Индейцы хопи делали также и стрелы, но для Конагера сейчас было важнее, что из этого растения приготовлялся отвар для обработки ран.
Собрав немного коры, листьев и мелких прутьев, он залил их водой и начал нагревать в своей импровизированной берестяной миске. Доведя отвар до кипения, разделся и с помощью шейного платка осторожно промыл рану. Чтобы не замерзнуть, ему пришлось накинуть на плечи полушубок.
Ему не очень верилось в целебность процедуры, хотя хопи клялись, что розан поможет. Потом побродил вокруг, нашел несколько сухих пятнистых стручков, раскрошил их в пальцах и присыпал порошком рану — еще одно средство, используемое индейцами хопи и теуа.
Полежав у костра около часа, Кон стал задумываться о еде. Ему часто приходилось пропускать обед или ужин, и состояние голода его обычно не угнетало, хотя он не мог назвать его приятным, но сейчас пища была необходима для восстановления сил, требующихся для преодоления враждебных обстоятельств.
Птицы и звери должны знать это место, подумалось ему. Если люди здесь и бывали, то никаких знаков после себя не оставили. Но если сюда забредают звери, то есть надежда поймать или подстрелить кого-нибудь.
Через некоторое время он поднялся и перенес свой лагерь под скалистый выступ, где имелись большие запасы топлива. Сидя у огня, внимательно изучил все растения, которые видел вокруг, и пожевал несколько листьев солянки, едва ли питательных, но приятных на вкус, а главное, дававших работу челюстям.
Его мучила жажда, и приходилось часто спускаться к ручью. На берегу он увидел кроличий помет. На мокром песке у воды остались следы еще каких-то маленьких животных.
Немного погодя Кон снова лег, ощущая сильную усталость. Ему стоило больших усилий поддерживать огонь, но это было необходимо. Сухое дерево горело почти без дыма.
Проснулся беглец неожиданно — от ночного холода; наступил вечер, костер прогорел до золы — только один маленький сучок еще тлел. Кон бережно подкормил огонь кусочками коры, потом прутьями и снова снял рубашку. Прикрыв плечи овчиной, еще раз промыл рану теплым отваром горного розана и присыпал раскрошенным стручком. Затем, одевшись, осторожно спустился на берег ручья. В прибрежных кустах поставил пару силков, а потом подошел к расселине, через которую попал в ложбину.
Выглянув, увидел лишь кусок неба. Ниже в темноте лежала долина.
Встав на колени, он начал охотничьим ножом срезать ветки, пытаясь проделать туннель на другую сторону. Поработал несколько минут, замирая и прислушиваясь. Однажды ему почудился какой-то шорох, но, сколько ни вслушивался, больше звук не повторился. Через некоторое время, проделав лишь небольшое углубление в толще кустарника, вернулся к костру, добавил веток в огонь и лег, завернувшись как можно плотнее в свой полушубок.
Спал он, мучаясь кошмарными снами, и проснулся в холодном поту. Бок болел, хотелось сменить положение, но любое движение причиняло ужасную боль, и Кон продолжал лежать, слушая шелест листьев и шуршание каких-то мелких тварей.
Наутро силки оказались пусты.
В течение следующего дня он жевал листья солянки, пил воду из ручья, засыпал и вновь просыпался. Ему удалось найти и съесть несколько можжевеловых ягод и наладить еще один силок.
Проснувшись среди ночи, Кон разжег костер и съежился под скалой, отражавшей тепло подобно рефлектору. Голова болела, но заснуть не удавалось, несмотря на чувство усталости. Он подогрел воды, раздавил в ней несколько ягод можжевельника и выпил — слышал, что хопи иногда так заваривали целебный чай. Потом вновь заснул, а когда проснулся, шел дождь.
Сначала он пытался защитить костер своим телом, но беспокойство его все возрастало. Наконец, шатаясь, поднялся на ноги, отодвинул все, что могло гореть, подальше от огня и с ружьем в руках отправился к выходу.
Прислушался, но ничего не услышал. Тогда снова начал врубаться ножом в колючее сплетение кустарника, пока не появился небольшой просвет. Кон пополз было наружу, но потом вернулся к ручью и порвал свои пустые силки — зачем кого-то губить понапрасну?
Протиснувшись сквозь кустарник, замер, прислушиваясь, но не услышал ничего, кроме тихого шороха дождя.
Он был очень слаб, но понимал, что оставаться здесь долее значило лишь слабеть еще больше. Пробравшись вдоль зубчатого гребня, нашел спуск и медленно, с большими предосторожностями покинул гору.
Справа вдалеке заметил проблеск огня и направился прямо к нему. Ему нужна еда, а также лошадь. И будь он проклят, если уйдет без них, когда его враги — если это, конечно, они — имели и то и другое.
