнце подняться из-за озера, а когда она ушла, солнце последовало за ней. Мэри-Лу вырвало, и кое-кто тут же испытал жалость к ее ставшему прозрачным личику — Уилф, например, — вместо естественного отвращения. Я не могу — и тогда не мог — даже описать ее ручки, такие бледные, такие тоненькие и маленькие. Под конец, оказывается, я сравнил себя с тем стариком на стене. Да, отправим Елену обратно, пока не стало хуже.
Я записал все это в дневник, не обращая внимания на вид с балкона. Тут раздался стук в дверь. Я вышел в прихожую и впустил маленькую Елену. В руках у нее был поднос с кофейником и двумя чашками.
— Входите! Входите! Сюда — позвольте, я заберу — садитесь, пожалуйста!
Я пребывал в состоянии идиотской растерянности. Мэри-Лу свернулась калачиком в кресле, лишая меня возможности мысленно описать ее, прежде чем перенести это на бумагу. Руки она держала на коленях, а лодыжки манерно свела вместе. Головку она повернула так, чтобы смотреть в окно, и это легкое движение словно изменило все очертания ее тела.
— У вас тут действительно замечательный вид, мистер Баркли.
— Уилф, прошу вас. Да, тут трудно смотреть на что-то другое.
Покоренные праведностью, средневековые хронисты изображали в своих рукописях святых на золотом фоне; потом, когда их видение сделалось более выборочным, святых стали рисовать с нимбом вокруг головы. И видение красоты было таким же — надо полагать, у старцев, сидевших на стене и говоривших голосом, тонким и сухим, как стрекот кузнечиков.
— И вправду вдохновляет.
— Господи, конечно. Нет слов.
— Вы мне напомнили. — Она расстегнула сумочку. Отбросила рукой волосы и вынула конверт. — Рик просил передать вам это.
— Что это?
Цвет ее лица изменился, чуть заметно — впрочем, все, связанное с ней, выглядело скорее намеком, чем фактом. Возможно, она вообще не существовала, а была призраком абсолютной красоты, вроде той лже-Елены, за которую и было пролито столько крови12.
— Рик просил отдать это вам.
— Разрешите?
Внутри оказался еще один конверт, обернутый в записку: «Ушел разведывать тропу для завтрашней прогулки. Надеюсь, Мэри-Лу повезет больше, чем мне. Рик».
Я уставился на Мэри-Лу, которая отвернулась к окну. Она, конечно, смотрела на горы, не совсем грациозно обхватив руками ручки кресла. Я вскрыл второй конверт. На бланке отеля были отпечатаны две строчки, назначавшие адъюнкт-профессора Рика Л. Таккера из Астраханского университета, штат Небраска, литературным душеприказчиком и разрешавшие ему доступ в том объеме, какой он сочтет нужным, к документам, ныне находящимся в распоряжении миссис Элизабет Валет Бауэрс. Внизу мое имя и место для подписи. Я снова взглянул на Мэри-Лу.
— Вы знаете, что это такое?
Она ответила едва слышно:
— Рик сказал отдать это вам.
Избегает прямой лжи, бедная девочка. Может, и так. Скорее всего она испытывает отвращение ко мне и ко всей этой ситуации. Несправедливое отвращение — я же честно пытался сбежать, а они последовали за мной в Вайсвальд.
— Скажите, Мэри-Лу… Чего вы хотите для Рика?
Мэри-Лу задумалась; вернее, она попыталась думать. От усилий ее очаровательный лобик чуть-чуть наморщился.
— Ну, давайте же! Вы же должны себе это представлять!
— Того, что он сам хочет, надо полагать.
— Профессорского звания? Кафедры? Книг? Выступлений по телевидению? Славы? Богатства? Может, поста или звания — я не знаю, как это делается — в Библиотеке Конгресса?
— Я…
— Да?
— Вы не хотите кофе, мистер Баркли? Со сливками? С сахаром?
— Просто черный кофе. Я Уилф, прошу вас. Ладно, поставлю вопрос иначе. Вы имеете представление, почему Рик пристает ко мне? Понимаете, писателей ведь как собак нерезаных. Их определенно больше, чем профессоров филологии, если учесть, что многие занимаются и тем, и другим. Только давайте без подлизывания. Мне нужна холодная, честная правда.
