о лучшей половине. Поднявшись в свой номер, я стал гадать, о том ли Холидее мы говорили. Это имя появлялось всюду, но что плохо в беготне по миру из-за страха, так это то, что приходится много пить. Кредитные карточки — вещь хорошая, но необходимо следить за сроками их действия. Я не следил. И имел неприятности, когда пересек линию перемены дат, причем до сих пор не пойму, в чем дело. Но кто, в конце концов, кроме пилотов лайнеров, обращает внимание на эту самую линию? Помню, что сделал себе еще хуже, когда сказал, что во всем виноват Холидей. Это само по себе было плохо, поскольку лишило меня инкогнито и сделало объектом внимания прессы. Но еще худшее случилось, когда два дня спустя я гулял по поселку в куда более прохладном климате, не важно где. Итак, я шел по улице и вдруг застыл от ужаса, потому что среди сушившегося белья висел свитер с надписью: «АСТРОХАМ». Тут-то я и понял, что после ареста, хотя и недолгого, опять повредился в голове. Кроме того, как я уже говорил, пил я больше обычного и перед попаданием в этот поселок был на хорошем взводе, кроме двух последних дней. Поэтому вид свитера окончательно доконал меня, и я снова запил, хотя в предыдущие двое суток придерживался сухого закона, и не помнил, что случилось. Милый и нелюбопытный молодой паренек из посольства выручил меня. Он целиком понимал, что мне необходимо скрыться от Холидея и Рика. Он оплатил чеком разные вещи, за которые я задолжал, не помню, что это были за вещи, и усадил меня в самолет.
Глава X
Две пересадки спустя — молодой человек настоятельно рекомендовал мне некоторое время не садиться за руль — я очутился на греческом острове, где имелись еще уединенные места без канализации, на что я не обращал внимания, предпочитая это удобствам из мрамора, пластика и керамики, где слишком много толчется народу. Я имею в виду, что в наше время мужской туалет в так называемых хороших отелях представляет собой самый настоящий клуб. Никогда не знаешь, кто писает рядом с тобой. Остров этот назывался — нечего уж скрывать прискорбный факт, напомнил я себе — Лесбос или Лесвос, это уж как вы учили греческий в пятом классе. Я считал, что одиночество и песчаный пляж помогут мне отойти после ареста или арестов и сопутствующего беспробудного пьянства. Вот я и пересек остров в поисках скромного отеля и большого пляжа. (Дорога там просто неописуема! Частью она идет по высохшему руслу реки, частью представляет собой скопление камней размером с крикетный мяч — с девичий кулак, пригодных только, чтобы отгонять ворон.) Что хорошо в Греции, так это то, что обычное вино там пить невозможно. Я и до того бывал в Греции, даже продолжительное время. Я допивался до того, что убеждал себя, будто люблю рецину, а потом уже пил, руководствуясь этим убеждением. Теперь я был спасен, так сказать, от самого себя, если не считать мягкого критского вина без всяких смол — кажется, оно называлось «Минос», которое можно было покупать галониями — керамическими кувшинами в оплетке из лозы, и их можно было ставить перед собой по нескольку штук.
Итак, я плавал или лежал на спине, закрыв глаза, и наслаждался тем, что понятия не имею, что там пишут и говорят о «Лошадях весной», и никто не знает, где я, и не может мне рассказать, так что пусть мистер Холидей с Риком теперь запускают когти в кого-нибудь другого. Меня все же немного беспокоило, что могут сказать люди, потому что в «Лошадях весной» присутствовало то, что можно было бы назвать Настоящей любовью, а людям это не понравится, даже если я объясню, что сделал это назло Холидею. Впрочем, как говорится, невежество — благо в любом случае. Итак, я целыми днями лежал на спине в мелкой воде, закрыв лицо маской, с трубкой возле уха, и наблюдал за этими прелестными равнодушными созданиями всевозможных расцветок, которые то проплывали величественно, то вдруг бросались рывком и мирно приятельствовали, пока одно не решало пообедать другим. Надо полагать, когда-то (все, что я знаю из подводной археологии) на этом конце пляжа была гавань, и ее остатки видны до сих пор, потому что с точки зрения геологической истории этот остров то сжимается, то расширяется, словно игрушка йо-йо. Здесь полно мелкой, безвредной рыбешки — крупную извели рыбаки, которым приходится уходить все дальше и дальше в море, пока попадется что-то путное. Затонувшая гавань — я привык считать ее своей — не так экзотична, как то, что можно увидать на Большом Барьерном рифе в Австралии или в Эйлате на Красном море — а я побывал и там, и там, — но она мягче, если это слово здесь уместно. А в захудалом отеле бывает по три туриста в год, и управляет им по совместительству какой-то грек, пытающийся продавать картинки, на которых девушкам поют серенады с гондол и прочее, а то и вовсе торгующий бог знает чем.
