Мужичок тоже оказался не дурак, да вот беда - годы на те. Приметив небольшой отряд, направлявшийся к его усадьбе, он бегом кидается в противоположном направлении, но недостаточно быстро - снайпера дружно перебивают ему обе ноги. Пока старичок, пытаясь подняться, барахтался в пыли, подоспел Морпех и без лишних слов - полмагазина в голову. До полкача, конечно, "информация" дошла, но, по слухам, особист как отрезал: "Сами разбирайтесь!"
Дальше - больше. Отмечали офицеры какое-то событие, крепко выпили, начали "общаться". Пообщались и Сидоров с Морпехом. Суть конфликта осталась в полку неизвестна, но зато результаты - на лице у полкача. Подполковнику просто очень повезло... Всего лишь вспухшая губа да синяк во весь глаз. А могло быть и поинтересней. Мой землячок, батальонный связист Гена Брывкин, рассказывал, как Морпех на нескольких операциях делал пленным духам "обезьянку". Выполнялось это упражнение следующим образом: он брал бабая левой рукой за шею, немного продергивал на себя, а основанием правой ладони, снизу вверх, "тюкал" в переносицу. Гена утверждал, что бил Морпех совсем несильно. Вполне допускаю, может быть, и так... Но только ни один бабай после этого не выжил.
Опять Сидорову пришлось утереться, не пришьешь же к делу пьяную драку с командиром полка! Обидно-то как. Ходил подполковник вокруг да около и выходил все-таки - "аморалку". Повод предоставил сам Морпех, правда, уже на другом сабантуе. Нашел он там себе подругу, как тогда говорили - выбил походную жену. И самое интересное, что он ее действительно - выбил.
Увидел капитан дебелую девку лет тридцати, с почти такими же, как у него огненно-рыжими стрижеными волосами. И то ли внушительные ее габариты, то ли одинаковый окрас сыграл свою роль, но Морпех так сильно возжелал стриженую, что не стал ждать, пока она отделится от перекуривающей толпы подвыпивших сослуживцев, а пошел сразу - напролом. Ну, там проламывать особо и не нужно было - сослуживцы дорогу уступили без особого сопротивления. Подошел Морпех к девке и запросто, по-свойски, сказал: "Пошли!" Все засмеялись, девка ему что-то ответила, но, видимо, не в той форме, как следовало бы, комбат же парень линейный, возьми да и влепи ей такую оплеуху, что она, как подрубленная, с глухим мертвым звуком рухнула под ноги онемевшей толпе.
Присутствовать при убийстве никто не пожелал. Толпа тут же стремительно рассосалась. Морпех терпеливо ждал. Через несколько минут девка с трудом поднялась. Но поскольку рядом уже никого, кроме Морпеха, не было, то ей пришлось рыдать на его могучей груди (можно подумать, что если бы там кто-то был, то он бы посмел встать между ними!) Морпех, как умел, утешил ее, и они, обнявшись и пошатываясь, пошли в ее комнату. Прямо-таки старая, дружная семейная пара!
А потом началась любовь. Не знаю, чем Морпех заворожил стриженую, может, необычным видом ухаживания, а может, "кротостью" характера, но она положительно сошла с ума. И стала делать то, на что другие женщины в полку ни за что бы не решились. Она приходила за Морпехом в расположение батальона и уводила его средь бела дня. Под руку! Да что там под руку! Они могли целый день разгуливать по территории части, словно влюбленные дети, держась за руки! Служба была заброшена полностью. Единственное, для чего Морпех еще делал исключение, так это боевые выходы.
Полкач, естественно, своей возможности не упустил и начал давить. Как он "воздействовал" на девушку, не знаю, а вот на комбата навалился круто. Морпех, правда, поначалу посылал его куда подальше и не сдавался. Сидоров взбеленился, отдал приказ по караулу: "С шести ноль-ноль и до двадцати двух ноль-ноль капитана Мищенко в модуль # 2 не пропускать!" Тот посмеялся над этим приказом и продолжал ходить. Тогда комполка стал ежедневно сажать на гауптвахту по несколько дневальных (Морпех ведь каждые три-четыре часа ходил в модуль, ночи ему явно было мало) и начальника караула в придачу. Офицеры взъелись и стали три шкуры драть с дневальных по модулю. После такой накачки один из молодых солдат артдивизиона передернул перед комбатом затвор автомата. Морпех подошел вплотную, упер руки в бока, а ствол в живот и небрежно бросил: "Ну, давай..." У солдатика хватило ума не оправдываться. Он потупился, притянул автомат и виновато прошептал: "Простите меня, товарищ капитан..." Обошлось...