— Думаю, он восхищается вашим творчеством.
Я поморщился, но Мэри-Лу продолжала с детской наивностью:
— И от меня требует того же.
Я почти допил кофе, пока нашелся с ответом.
— Милая моя, это действительно довольно взрослое чтиво — кроме, конечно, «Хищных птиц». Тут я дал себе волю. Кондотьеры!
Она кивнула с умным видом:
— Вот и Рик так говорит.
— Он действительно так говорит?
— Да, сэр. Он сказал что-то вроде того, что вы это писали с прицелом на экранизацию.
— Вовсе нет! Просто… понимаете, люди в четырнадцатом веке действительно были такими. Нормальный человек тогда был… головорезом. В Италии, во всяком случае. Ну ладно. Если он так полагает, зачем он пристал ко мне?
— Он сказал, что в данный момент никто другой вами не занимается.
— Я поражен до глубины души.
— Он никого не мог найти. А уж он искал, мистер Баркли, Уилф, и я тоже искала. Я же была его студенткой, вы знаете. Мы вместе работали над вами, сэр. Он говорил, что в таких исследованиях идут, как правило, ноздря в ноздрю. Поэтому чрезвычайно важны быстрота и точность. Мы должны знать предмет до мельчайших подробностей.
— То есть меня.
— Он говорил, что инвестирует время и деньги в вас… Уилф… и мы не можем позволить себе ошибку.
— Возможно, он ее уже сделал, и очень большую.
— Это была комната на первом этаже с окнами во двор, разве не так?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— «Фелстед Регина».
— Коттедж? Тот, что в конце тропы? Перед лесом?
— Да, сэр, тот, в котором вы родились. Мы сделали снимки. Это та самая комната, правда?
— Так говорила мама. Ей лучше знать. Господи.
— Окошко совсем крохотное.
— Боже мой, Боже мой.
— Я что-то не так сказала?
Я налил себе еще кофе и выпил одним глотком.
— Нет, нет. Пожалуйста, продолжайте. Значит, вы… помогаете Рику.
— Хм. Понимаете, тут еще мистер Холидей.
— Не знаю никакого мистера Холидея.
— Он богат. То есть действительно богат. Он читал ваши книги. Ему понравилось.
— Как мило, когда богатые умеют читать.
— Ну да. Особенно для них самих, не так ли? Больше всего ему понравилась ваша вторая книга, «Все мы как бараны».
— Откуда вы знаете названия моих книг, если вы их не читали?
— Я специализировалась по фитодизайну и библиографии. Его секретарша, то есть мистера Холидея, говорила, что ему особенно понравились «Все мы как бараны». Больше всего он цитировал оттуда одну фразу.
— Вот как.
— Дайте припомнить, смогу ли я ее воспроизвести. Вы там признались, что вам нравится секс, но для любви вы не пригодны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Что-то я сильно пьян. Давайте поговорим завтра.
— И вы должны уполномочить меня каталогизировать документы, находящиеся в ее распоряжении.
Я всматривался в его жаждущее, напряженное, упрямое лицо, лицо старателя, который разбил глыбу кварца и видит в ее середине желтый блеск. Моя подпись утвердит за ним застолбленный участок. А там письма, рукописи, дневники вплоть до школьных лет…
«Джефферс чертовски хороший парень, и я рад быть его… замечательно быть при нем вторым номером… Джефферс классно поймал мяч, который я поначалу упустил… я сказал ему, что это потрясающая подсечка, а он, кажется, был не против, когда я обратился к нему…» Слава Богу, это дурацкое сюсюканье не преследовало меня во взрослой жизни, не запутало ее еще больше!
Он не сводил с меня взгляда.
— Так вот, если бы вы могли видеть собственную выгоду…
Видел я ее, от начала до конца, дюйм за дюймом.
Тут не было ни малейшего сомнения. Стоило мне чуть ослабить внимание, лицо Рика, или два лица, расползалось пополам. А почему бы нет, черт возьми? У него и вправду два лица.
— Конечно, Уилф, то, что вы захотите, останется конфиденциальным.
Мне стоило немалого усилия свести оба его лица вместе. Мне пришла в голову идиотская мысль, что выражения на каждом лице разные, и при сближении они стирают друг друга, превращая объединенное лицо в ничто.