И вот после бесконечного лежания я не спеша возвращался на пляж из своей подводной гавани, как вдруг моя маска заполнилась водой. Такое случается с нами, бородачами, потому что нельзя так намазать усы, чтобы они стали водонепроницаемыми. Почему-то я встал на колени и в нетерпении сорвал чертову маску. При этом некто, как раз надевавший маску, сдвинул ее на лоб и издал торжествующий вопль:
— Не может быть! Да, действительно… Эй, выходит, мне повезло! Ты таки Джек-Потрошитель, и я получу вознаграждение!
— Пошел вон, Джонни. Ты ошибся, черт бы тебя побрал.
— Эту вилообразную бороду ни с чем не спутаешь. Она у тебя лысеет, дорогуша. Придется тебе носить парик на нижней части лица. Я уже представляю, как его подогнать.
Я присел, придерживая маску и трубку. Похоже, пришел конец каникул. Я подтянул колени к подбородку и угрюмо взглянул на него.
— Есть ли смысл просить тебя не трепаться?
Джонни окунул свое длиннющее тело в воду и присел рядом со мной.
— Послушай, Уилф. Это от многого зависит, разве не так? Вообще-то я слишком озабочен своими делами, чтобы думать еще о чем-то. Интересно…
— Ну да. Совсем как в прошлый раз.
— Хорошенькое дело. Должен сказать, Уилф…
— Не говори.
— Ладно, если благодарности тебя не волнуют… Что ты здесь делаешь?
— Если уж на то пошло, ты-то что здесь делаешь?
— Так на так — ты не скажешь, и я не скажу. Но если серьезно, Уилф, твоя последняя вещь, «Лошади весной»…
— Ничего не хочу слышать. Черт возьми, почему нельзя укрыться от плохих новостей даже в песчаной пустыне?
— Но это так волнительно, дорогуша! Цитата — «так человечно» — конец цитаты. Эта парочка молодых — и комичный старик Эссби. Он, случайно, не основан на некоторых второстепенных особенностях вашего покорного слуги? А откуда еще ты столько о нем знаешь, Уилф? В конце концов, ты никогда не считал себя одним из нас, правда? Ты, конечно, общался, но держал себя на расстоянии, как говорили в былые времена, экспериментировал!
— Ничего не хочу слышать об этой чертовой книге.
Джонни выпрямился и лег на спину.
— Ладно, — произнес он, не в силах скрыть обиду, — ладно, Уилф, полагаю, и не захочешь.
Я тоже сдерживал свои побуждения.
— Так что, она очень плохая?
— Да ну, Уилф! Кто говорит, что она плохая? Говорю совершенно искренне: когда пришла весна и они поняли, что любят друг друга, крупные слезы застили мне глаза. Ей-богу, это так!
Он хихикнул. Я выждал некоторое время и встал. Джонни понял, что может многое упустить. Он закричал:
— Ты не можешь уйти, Уилф! До завтра никто не отвезет тебя в порт, а там суббота и в придачу праздник здешнего святого, который тебе нельзя пропустить ни в коем разе! Молебен просто потрясающий: «Господи, благослови нас, Господи, благослови их, и к чертям турок». Общая реакция совсем неплохая, смею тебя заверить. Есть, конечно, и стервятники, как же без них? Лилиан и оба Генри. Одно юное создание назвало книгу «сердечной», а это слово с тобой никак не ассоциируется. Ну как, порадовал я тебя?
— Лучше мне не стало. Впрочем, кому какое дело, шли бы денежки, а?
— Тебе уж точно дела нет. Даже Лилиан говорит, что когда ты пытаешься добавить теплоты персонажу, она расплескивается повсюду, словно утка отряхивается!
Я призадумался. Думаю, я старался быть честным.
— В конце концов, приходится писать плохие книги, если хочешь иметь возможность сочинять хорошие.
— Поработай над этим, Уилф. Пока что похоже на плохой перевод с французского. По крайней мере тебя одобряет молодой человек Эмми.
