Дальше на запад жили совсем дикие индейские племена, которые охотились за скальпами и лошадьми, и я полагал, что погонщики будут рады оставить меня в своей команде. Но не исключал и того, что эти люди легко могут возненавидеть человека, которому чем-то обязаны, и что придет время, когда они найдут повод придраться ко мне.
Когда в полдень я вернулся к костру, они как раз обсуждали сложившиеся отношения — не будучи особенно дружны между собой, ковбои лишь терпели друг друга в силу необходимости.
Я взялся за котелок. Не вставая с земли, Гейтс посмотрел на меня:
— Ты, кажется, довольно молод?
— Девятнадцать, — ответил я, — через пару месяцев. Но пусть возраст не вводит вас в заблуждение. Я исколесил всю страну.
— Ты весьма ловко уложил того парня. Тебе приходилось убивать кого-нибудь раньше?
— В меня стреляли, и я стрелял. У меня никогда не было охоты подсчитывать скальпы.
— Ты убил человека, который представлял Закон.
— Он солгал вам. Это Индейская Территория, а Закон представляет шериф или его помощники только на территории Соединенных Штатов. — Вы легко отделались, — заметил я. — Если бы эти люди угнали скот, на который претендовали, то вскоре вернулись бы за остальным. — Я выразительно посмотрел на ту рыжеволосую девушку. — И это не единственное, что они забрали бы.
Теперь старики заговорили между собой, оставив меня в одиночестве, так что я спокойно поел, сел в седло и вернулся к стаду.
Надо сказать, я никогда никого ни о чем не просил и не ждал помощи от людей. Никто не должен отвечать за то, что сделали его предки или не сделали, но мне пришлось держать ответ за отца.
Отца повесили за конокрадство, когда мне исполнилось тринадцать. Прожив жизнь, полную тяжелых трудов и самопожертвования, и не придавая суетным вещам большого значения, отец допустил нелепую ошибку и поплатился за это.
Не в моих правилах судить людей, потому что каждый из нас грешен в той или иной мере. Многие преуспевали, отцу же не везло, и в том не было его вины, насколько я понимал, хотя никто там, на равнинах, не захотел принять это во внимание. Они лицемерили друг перед другом, называя его никудышным и скверным, а он просто был беден. И его повесили, а меня, чтобы преподать урок, заставили стоять и смотреть на это.
— Стой и смотри, паренек, — говорили они. — Вот, что бывает с ворами.
И ни в одном из них не нашлось ни грамма христианского милосердия и сострадания. Похищенная лошадь принадлежала Мартину Бримстэду, поговаривали, что даже имя свое он носил не по праву. Мартин присутствовал на казни, желая убедиться в том, что работа сделана. А руководил толпой Стад Пелли. И именно он схватил меня и держал за волосы, подняв мою голову, чтобы я видел, как вешали папу.
Когда все кончилось, они разошлись по своим делам, оставив меня одного. Я залез на дерево, чтобы снять отца. Хорошего человека не стало. А потом на дороге появился старик Данверган, он и подхватил тело, не дав ему упасть на землю.
— Во всем виноват алкоголь, сынок, — сокрушался он, — твой отец был непьющим и не привык к крепким напиткам. Он уже год или два мечтал о той лошади, поэтому, когда с горя выпил пару рюмок, просто вскочил в седло и поскакал. Он совершил ошибку, да не на того нарвался. От Мартина Бримстэда не жди пощады. А еще этот мерзавец Стад Пелли, дай ему волю — любого повесит. Обожает вкус крови.
Данверган помог похоронить отца и снарядил меня в путь в компании розничного торговца. Потом я примерно полгода кое-как перебивался в окрестностях Чарльстона, выполняя различную работу и изучая окружающий мир. Затем в качестве юнги отправился в Бостон, оттуда в Новый Орлеан уже как матрос, а после на лодках по реке добрался до Натчеза и Сент-Луиса, портов на Миссисипи.
Прошло четыре года, и меня потянуло в горы. Я проделал нелегкий путь и вернулся обратно в Смоки note 2. Хижина, которую мы с отцом называли домом, все еще стояла на поляне возле высокой сосны, а пространство вокруг нее заросло высокой травой, видно, с тех пор здесь никто больше не бывал.
К тому времени, когда я привел в порядок хижину и колодец, закончилась провизия, которой я запасся перед началом пути вдоль хребта Чэнси, названного так мною в честь отца. Поэтому я спустился на равнину по старым тропам, которые проложили еще чероки, купил семенное зерно, продукты и бурого мула, на которого нагрузил всю поклажу.