— Какого черта меня так развезло? Я же немного выпил.
— Высота.
— Вот, бывало, омар. Знаете, Разжевачка.
— «Пиквик».
— «Тяжелые времена». Нет, Рик, долг и прошлые деяния властно влекут меня к одиночеству.
— Шелли.
Должен признаться, хоть и неохотно, я воздал ему должное — сам я наткнулся на эту фразу совершенно случайно. Она содержалась в неопубликованных рукописях Шелли. Какого черта? Да с тех пор они уже все на свете опубликовали, фабрика по изучению Шелли работает почище босуэлловской, ни одного листочка не упустит, как бы сам бедняга к нему ни относился. Мертвые платят все долги. Господи Иисусе!
— Замечательная салонная игра, правда?
— Послушайте, Уилф, я могу написать документ прямо на этом меню. Вы подпишете, управляющий засвидетельствует, и все дела.
— С подписью и печатью. Припечатаем донышком бутылки. Что тут — СВАЛК? Нет, другое.
— Я вас не понимаю, сэр.
— Ха! Этого вы не знаете! Я победил!
— Я напишу вот здесь. «Настоящим назначаю профессора Рика Л. Таккера из Астраханского университета, штат Небраска…»
— Вы уже стоите в дверях, да?
— Вот, Уилф. Возьмите мою ручку.
В бокале Рика оставалось еще немало коньяку. Я взял его и пролил немного на обложку меню. Потом прижал к бумаге донышко бутылки. Получилось вроде круглой печати.
— Нельзя писать там, где коньяк, Уилф. Пишите с того края, где сухо.
Правду, всю правду и ничего, кроме правды. Не только овеянное облаками семян древо времени, но и прочие растения, которые расцветают сейчас и простирают ветви в мое будущее — деяния еще неизвестные, но уже подлежащие искуплению…
— Нет, Рик, нет! Я скорее умру, чем скажу да!
— Уилф — пожалуйста! Вы не знаете, что это значит для меня!
— Еще как знаю. А вот что это значит для меня.
Я написал огромными буквами «НЕТ» на обороте меню и подержал перед его носом.
— Сувенир на память о счастливом случае.
Глава VI
Эта книга не о моих странствиях. Полагаю, она обо мне и Таккерах — муже и жене. Даже о чем-то большем, хотя я не могу точно сказать, о чем именно — слова для этого слабоваты, даже мои; а уж крепче моих, Бог свидетель, слов не бывает.
«Плачь, плачь.
О чем плакать?»
Плакать бесполезно. У нас нет общего языка. Вернее, язык-то есть, и он годится для таких случаев, как правила перевозки легковоспламеняющихся материалов или рецепт русского салата оливье. Но слова наши усечены, словно золотые монеты, стершиеся от времени, да еще и высеченные изношенным штампом.
Ну ладно.
Я улегся в постель и не вставал до утра. Как выразился управляющий, мне нужно было акклиматироваться. Рик стучался так настойчиво, что пришлось его впустить, хоть я еще только собрался пить утренний кофе. Он сказал, что Мэри-Лу тоже завтракает в постели. Он одобрил мою гостиную и замечательный вид из нее. В их номере из окна видно только стену сарая, причем так близко, что можно считать мух на ней.
— Пусть Мэри-Лу любуется видом из моего номера, сколько захочет.
Рик поперхнулся, а потом сказал, что ловит меня на слове. Что он может сделать для меня? Нужно ли мне подремонтировать прокатную машину? Он так алчно присматривался к моему дневнику на прикроватном столике, что я демонстративно захлопнул тетрадь у него под носом. Рик спросил, не нужно ли мне подиктовать. Его машинка…
— Ничего не нужно. Кто я, по-вашему — писатель?
Он уже назначил себя моим секретарем.
— До свидания, Рик. Я вас не задерживаю.
Он пропустил эти слова мимо ушей и сказал, что целый день разведывал дорогу к вершине Хохальпенблик.
— Завтра можем сходить, если вам не слишком тяжело.
— Когда Мэри-Лу окрепнет.
Тут он задумался. Я повел крючок:
— Когда будет чересчур круто, она поможет вам тащить меня.
— Ей нравится сидеть на месте, Уилф.
— Неспортивная девушка?
— Ей нравится ваш Уимблдон.
— Держит нас в форме.