— Какой Эмми?
— Твоей Эмми. Твоей с Лиз. Молодой человек, с которым она некоторое время встречалась, этот здоровенный американский филолог…
— Таккер! Он еще в Европе?
— У меня к нему была самая настоящая tendre25 — на целую неделю. Ух и громадный же парень! Как ты думаешь, его можно приучить к жестокости? Но беда с этими здоровяками американцами — то, что они все время принимают душ и пользуются совершенно асексуальным дезодорантом, в отличие от здешних рыбаков — ты когда-нибудь сидел возле них? От одного запаха получишь оргазм.
— Что он делал с Эмми? Я хочу сказать — откуда у него деньги? Он женат на… Четыре года назад у него был отпуск. Может, он получил повышение? Ну-ну.
— А ты разве не знаешь?
— О чем?
— Эта красотка…
— Хелен… то есть Мэри-Лу…
— Точно. Ага, так вот откуда эта теплота в «Лошадях весной»? Да, в ней действительно что-то есть. Так несправедливо. Так вот, она вернулась в Штаты. Таккера подкармливает какой-то благодетель-миллиардер. Она у него то ли секретарша, то ли исследователь, то ли кто-то еще. Кто-то еще, я полагаю.
— Холидей!
— Именно.
… Я снова оказался в Вайсвальде перед восхитительной Мэри-Лу.
«Нет, Уилф. Мистер Холидей очень любит дам».
Миллиарды. Триллионы. Мэри-Лу интересуется астрономией. Квадриллионы. На такие деньги можно устроить взрыв Вселенной. Не то что купить Мэри-Лу со всем Парижем в придачу. Девушка, которую ты встретил слишком поздно. Девушка, которую ты забыл. Эта часть тебя отсечена начисто. Он может купить Уилфа, выследить его, загнать. Хоть стой, хоть беги, он до тебя доберется. Расставит сети и будет ждать, пока ты попадешься. Продажная чистота, безгрешность, святость, несравнимая красота. О, горе ей, той, что пыталась вместе с Риком замкнуть порочный круг, сделать его неуязвимым, а теперь оказывается, что круг этот хрупкий и давно разбился…
— Уилф?
— Знаешь, когда круг разбит и она больше не заглядывает внутрь, зато может смотреть наружу, на кого-то другого, она, наверное, стала совсем другой — очаровательной собеседницей, нематериальной, на нее не действует сила тяжести, она легка как воздух, дразняще парит…
— Слушай, ты пишешь фугу!
— Холидей.
— Должен сказать, Уилф… сильно припекает, тебе не кажется? Может, стоит…
— Что ты знаешь о Холидее?
— Пора уйти в тень.
Рик, наверное, положил ему докладную на огромнейший начальственный стол, размером во много акров: в рассуждении услуг, далее оказываемых моей женой Мэри-Лу Таккер…
— Миллиард, надо полагать.
— Пошли, Уилф. Мы же не можем потерять тебя.
За такие деньги Рик может себе позволить пустить все ЦРУ и ФБР, да и наши собственные бесполезные органы, не говоря уже о КГБ, по моему следу! Понятно, почему у меня было столько неприятностей в разных местах с паспортами и всем прочим.
— Снимай-ка маску и ласты, Уилф, будь умницей.
— Пошел ко всем чертям, Джонни, если ты в состоянии.
— Слушай, это уже грубость.
— Я серьезно.
— Должен сказать, Уилф, при всей моей неестественной привязанности к тебе, ты меня удивляешь. С чего бы это человек, так гордящийся своим равнодушием к общественному мнению, так пугается простой критики…
— Ладно. Раз ты — критическое мнение, почему это тебя волнует?
— Ты Хамли!
Конечно, Холидей опаснее Рика. В конце концов, ему-то с его источниками информации гадать не нужно. Он просто знает мою биографию и может передать ее этому волосатому литературному негру Рику Таккеру.
— Кто знает твою биографию?
Джонни стоял на ступенях отеля. Он уже не тащил меня за руку, но еще держал ее, глядя мне прямо в глаза. Я сбросил его руку.
— Мне нужно в душ.
— Воды еще нет, ты же знаешь.
— Пойду лягу.
Джонни серьезно кивнул.
— Это… гм… твоя доля. Второе блюдо матушки природы. «Макбет», смотри.
— Ха и так далее.
Джонни еще кивал в такт своим мыслям, когда я расстался с ним.