Судя по звездам, до костра Кон добрался уже за полночь. Он ярко горел под наскоро установленным навесом. Двое мужчин спали, завернувшись в одеяла, а третий дремал, сидя у огня. Прежде всего ковбой отметил, где привязаны лошади, причем узнал среди них и своего коня. Очевидно, они поймали его, бесхозного, в прерии.
Конагер был слаб, как котенок, но почувствовал прилив жгучего гнева. Голос рассудка не поколебал его. Он поднялся во весь рост и не таясь вышел к костру, ударом ноги вышиб винтовку из рук дремавшего караульщика и выстрелил в землю как раз между спящими.
Одним из них оказался Кудрявчик Скотт, а другим — Смок Парнелл.
У огня сидел Пит Кейзьюс.
Разбуженные Скотт и Парнелл резко сели, но Конагер держал их на мушке.
— Чтоб тебе пусто было, Смок! — произнес он грозно. — Не будь я так слаб, повыколотил бы из тебя дурь. Так что лежи тихо, а если вздумаешь шевельнуться, хоть почесаться — Бог свидетель, всажу тебе пулю в брюхо. А ты, — обратился он к Кейзьюсу, — набери в миску, что там у вас есть в котелке, да живее.
— Си, сеньор. — Кейзьюс приподнялся.
— Сиди где сидишь! Дотянись и положи, да правой рукой! Я никогда не стрелял в безоружного, но сейчас мне начхать. — Конагер опустил винтовку, вынул револьвер и принялся жадно есть, держа ложку в левой руке. — Надеюсь, кто-нибудь из вас все же дернется, — мрачно добавил он. — Я просто жду и надеюсь. Мне бы очень хотелось похоронить всех вас прямо здесь, чтобы недалеко ходить. Так вот, Смок, — сказал он, заканчивая есть. — Я сейчас отсюда уеду. Да вы, ребята, собирайтесь-ка и мотайте из этого округа на все четыре стороны. Но если остановитесь, не доезжая Таскозы или Тринидада, не дам за вас и ломаного гроша. Вы охотились на меня и проиграли. С завтрашнего дня я охочусь на вас и стреляю без предупреждения. И буду идти по вашим следам, пока не начиню свинцом всех по очереди.
Парнелл не сводил с него взгляда.
— Ты псих, парень! Ты там белены, что ли, объелся?
— Возможно… но вы меня достали, как никто в жизни. И я вам не спущу.
Покончив с едой, он отбросил миску и выпил три кружки кофе. Парнелл едва заметно шевельнулся, и пуля обожгла ему плечо. Конагер выругался. Ему хотелось по-настоящему ранить Смока, и промах явно свидетельствовал о его слабости.
— Ты, — приказал он Кейзьюсу, — иди оседлай мою лошадь и постарайся без глупостей.
Чуть развернувшись, чтобы видеть мексиканца, Конагер проследил, как тот оседлал коня и затянул подпругу, потом взялся за поводья левой рукой. Револьвер в его правой руке подрагивал. Парнелл продолжал наблюдать за ним.
— Дьявольщина! — воскликнул бандит. — Ты же едва стоишь на ногах!
— Хочешь проверить, как я стою на ногах? Попробуй достать свой револьвер.
— Нет уж, — благоразумно возразил Смок. — У тебя хватит дури пристрелить меня на месте.
Конагер повернулся, ухватился за луку седла, но сесть не успел. Колени его подогнулись, он вцепился в стремя, но и оно выскользнуло из пальцев. И тут он упал ничком и больше не шевелился.
Некоторое время все сидели неподвижно. Пит Кейзьюс неотрывно глядел на Конагера, потом бросил короткий взгляд на Смока.
— Про какой это город ты мне рассказывал? Майлзтаун, кажется?
— По дороге в Монтану, — откликнулся Парнелл. — Неплохая идея.
Поколебавшись минуту, он отбросил одеяло и замер на месте, но Конагер не шевелился.
Завороженный и испуганный, Кудрявчик Скотт разглядывал ковбоя, а затем перевел взгляд на Смока.
— Ты убьешь его?
— Убить? Его? — резко обернулся Смок Парнелл. — Мальчик, о чем ты говоришь? Я, может, и преступник, но не палач и не стану никого убивать на холодную голову, а тем более джентльмена. А здесь перед нами, как согласится мой друг Кейзьюс, действительно джентльмен.
— И что же мы будем делать?
— Мы — я и Пит — возвращаемся на ранчо, забираем Криса с Тайлом и уходим в Монтану. Поедем на север вместе с весной. Пора уж!
— А как же я? — запротестовал Скотт.