— Я скажу ей, что вы разрешили зайти попозже.
— Разве я разрешил?
— Любоваться видом, Уилф, видом!
— Ах да. Видом. Мы с Мэри-Лу будем сидеть рядышком и наслаждаться видом. Лишь бы она не свалилась с балкона.
— Надеюсь, нет смысла спрашивать…
— Ни малейшего.
Рик немного подумал.
— И все-таки, — сказал он, — я попрошу ее принести это.
Он удалился, кивая в такт собственным мыслям. Я тут же забыл о нем, оделся и сидел, любуясь видом. В конце концов, именно для того отель и существует. Я только что просмотрел остатки своего дневника за тот год — из тех дневников, что вскоре подвергнутся всесожжению, — и обнаружил за этот день необычно долгую запись. Ни слова об альпийском виде, зато очень много о чарах молодых женщин, Нимуэ11 и шекспировских миражей — Пердиты, Миранды. Имеется попытка описания Мэри-Лу, но она быстро обрывается, и вместо нее Уилфрид Баркли в тот день рассуждает о Елене Троянской! О том, что Гомер рассказывает о ней, описывая не саму эту женщину, а впечатление, которое она производила на других. Старик на городской стене, увидев, как она проходит, замечает: неудивительно, что эта женщина вызвала такой катаклизм, но тем не менее давайте вернем ее домой, пока не стало еще хуже! Или примерно так. Гомера я читал только в переводах, но это место мне запомнилось. Мэри-Лу заставила солнце подняться из-за озера, а когда она ушла, солнце последовало за ней. Мэри-Лу вырвало, и кое-кто тут же испытал жалость к ее ставшему прозрачным личику — Уилф, например, — вместо естественного отвращения. Я не могу — и тогда не мог — даже описать ее ручки, такие бледные, такие тоненькие и маленькие. Под конец, оказывается, я сравнил себя с тем стариком на стене. Да, отправим Елену обратно, пока не стало хуже.
Я записал все это в дневник, не обращая внимания на вид с балкона. Тут раздался стук в дверь. Я вышел в прихожую и впустил маленькую Елену. В руках у нее был поднос с кофейником и двумя чашками.
— Входите! Входите! Сюда — позвольте, я заберу — садитесь, пожалуйста!
Я пребывал в состоянии идиотской растерянности. Мэри-Лу свернулась калачиком в кресле, лишая меня возможности мысленно описать ее, прежде чем перенести это на бумагу. Руки она держала на коленях, а лодыжки манерно свела вместе. Головку она повернула так, чтобы смотреть в окно, и это легкое движение словно изменило все очертания ее тела.
— У вас тут действительно замечательный вид, мистер Баркли.
— Уилф, прошу вас. Да, тут трудно смотреть на что-то другое.
Покоренные праведностью, средневековые хронисты изображали в своих рукописях святых на золотом фоне; потом, когда их видение сделалось более выборочным, святых стали рисовать с нимбом вокруг головы. И видение красоты было таким же — надо полагать, у старцев, сидевших на стене и говоривших голосом, тонким и сухим, как стрекот кузнечиков.
— И вправду вдохновляет.
— Господи, конечно. Нет слов.
— Вы мне напомнили. — Она расстегнула сумочку. Отбросила рукой волосы и вынула конверт. — Рик просил передать вам это.
— Что это?
Цвет ее лица изменился, чуть заметно — впрочем, все, связанное с ней, выглядело скорее намеком, чем фактом. Возможно, она вообще не существовала, а была призраком абсолютной красоты, вроде той лже-Елены, за которую и было пролито столько крови12.
— Рик просил отдать это вам.
— Разрешите?
Внутри оказался еще один конверт, обернутый в записку: «Ушел разведывать тропу для завтрашней прогулки. Надеюсь, Мэри-Лу повезет больше, чем мне. Рик».
Я уставился на Мэри-Лу, которая отвернулась к окну. Она, конечно, смотрела на горы, не совсем грациозно обхватив руками ручки кресла. Я вскрыл второй конверт. На бланке отеля были отпечатаны две строчки, назначавшие адъюнкт-профессора Рика Л. Таккера из Астраханского университета, штат Небраска, литературным душеприказчиком и разрешавшие ему доступ в том объеме, какой он сочтет нужным, к документам, ныне находящимся в распоряжении миссис Элизабет Валет Бауэрс. Внизу мое имя и место для подписи. Я снова взглянул на Мэри-Лу.