После этого случая Мищенко стал пробираться в модуль через окно. На это надо было посмотреть! Маленькое, словно средневековая бойница, окно, тонюсенькие фанерные стеночки, все трещит, стонет, ходуном ходит, и туша комбата, зависшая в проеме!
Так продолжалось до середины сентября, а потом Сидорову все же удалось задействовать какие-то рычаги и отправить капитана дослуживать афганский срок в Кандагар; правда, без понижения в должности - комбатом. А на его место оттуда прислали бравого майора средних лет. Где-то через месяц, уже по своим каналам, вслед за возлюбленным умчалась и его боевая подруга.
x x x
Новый командир полностью оправдывал другую народную поговорку: "Ни рыба ни мясо". Так его и прозвали - Мямля. Первую неделю майор как неприкаянный ходил по батальону - "доставал" всех уставом, отданием чести и формой одежды. И уж во всем блеске, во всем боевом великолепии он проявил себя на первой же операции: рассыпал цепью две роты и послал в атаку на кишлак. Офицеры чуть ли не в глаза обложили его трехэтажным матом и дали отбой.
К тому времени я уже был дембель. На операции нас, призыв сентября 1982 года, таскали до середины января восемьдесят пятого, но даже за эти несколько месяцев я так и не запомнил фамилии нового комбата - все Мямля да Мямля. А вот одну операцию под его доблестным руководством помню хорошо.
В конце ноября 1984 года нас посадили в вертолеты и "кинули" в Бахарак, на "точку". Просидели мы там двое суток. На третьи, утром, опять посадили в "восьмерки" и весь батальон вернули в полк. Мы ничего не поняли, ну и ладно - начальству видней. Через неделю - то же самое. Привезли, выгрузили, сутки просидели. Говорят: "Завтра в ночь выходим". Радости, понятно, никакой - третий месяц как должны уже быть дома, а тут на тебе высокогорье, морозы стоят лютые, да и местечко - еще то! Деваться некуда вечером, часов в восемь, вышли.
Проскочили по долине километров десять, добрались еще до одной старинной крепости - там тоже "точка", но уже не наша, а ХАДа. Два часа, пока офицеры о чем-то совещались, мы слонялись по ней взад-вперед, потом команда: "Выставить посты. Отбой!" Ну и ну. Легли. Утром построили офицеров, отдельно проинструктировали. Пришла очередь инструктировать и рядовой состав. Подходит наш новый ротный, гвардии капитан Степанов, и, густо покраснев, объясняет ситуацию:
- Мужики! Посмотрите на этот перевал! - посмотрели еще вчера ночью "полная жопа". - Так вот, мужики, наш батальон вчера должен был туда подняться и прошмонать парочку тамошних горных селений. Но бабаи говорят, что у вершины перевала стоит сильный и хорошо укрепленный пост душманов... и поэтому наш командир, - отводя глаза, называет фамилию комбата и, вполне заметно, как бы сжимается сам, - пожалев вас (!), принял решение: туда не идти!
Мы чуть с хохоту не повалились! Вот так решение! Но это, как оказалось, было еще не все. Ротный, поперхнувшись, продолжил:
- По приходе на "точку" и в полк, смотрите - не подведите своего комбата... да и всех нас. Говорите: мол, ходили, и все было как обычно ничего особенного (ну правильно - никого не завалили, вот и "ничего особенного"!).
Капитан вряд ли догадывался, как нам в ту минуту было жалко его. Боевому офицеру произнести такую ахинею перед строем своих солдат - да легче пулю в лоб пустить самому себе. Повезло Мямле - не было Ильина рядом... Не дожить бы ему до утра!
Вот когда батальон помянул добрым словом капитана Мищенко. Такого позора мы еще не знали! Так дешево облажаться при духах второму МСБ до этого ни разу не приходилось...
x x x
Сейчас, заново прокручивая в памяти события тех лет, вспоминая людей, с которыми провел эти годы, людей, под чьей командой служил, я прихожу к выводу, что все же самой яркой фигурой среди наследников "патриархов" был не Морпех и уж тем более не Мямля, а сменщик капитана Ильина - новый начальник штаба второго мотострелкового батальона. Самая яркая личность - ослепительно серый цвет! Так ослепил, что до сих пор никак прозреть не могу...
С этим человеком я прослужил восемь-девять месяцев; шесть-семь месяцев вместе ходили на операции и... Я его не помню! Вообще! Совсем ничего... Не то чтоб не помнил имени или фамилии, нет! Не помню даже внешности; более того - звания его не знаю! Как и не было такого человека у нас... Полная амнезия! Жалко мне? Нет!