— Ты останешься с ним. Когда очухается, доставишь его на ранчо Сиборна Тэя. Он один, правда, стоит больше, чем все это ранчо. И пока останешься рядом с ним. Присматривайся хорошенько. А вот когда почувствуешь себя хоть вполовину таким, как он, то возвращайся ко мне — если в тебе, конечно, еще сохранится влечение к разбою.
Когда бандиты скрылись из виду, Кудрявчик Скотт раздул костер и подтащил лежащего без сознания Конагера поближе к теплу. Потом, не без тревоги думая о том, что тот сделает, когда очнется, подсунул под него подстилку, укрыл одеялами и, усевшись рядом, стал ждать рассвета.
Несколько раз он принимался разглядывать спящего — грязного, небритого, в изорванной в клочья одежде, пропитанной кровью, и все больше проникался уважением и пронзительной жалостью к нему.
Конагер без конца ворочался, бормоча что-то о ветре в траве.
— Перекати-поле, — шептал он, — катись колесом… колесом…
Для Скотта его слова звучали как бессмыслица. Когда же люди в бреду разговаривали осмысленно?
Глава 14
Через две недели после возвращения на ранчо «СТ» Конагер снова отправился в объезд. Он бы сел на коня и через два дня, но Тэй и слышать ничего не хотел.
— Полежи пока. Отдохни чуток. Такие переделки отнимают у человека больше сил, чем ему кажется, — увещевал он ковбоя.
Кон починил сбрую, укрепил петли на воротах, вырыл ямы под столбы для забора вокруг огорода… словом, без дела не сидел.
Он потерял много крови и не ел двое суток. Такие передряги его организм всегда переносил тяжело, и на сей раз было как всегда.
Джонни Мак-Гиверн продолжал работать на ранчо. Кроме того, Тэй нанял Кудрявчика Скотта. Сестра его так и уехала в Калифорнию, не повидавшись с братом.
Кончился март, прошел апрель, трава буйно зазеленела под весенними дождями, и прерия покрылась цветами. Скот раздобрел и стал ленив.
Конагер ехал, стараясь захватить как можно большую площадь. Он даже добрался до ранчо «Пять решеток» и нашел там полное запустение. Кусты перекати-поля, принесенные весенними ветрами, громоздились у загородки корраля.
Соскочив с коня и ведя его под уздцы, Конагер подошел взглянуть на темные шары. Как и ожидал, на одном из них, у самого основания кучи, виднелся грязно-серый клочок. Разбросав кучу, он добрался до записки.
Это было давнишнее послание, написанное, вероятно, еще осенью. Чернила так выцвели, что ему едва удалось разобрать слова.
«Так холодно, а я безмерно одинока. Ну хоть бы кто-нибудь пришел!»
Кон перечитал письмо несколько раз, потом сунул его туда же, где лежали остальные. Одинокий человек порой делает странные вещи, он знал это по себе. Ему часто бывало одиноко, и, подобно другим ковбоям, много ездящим в одиночестве, Кон частенько разговаривал со своей лошадью. Если кто-то долго живет один взаперти, у него начинается домовая лихорадка, и ему до смерти надо хоть с кем-нибудь поговорить. Вот и эта женщина на севере тоже нуждалась в собеседнике.
На ранчо «Пять решеток», видно, давно никто не появлялся. Бандиты действительно убрались вскоре после инцидента в горах. Очнувшись после обморока, Кон обнаружил возле себя одного Скотта, который варил что-то на костре. Поев вместе, они отправились на ранчо «СТ».
Неплохое местечко выбрали ребята, думал он, бродя по ранчо «Пять решеток», теперь оно ничье. Парнелл и его бродяги осели здесь, не собираясь долго задерживаться, налаживать хозяйство; так, жили, пока жилось, пока можно было воровать в округе.
Ранчо уютно лежало в прогибе скальной стены, окаймленное деревьями, а небольшая рощица в стороне защищала его от ветра. Дом казался достаточно прочным, и воды имелось в избытке. Трава весело зеленела на начинающемся прямо перед двором пастбище. Словом, осев в таком месте, честный человек да еще с головой обязательно бы преуспел.
По дороге назад Кон несколько раз останавливался, вынимал записки и перечитывал их. Ничего выдающегося в них не было, но они рассказывали об одинокой девушке где-то на севере, которая подолгу не видела людей, отделенная от них простором равнин.
Конагер подъехал к бараку, спешился и начал кидать в кучу свои пожитки.
Леггет вышел из амбара и несколько минут молча следил за ним, а потом спросил:
— Сматываешь удочки?
— Угу.
— Старик расстроится. Уж очень он к тебе привязался.
— Он хороший человек.
— Поговорил бы ты с ним. Он хочет сделать тебя старшим гуртовщиком, сам мне говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19