— Вы знаете, что это такое?
Она ответила едва слышно:
— Рик сказал отдать это вам.
Избегает прямой лжи, бедная девочка. Может, и так. Скорее всего она испытывает отвращение ко мне и ко всей этой ситуации. Несправедливое отвращение — я же честно пытался сбежать, а они последовали за мной в Вайсвальд.
— Скажите, Мэри-Лу… Чего вы хотите для Рика?
Мэри-Лу задумалась; вернее, она попыталась думать. От усилий ее очаровательный лобик чуть-чуть наморщился.
— Ну, давайте же! Вы же должны себе это представлять!
— Того, что он сам хочет, надо полагать.
— Профессорского звания? Кафедры? Книг? Выступлений по телевидению? Славы? Богатства? Может, поста или звания — я не знаю, как это делается — в Библиотеке Конгресса?
— Я…
— Да?
— Вы не хотите кофе, мистер Баркли? Со сливками? С сахаром?
— Просто черный кофе. Я Уилф, прошу вас. Ладно, поставлю вопрос иначе. Вы имеете представление, почему Рик пристает ко мне? Понимаете, писателей ведь как собак нерезаных. Их определенно больше, чем профессоров филологии, если учесть, что многие занимаются и тем, и другим. Только давайте без подлизывания. Мне нужна холодная, честная правда.
— Думаю, он восхищается вашим творчеством.
Я поморщился, но Мэри-Лу продолжала с детской наивностью:
— И от меня требует того же.
Я почти допил кофе, пока нашелся с ответом.
— Милая моя, это действительно довольно взрослое чтиво — кроме, конечно, «Хищных птиц». Тут я дал себе волю. Кондотьеры!
Она кивнула с умным видом:
— Вот и Рик так говорит.
— Он действительно так говорит?
— Да, сэр. Он сказал что-то вроде того, что вы это писали с прицелом на экранизацию.
— Вовсе нет! Просто… понимаете, люди в четырнадцатом веке действительно были такими. Нормальный человек тогда был… головорезом. В Италии, во всяком случае. Ну ладно. Если он так полагает, зачем он пристал ко мне?
— Он сказал, что в данный момент никто другой вами не занимается.
— Я поражен до глубины души.
— Он никого не мог найти. А уж он искал, мистер Баркли, Уилф, и я тоже искала. Я же была его студенткой, вы знаете. Мы вместе работали над вами, сэр. Он говорил, что в таких исследованиях идут, как правило, ноздря в ноздрю. Поэтому чрезвычайно важны быстрота и точность. Мы должны знать предмет до мельчайших подробностей.
— То есть меня.
— Он говорил, что инвестирует время и деньги в вас… Уилф… и мы не можем позволить себе ошибку.
— Возможно, он ее уже сделал, и очень большую.
— Это была комната на первом этаже с окнами во двор, разве не так?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— «Фелстед Регина».
— Коттедж? Тот, что в конце тропы? Перед лесом?
— Да, сэр, тот, в котором вы родились. Мы сделали снимки. Это та самая комната, правда?
— Так говорила мама. Ей лучше знать. Господи.
— Окошко совсем крохотное.
— Боже мой, Боже мой.
— Я что-то не так сказала?
Я налил себе еще кофе и выпил одним глотком.
— Нет, нет. Пожалуйста, продолжайте. Значит, вы… помогаете Рику.
— Хм. Понимаете, тут еще мистер Холидей.
— Не знаю никакого мистера Холидея.
— Он богат. То есть действительно богат. Он читал ваши книги. Ему понравилось.
— Как мило, когда богатые умеют читать.
— Ну да. Особенно для них самих, не так ли? Больше всего ему понравилась ваша вторая книга, «Все мы как бараны».
— Откуда вы знаете названия моих книг, если вы их не читали?
— Я специализировалась по фитодизайну и библиографии. Его секретарша, то есть мистера Холидея, говорила, что ему особенно понравились «Все мы как бараны». Больше всего он цитировал оттуда одну фразу.
— Вот как.
— Дайте припомнить, смогу ли я ее воспроизвести. Вы там признались, что вам нравится секс, но для любви вы не пригодны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25