И последнее. Уже заканчивая этот рассказ, припомнил одну деталь из истории капитана Мищенко.
Морпех с первой и до последней своей операции носил в заднем кармане жилета гранату Ф-1, к которой изоляционной лентой были прикручены две двухсотграммовые тротиловые шашки... Для себя.
ПИСЬМО
Вспоминая Парамонова, многие повторяли, на мой взгляд, совершенно бессмысленную фразу: "Не напиши он того письма - был бы человеком!" А я утверждаю обратное - и без письма он стал бы самым прославленным полковым чмырем.
Олег Парамонов по прозвищу Параша прибыл в часть вместе с ребятами нашего призыва - семнадцатого декабря 1982 года (фамилия изменена). Это был крупный, рослый - за метр восемьдесят пять, упитанный блондин с узкими плечами и толстым задом. Несмотря на сверкавшие из-под белесых ресниц удивительные ярко-голубые глаза, красавцем его назвать было нельзя: большой с горбинкой нос, толстые, вывернутые и всегда влажные губы, выдвинутый вперед косо срезанный узкий подбородок.
Курс молодого бойца я проходил в Термезском карантине, и мне неизвестна история службы Парамонова до того, как он попал в наш полк. Но, по словам ребят, которые вместе с ним были в "учебке" в Иолотани, к нему несколько раз приезжали родители, и вскоре после этого к Олегу крепко прилепилось определение: "маменькин сынок". Это, впрочем, было понятно и так, без рассказов, по одной лишь лоснящейся физиономии.
В роте весь наш призыв попал под жесткий "присмотр" дедов и еще не убывших дембелей. Некоторые ребята поддались сразу, а некоторые все же держались. Парамонов тоже держался, и с достоинством. Помню, когда его спрашивали, откуда он родом, Олег спокойно отвечал: "Из Питера". Так, впрочем, отвечали многие ленинградцы, но дело в том, что не многим дедам такой ответ приходился по душе.
Но вот пролетели первые три недели, мы понемногу обжились, отлично встретили свой первый в Афганистане Новый год, и вдруг с Парамоновым стряслась беда. Он написал письмо...
Четвертого января рота в составе батальона вылетела на вертолетах в район Кишима для проведения реализации разведданных; по-русски - для налета на подозрительный горный кишлачок. Парамонов и еще четверо вновь прибывших в операции не участвовали, они вместе с несколькими старослужащими были оставлены для несения нарядов. Вернулись мы на следующий день, а еще через сутки - восьмого января, Олег вновь заступил в наряд по роте.
Когда он начал писать злополучное письмо, я не знаю, зато всем известно, когда закончил, - в девять двадцать девятого января 1983 года под грибком передней линейки. Рота еще стояла нм утреннем разводе, когда один из дедушек, оставшихся в палатке, старший сержант и зам старшины Андрей Дарьин заметил, что "молодой" на посту что-то пишет. Андрей тихонько подозвал дежурного по роте, тоже старика, они пошептались и, интуитивно предвкушая веселенькое представление, начали операцию.
К Парамонову примчался озабоченный дежурный и, не давая опомниться, истошно заорал:
- Давай, душара, бегом в оружейку! Сменишь Муху, а того, бля, - сюда... Трассером (т.е. очень быстро - как трассирующая пуля)!
Единственное, что успел сделать перепуганный дневальный перед "налетом" сержанта, так это сунуть письмо под крышу грибка. В следующую минуту он действительно трассером уже бежал к оружейной комнате менять рядового Муху.
Через полчаса к палаткам подошла рота. Офицеров не было - остались на разводе. На передней линейке в небрежно накинутом на плечи бушлате появился старший сержант Дарьин. Дождавшись, когда строй остановился, он многозначительно покрутил над головой исписанным тетрадным листочком и весело сказал:
- Вы че, суки, смерти моей хотите? А-а?!
Мы, молодые, ничего не поняли, а дедушки, напротив, все прекрасно учуяли и наперебой завопили:
- Не тяни! Читай!
И Андрей, борясь с поднимавшимся в нем бешенством, и в то же время давясь от смеха, в первый раз публично прочел самое знаменитое произведение эпистолярного жанра, когда-либо создававшееся в 860-м отдельном мотострелковом полку.
Это письмо потом еще много и много раз читали перед строем. По этой причине в моей памяти оно сохранилось практически дословно. Вот оно:
"Здравствуй, дорогая Люсьен.
Прости за долгое молчание, не было времени написать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21