Я устал от плавания и понимал, что любая одежда будет липкой от соли и пота. Я сел на край кровати и решил ничего не делать. Я не шевелился, по-моему, даже не дышал. Ничего не думал и не чувствовал. Я загнал себя в состояние абсолютного ничто, намеренной кататонии, словно моллюск, оставленный приливом на песке. Вышел я из этого состояния, когда у меня в мозгу что-то щелкнуло — наверное, с громким звуком! — словно слепой выбежал на ужасно яркий свет. Я вспомнил Прескотта. Я никогда не видел этого человека, только получал от него письма и рукопись, которой он меня упорно преследовал. Сочинение было отвратительно до полной безнадежности, хотя в нем была заложена здравая идея. Я прямо так ему и написал, но он еще многие годы бомбардировал меня своими просьбами и замыслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Глава X
Две пересадки спустя — молодой человек настоятельно рекомендовал мне некоторое время не садиться за руль — я очутился на греческом острове, где имелись еще уединенные места без канализации, на что я не обращал внимания, предпочитая это удобствам из мрамора, пластика и керамики, где слишком много толчется народу. Я имею в виду, что в наше время мужской туалет в так называемых хороших отелях представляет собой самый настоящий клуб. Никогда не знаешь, кто писает рядом с тобой. Остров этот назывался — нечего уж скрывать прискорбный факт, напомнил я себе — Лесбос или Лесвос, это уж как вы учили греческий в пятом классе. Я считал, что одиночество и песчаный пляж помогут мне отойти после ареста или арестов и сопутствующего беспробудного пьянства. Вот я и пересек остров в поисках скромного отеля и большого пляжа. (Дорога там просто неописуема! Частью она идет по высохшему руслу реки, частью представляет собой скопление камней размером с крикетный мяч — с девичий кулак, пригодных только, чтобы отгонять ворон.) Что хорошо в Греции, так это то, что обычное вино там пить невозможно. Я и до того бывал в Греции, даже продолжительное время. Я допивался до того, что убеждал себя, будто люблю рецину, а потом уже пил, руководствуясь этим убеждением. Теперь я был спасен, так сказать, от самого себя, если не считать мягкого критского вина без всяких смол — кажется, оно называлось «Минос», которое можно было покупать галониями — керамическими кувшинами в оплетке из лозы, и их можно было ставить перед собой по нескольку штук.
Итак, я плавал или лежал на спине, закрыв глаза, и наслаждался тем, что понятия не имею, что там пишут и говорят о «Лошадях весной», и никто не знает, где я, и не может мне рассказать, так что пусть мистер Холидей с Риком теперь запускают когти в кого-нибудь другого. Меня все же немного беспокоило, что могут сказать люди, потому что в «Лошадях весной» присутствовало то, что можно было бы назвать Настоящей любовью, а людям это не понравится, даже если я объясню, что сделал это назло Холидею. Впрочем, как говорится, невежество — благо в любом случае. Итак, я целыми днями лежал на спине в мелкой воде, закрыв лицо маской, с трубкой возле уха, и наблюдал за этими прелестными равнодушными созданиями всевозможных расцветок, которые то проплывали величественно, то вдруг бросались рывком и мирно приятельствовали, пока одно не решало пообедать другим. Надо полагать, когда-то (все, что я знаю из подводной археологии) на этом конце пляжа была гавань, и ее остатки видны до сих пор, потому что с точки зрения геологической истории этот остров то сжимается, то расширяется, словно игрушка йо-йо. Здесь полно мелкой, безвредной рыбешки — крупную извели рыбаки, которым приходится уходить все дальше и дальше в море, пока попадется что-то путное. Затонувшая гавань — я привык считать ее своей — не так экзотична, как то, что можно увидать на Большом Барьерном рифе в Австралии или в Эйлате на Красном море — а я побывал и там, и там, — но она мягче, если это слово здесь уместно. А в захудалом отеле бывает по три туриста в год, и управляет им по совместительству какой-то грек, пытающийся продавать картинки, на которых девушкам поют серенады с гондол и прочее, а то и вовсе торгующий бог знает чем.
И вот после бесконечного лежания я не спеша возвращался на пляж из своей подводной гавани, как вдруг моя маска заполнилась водой. Такое случается с нами, бородачами, потому что нельзя так намазать усы, чтобы они стали водонепроницаемыми. Почему-то я встал на колени и в нетерпении сорвал чертову маску. При этом некто, как раз надевавший маску, сдвинул ее на лоб и издал торжествующий вопль:
— Не может быть! Да, действительно… Эй, выходит, мне повезло! Ты таки Джек-Потрошитель, и я получу вознаграждение!