Большинство индейцев племени чероки были вынуждены покинуть свои земли и переселиться на запад, на Индейскую Территорию. Так что их тропами больше никто не пользовался, разве что какой-нибудь охотник или пришедший издалека индеец. Немногие жители равнин знали о них, и я мог ходить туда и обратно, никому не мозоля глаза.
Я перекопал землю, небольшой участок вспахал и засеял кукурузой.
Иногда по вечерам скучал без людей, и тогда мне хотелось подняться на пик Чэнси, чтобы окинуть взглядом долину, в которой светились окна домов. Но никто там внизу не желал меня видеть, если они и помнили обо мне, то я оставался для них лишь сыном конокрада.
Конечно, был еще старина Джерри Данверган, и эта мысль не давала мне покоя. В отличие от остальных, он помог мне, испуганному, сломленному горем ребенку.
Одиночество погнало меня вниз, но в недобрый час решил я навестить старика Джерри.
Верхом на муле я спустился с гор. Высоко в небе светил серебряный месяц, огромные сосны черной бахромой окаймляли горизонт. Легкий ветер бродил среди деревьев, как привидение. Чтобы встретиться с другом, я пришел в деревню, жители которой повесили моего отца.
Дом Данвергана стоял возле ручья, исток которого лежал в моих владениях. Белая корова уставилась на меня из-за ограды. Возле дома находился амбар, распространяя вокруг характерный для всякого амбара запах. Подъехав к воротам, обуреваемый подозрениями, я повернул обратно и привязал мула среди сосен на берегу ручья.
Пройдя во двор, я подошел к кухне и тихонько постучал в дверь. Сначала было тихо, потом раздались шаги, и чей-то голос спросил:
— Кто там?
— Свои. Мне нужен Джерри Данверган.
Дверь чуть-чуть приоткрылась, и я увидал высокую, худую женщину, старшую дочь Джерри. Она посмотрела на меня:
— Ты спрашивал моего отца? Я тебя не знаю.
— Я Отис Том… Отис Том Чэнси, мэм.
У нее перехватило дыхание, а лицо словно окаменело.
— Убирайся прочь! — воскликнула она. — Мы достаточно из-за тебя натерпелись!
— Извините, мэм, мистер Данверган был добр ко мне. Я думал поблагодарить его и рассказать о себе.
— Убирайся! Он сыт тобою по горло, как и все мы. Был добр к тебе, да? А сколько это принесло горя? Когда они узнали, что…
Ее голос звучал все громче, разносясь в холодном ночном воздухе. Я занервничал.
— Если бы вы позволили мне войти… — начал я.
Она отпрянула:
— Нет, они-то над ним не сжалились. Они отлучили его от церкви, и никто не хочет иметь с ним дело. Это все Бримстэд.
— Я понятия не имел. Ваш отец, мэм, был по-христиански добр ко мне, мальчишке, когда я остался совсем один, и…
— А теперь уходи. Я сказала, какие у нас из-за тебя неприятности. Если они узнают, что ты приходил сюда, обозлятся еще сильнее.
— Могу я поговорить с Джерри?
— Нет. Он уже спит.
Дверь позади нее приоткрылась, и показалась худенькая девочка, Китти Данверган, младшая дочь старика Джерри, ей едва миновало четырнадцать.
— Китти, иди к себе! — приказала старшая. — И закрой за собой дверь!
— Кто там, Присс?
— Паршивец Отис Том, сын конокрада. — Она повернулась ко мне сама не своя от злости: — А теперь убирайся, не то я позову Стада Пелли.
Убеждать ее не имело смысла. Я отошел от двери, сказав:
— Извините, мэм, я всего лишь хотел встретиться с вашим папой. И вы знаете, мэм, что я никогда не крал лошадей. Не отрицаю, мой отец сел на чужую лошадь. Он немного выпил тогда, а к крепким напиткам не привык. Протрезвев, вернул бы ее и извинился. Он никому не причинил вреда. Беда в том, что Бримстэду и Стаду захотелось его повесить.
— Чепуха! Твой отец украл лошадь, а мистер Бримстэд важный человек. Ему принадлежит пол-округи!
Когда дверь закрылась, я еще постоял немного, прислушиваясь.
Потом пересек двор, перелез через изгородь и направился к своему мулу и сел в седло.
Позади меня хлопнула дверь. Что бы это значило? Мне хотелось знать, кто это мог быть.
Время шло, и все оставалось спокойно. Я проехал лесом полмили и свернул на тропу, потом спешился и, ведя мула в поводу, вернулся обратно.
Из леса к хижине шла девушка. Не по тропинке, а от ручья, вдоль которого сюда лежал гораздо более короткий путь, хотя приходилось карабкаться по скалам, поросшим кустарником. Я узнал Китти, младшую дочку Данвергана.
— Кит, — позвал я. — Ты что здесь делаешь?