— Пошел вон, Джонни. Ты ошибся, черт бы тебя побрал.
— Эту вилообразную бороду ни с чем не спутаешь. Она у тебя лысеет, дорогуша. Придется тебе носить парик на нижней части лица. Я уже представляю, как его подогнать.
Я присел, придерживая маску и трубку. Похоже, пришел конец каникул. Я подтянул колени к подбородку и угрюмо взглянул на него.
— Есть ли смысл просить тебя не трепаться?
Джонни окунул свое длиннющее тело в воду и присел рядом со мной.
— Послушай, Уилф. Это от многого зависит, разве не так? Вообще-то я слишком озабочен своими делами, чтобы думать еще о чем-то. Интересно…
— Ну да. Совсем как в прошлый раз.
— Хорошенькое дело. Должен сказать, Уилф…
— Не говори.
— Ладно, если благодарности тебя не волнуют… Что ты здесь делаешь?
— Если уж на то пошло, ты-то что здесь делаешь?
— Так на так — ты не скажешь, и я не скажу. Но если серьезно, Уилф, твоя последняя вещь, «Лошади весной»…
— Ничего не хочу слышать. Черт возьми, почему нельзя укрыться от плохих новостей даже в песчаной пустыне?
— Но это так волнительно, дорогуша! Цитата — «так человечно» — конец цитаты. Эта парочка молодых — и комичный старик Эссби. Он, случайно, не основан на некоторых второстепенных особенностях вашего покорного слуги? А откуда еще ты столько о нем знаешь, Уилф? В конце концов, ты никогда не считал себя одним из нас, правда? Ты, конечно, общался, но держал себя на расстоянии, как говорили в былые времена, экспериментировал!
— Ничего не хочу слышать об этой чертовой книге.
Джонни выпрямился и лег на спину.
— Ладно, — произнес он, не в силах скрыть обиду, — ладно, Уилф, полагаю, и не захочешь.
Я тоже сдерживал свои побуждения.
— Так что, она очень плохая?
— Да ну, Уилф! Кто говорит, что она плохая? Говорю совершенно искренне: когда пришла весна и они поняли, что любят друг друга, крупные слезы застили мне глаза. Ей-богу, это так!
Он хихикнул. Я выждал некоторое время и встал. Джонни понял, что может многое упустить. Он закричал:
— Ты не можешь уйти, Уилф! До завтра никто не отвезет тебя в порт, а там суббота и в придачу праздник здешнего святого, который тебе нельзя пропустить ни в коем разе! Молебен просто потрясающий: «Господи, благослови нас, Господи, благослови их, и к чертям турок». Общая реакция совсем неплохая, смею тебя заверить. Есть, конечно, и стервятники, как же без них? Лилиан и оба Генри. Одно юное создание назвало книгу «сердечной», а это слово с тобой никак не ассоциируется. Ну как, порадовал я тебя?
— Лучше мне не стало. Впрочем, кому какое дело, шли бы денежки, а?
— Тебе уж точно дела нет. Даже Лилиан говорит, что когда ты пытаешься добавить теплоты персонажу, она расплескивается повсюду, словно утка отряхивается!
Я призадумался. Думаю, я старался быть честным.
— В конце концов, приходится писать плохие книги, если хочешь иметь возможность сочинять хорошие.
— Поработай над этим, Уилф. Пока что похоже на плохой перевод с французского. По крайней мере тебя одобряет молодой человек Эмми.
— Какой Эмми?
— Твоей Эмми. Твоей с Лиз. Молодой человек, с которым она некоторое время встречалась, этот здоровенный американский филолог…
— Таккер! Он еще в Европе?
— У меня к нему была самая настоящая tendre25 — на целую неделю. Ух и громадный же парень! Как ты думаешь, его можно приучить к жестокости? Но беда с этими здоровяками американцами — то, что они все время принимают душ и пользуются совершенно асексуальным дезодорантом, в отличие от здешних рыбаков — ты когда-нибудь сидел возле них? От одного запаха получишь оргазм.
— Что он делал с Эмми? Я хочу сказать — откуда у него деньги? Он женат на… Четыре года назад у него был отпуск. Может, он получил повышение? Ну-ну.
— А ты разве не знаешь?