— Присс все рассказала Стаду и остальным. Пришла тебя предупредить. Они готовятся напасть на тебя. Их много.
— За что? Я не сделал им ничего плохого.
— Им все равно. Стад достал веревку и заявил, что не желает терпеть здесь воровское отродье, но сказал, что поднимет шум, и у тебя таким образом будет фора. Он бредит веревкой. Говорит, что на ней повесили одного и, если будет надо, повесят другого.
— Кит, у тебя тоже будут неприятности. Зачем ты пришла?
Она опустила глаза:
— Отец к тебе хорошо относится. Присс обманула, я знаю, он всегда рад тебя видеть. С нами действительно обошлись плохо, с отцом никто не хочет иметь дело, но он не унывает и не обращает на них внимания. Некоторым не нравится его поступок, однако большинство просто боится встать поперек дороги Бримстэду.
— Возвращайся назад, пока они ничего не заметили, — попросил я.
— А ты что станешь делать?
— Я мог бы сбежать, но не хочу. Подожду и дам им высказаться. А если почувствую, что дело пахнет керосином, смоюсь.
Эта худенькая хрупкая девочка забралась так далеко, чтобы предупредить меня. Я взял ее за подбородок и нежно поцеловал в щеку.
— Теперь иди и передай отцу, что я никогда не забуду то, что он для меня сделал, и, если ему когда-нибудь понадобится помощь, пусть только даст мне знать, тут же примчусь.
Через мгновение она ушла, мелькнув среди деревьев как тень. А они приближались.
Разъяренная толпа шумела и орала, что позволяло мне определить, на каком расстоянии она находится. У меня еще оставалось время, и я отвел мула к потайной тропинке, спрятав его в кустах за хижиной, там, где скала отвесно спускалась вниз почти до самого подножия. Вернувшись назад, набрал ведро воды.
Когда голоса приблизились, вошел в дом и закрыл дверь на засов, потом запер ставни, оставив открытыми лишь бойницы. Из заднего окна, к которому они не могли подойти, я выбросил веревку, чтобы в любой момент спуститься к мулу.
Возле крыльца сгрудилось около десятка местных лодырей, известных пьяниц и дебоширов. Вперед вышел Стад Пелли. Ростом он был не выше среднего, но широкоплечий и толстый, отличался физической силой и крутым нравом. Имя весьма соответствовало его вздорному характеру note 3.
— Эй. ты, в доме! Выходи наружу! — заорал он.
Я остался на месте и ждал продолжения спектакля. Мне очень хотелось отомстить за папу, но ни один человек в здравом уме не решится вот так просто лишить кого-нибудь жизни, и я не хотел никого убивать, если только меня не вынудят. К тому же я повзрослел, прошел большую жизненную школу, хотя выглядел вое еще худым, высоким подростком. Мне пришлось повидать людей, и я хорошо знал тот сброд, с которым мне предстояло теперь иметь дело.
Пелли поднялся на крыльцо и своим громадным кулаком ударил в дверь.
— Открывай! Я знаю, что ты здесь!
Я бесшумно забрался по лестнице на чердак. Вдоль стен хижины еще со старых времен имелся навес, чтобы обороняющиеся легко могли помешать индейцам подпалить бревенчатое строение. А как раз над тем местом, где стоял Пелли, находилась заколоченная бойница. Осторожно сняв доски, я заглянул в амбразуру и увидел Стада, продолжавшего колотить в дверь. Взяв револьвер, я просунул дуло в бойницу и прицелился в ближайшее к нему бревно. Пуля не заденет его, но он наберет полный рот щепок. Я нажал на спуск.
На чердаке револьверный выстрел прозвучал как пушечный залп. Затем раздался испуганный крик и удалявшийся топот. Я спустился вниз по лестнице и одну за другой обошел все бойницы, но так никого и не увидел. Снаружи царили темнота и тишина. Мой внезапный выстрел спугнул их, но вскоре они вернутся, собрав подмогу, и с удвоенной злостью кинутся на меня.
Стад Пелли любил прихвастнуть. И я представил себе, как он станет всюду рассказывать, что выгнал меня из Теннесси. Что ж, в конце концов так оно и вышло: ведь я ушел, надеясь, что, когда вернусь туда снова, буду старше, сильнее и крепче и найду что сказать и Пелли, и Бримстэду.
Прихватив все сколько-нибудь ценное, я спустился вниз по веревке, сел на мула и отправился в путь старыми индейскими тропами и отсутствовал год.
В Индепенденсе я пристроился к транспортной бригаде, перевозившей груз на запад в Санта-Фе note 4. По дороге нас пару раз атаковали индейцы, в ходе стычек ничего достойного упоминания не произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22