— О чем?
— Эта красотка…
— Хелен… то есть Мэри-Лу…
— Точно. Ага, так вот откуда эта теплота в «Лошадях весной»? Да, в ней действительно что-то есть. Так несправедливо. Так вот, она вернулась в Штаты. Таккера подкармливает какой-то благодетель-миллиардер. Она у него то ли секретарша, то ли исследователь, то ли кто-то еще. Кто-то еще, я полагаю.
— Холидей!
— Именно.
… Я снова оказался в Вайсвальде перед восхитительной Мэри-Лу.
«Нет, Уилф. Мистер Холидей очень любит дам».
Миллиарды. Триллионы. Мэри-Лу интересуется астрономией. Квадриллионы. На такие деньги можно устроить взрыв Вселенной. Не то что купить Мэри-Лу со всем Парижем в придачу. Девушка, которую ты встретил слишком поздно. Девушка, которую ты забыл. Эта часть тебя отсечена начисто. Он может купить Уилфа, выследить его, загнать. Хоть стой, хоть беги, он до тебя доберется. Расставит сети и будет ждать, пока ты попадешься. Продажная чистота, безгрешность, святость, несравнимая красота. О, горе ей, той, что пыталась вместе с Риком замкнуть порочный круг, сделать его неуязвимым, а теперь оказывается, что круг этот хрупкий и давно разбился…
— Уилф?
— Знаешь, когда круг разбит и она больше не заглядывает внутрь, зато может смотреть наружу, на кого-то другого, она, наверное, стала совсем другой — очаровательной собеседницей, нематериальной, на нее не действует сила тяжести, она легка как воздух, дразняще парит…
— Слушай, ты пишешь фугу!
— Холидей.
— Должен сказать, Уилф… сильно припекает, тебе не кажется? Может, стоит…
— Что ты знаешь о Холидее?
— Пора уйти в тень.
Рик, наверное, положил ему докладную на огромнейший начальственный стол, размером во много акров: в рассуждении услуг, далее оказываемых моей женой Мэри-Лу Таккер…
— Миллиард, надо полагать.
— Пошли, Уилф. Мы же не можем потерять тебя.
За такие деньги Рик может себе позволить пустить все ЦРУ и ФБР, да и наши собственные бесполезные органы, не говоря уже о КГБ, по моему следу! Понятно, почему у меня было столько неприятностей в разных местах с паспортами и всем прочим.
— Снимай-ка маску и ласты, Уилф, будь умницей.
— Пошел ко всем чертям, Джонни, если ты в состоянии.
— Слушай, это уже грубость.
— Я серьезно.
— Должен сказать, Уилф, при всей моей неестественной привязанности к тебе, ты меня удивляешь. С чего бы это человек, так гордящийся своим равнодушием к общественному мнению, так пугается простой критики…
— Ладно. Раз ты — критическое мнение, почему это тебя волнует?
— Ты Хамли!
Конечно, Холидей опаснее Рика. В конце концов, ему-то с его источниками информации гадать не нужно. Он просто знает мою биографию и может передать ее этому волосатому литературному негру Рику Таккеру.
— Кто знает твою биографию?
Джонни стоял на ступенях отеля. Он уже не тащил меня за руку, но еще держал ее, глядя мне прямо в глаза. Я сбросил его руку.
— Мне нужно в душ.
— Воды еще нет, ты же знаешь.
— Пойду лягу.
Джонни серьезно кивнул.
— Это… гм… твоя доля. Второе блюдо матушки природы. «Макбет», смотри.
— Ха и так далее.
Джонни еще кивал в такт своим мыслям, когда я расстался с ним.
Я устал от плавания и понимал, что любая одежда будет липкой от соли и пота. Я сел на край кровати и решил ничего не делать. Я не шевелился, по-моему, даже не дышал. Ничего не думал и не чувствовал. Я загнал себя в состояние абсолютного ничто, намеренной кататонии, словно моллюск, оставленный приливом на песке. Вышел я из этого состояния, когда у меня в мозгу что-то щелкнуло — наверное, с громким звуком! — словно слепой выбежал на ужасно яркий свет. Я вспомнил Прескотта. Я никогда не видел этого человека, только получал от него письма и рукопись, которой он меня упорно преследовал. Сочинение было отвратительно до полной безнадежности, хотя в нем была заложена здравая идея. Я прямо так ему и написал, но он еще многие годы бомбардировал меня своими просьбами и замыслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25