– Я знаю.
Отец не стал бить Лена. Наказание было отнюдь не таким суровым, как он ожидал. Отец обстоятельно и очень серьезно расспросил Лена о том, что он видел и делал, и закончился разговор тем, что не только в следующем, но, может, и через год Лен не поедет на ярмарку. Одним словом, Лен будет сидеть дома до тех пор, пока не докажет, что ему вновь можно доверять. «Отец оказался не таким уж плохим, – думал Лен. – Дядя Дэвид до полусмерти избил Исо». А вообще Лену казалось, что ему уже никогда не захочется поехать на ярмарку.
Об этом он и сказал бабушке, и она улыбнулась своей старческой беззубой улыбкой, похлопав его по коленке:
– Год назад тебе так не казалось.
– Возможно.
– Ну, хорошо. Даже если ты уже не обижаешься, все равно что-то странное происходит с тобой. Что же, скажи мне?
– Ничего.
– Ленни, я много раз имела дело с мальчиками вроде тебя и знаю, что если ребенка ничто не тревожит, он не может быть таким угрюмым, и тем более в солнечный субботний день.
Она посмотрела на глубокое, без единого облачка небо, вдохнула полной грудью прозрачный воздух, пристально всматриваясь в окружавший усадьбу лес. Для нее это были не просто деревья, а чудесное буйство красок; названия многих из них уже исчезли из ее памяти.
– Только в это время года, когда опадают листья, можно увидеть настоящие цвета. Мир становится красочным. Ты не поверишь, Ленни, но когда я была маленькой девочкой, мне купили платьице такое же красное, как листья того дерева.
– Наверное, это было красиво, – Лен попытался представить бабушку маленькой девочкой в красном платье и не смог, отчасти потому, что в его представлении она навсе1да останется старой бабушкой, отчасти оттого, что никогда в жизни не видел человека, одетого в красное.
– Оно было такое красивое, – медленно произнесла бабушка и снова вздохнула.
Они вдвоем сидели на ступеньке, не разговаривая. Наконец бабушка сказала:
– Я знаю, что беспокоит тебя. Ты все еще не можешь прийти в себя от того убийства на проповеди.
Лен задрожал. Он пытался унять дрожь, но ничего не смог поделать.
– О бабушка, это было… Он был в одном сапоге. Они сорвали с него одежду, забыв про этот сапог, и это было очень страшно. А они продолжали бросать в него камни…
Лен закрыл глаза и вновь увидел тоненькую, смешанную с грязью, струйку крови, сбегавшую по белой коже человека. Увидел, как поднимались и опускались руки людей.
– Зачем они это сделали, ба? Зачем?
– Спроси лучше у отца.
– Он сказал, что они боялись, и этот страх мог толкнуть людей на зверскую расправу и что я должен молиться за них. – Лен сердито почесал нос тыльной стороной ладони. – Я буду молиться, чтобы кто-нибудь тоже забросал их камнями.
– Ты видел такое лишь однажды, – возразила, покачав головой, бабушка, глаза ее были закрыты. – Если бы ты видел то, что довелось пережить мне, ты узнал бы, до чего может довести людей страх. А я ведь была младше, чем ты, Ленни.
– Это было очень страшно, да, бабушка?
– Я уже стара, очень стара, но помню: в небе полыхало пламя, алое пламя, вон там, – костлявой рукой она описала полукруг, указывая с юга на север. – Там пылали большие города, пылал город, куда я должна была уехать со своей мамой. Оттуда бежали все, убежища были построены на каждом поле, люди прятались в конюшнях и сараях, нам пришлось зарезать сорок коров, чтобы прокормить этих людей и себя. То было страшное, тяжелое время. Просто удивительно, как мы смогли пережить все это!
– Так поэтому они убили того человека? Потому что боятся возвращения всего – и городов, и войны?
– А разве ты не слышал об этом на проповеди? – спросила бабушка, хорошо помня свое последнее посещение проповеди.
– Слышал. Они говорили, что нечистый развращает молодежь какими-то плодами, я думаю, они имели в виду плоды с дерева знания, как об этом говорит Библия. А еще они говорили, что он пришел из какого-то Барторстауна. Что такое Барторстаун, ба?
– Спроси своего отца, – сказала она и стала рыться в карманах фартука:
– Куда я засунула свой носовой платок? Я же точно помню, что у меня он был.
– Я спрашивал его. Он сказал, что такого города нет.
– Хм.
– Он сказал, что в этот Барторстаун верят только дети и фанатики.
– В таком случае от меня ты ничего другого не услышишь, и не пытайся расспрашивать меня.
– Не буду, ба. Но все равно ведь этот город существовал, только очень давно?
Бабушка, наконец, отыскала платок. Она вытерла им глаза и лоб, высморкалась и сунула его обратно в фартук.
– Когда я была маленькой, – сказала она, – шла война.
Лен кивнул. Мистер Нордхолт, школьный учитель, много рассказывал им об этом, и для Лена его рассказы были неразрывно связаны с книгой откровения, ветхой и отталкивающей.
– Мне кажется, она длилась очень долго, – продолжала бабушка, – я помню, о ней очень много говорили по телевизору и показывали нарисованные бомбы, выпускавшие облака, похожие на громадные грибы, любой из которых мог стереть с лица земли целый город. Огненный поток извергался с неба, и многие были уничтожены им. Господь вооружил врага нашего, дабы отомстить за себя.
– Но мы ведь победили?
– О да, в конце концов, мы победили.
– А потом построили Барторстаун?
– Нет, он был построен правительством еще до войны. Правительство тогда находилось в Вашингтоне. Этот город был совсем другим – гораздо больше, чем сейчас. Маленькая девочка вроде меня не должна была интересоваться такими вещами, но я слышала, что построено много секретных убежищ, и Барторстаун был самым секретным из них.
– Если этот город был секретным, откуда ты узнала, что он существует?
– Об этом говорили по телевизору. Они не сказали, что это за город и зачем построен, и нас пытались убедить, что все это слухи, но я запомнила название.
– Так значит, – тихо произнес Лен, – все это правда.
– Ты должен понять, что все это происходило много лет назад и что сейчас все изменилось. А может быть, в Барторстаун действительно верят только дети и фанатики, как сказал твой отец.
Бабушка добавила, что никогда не видела ни одного секретного города, а затем сказала:
– Не думай об этом, Ленни. Не связывайся с дьяволом, и дьявол не тронет тебя. Ты ведь не хочешь, чтобы с тобой случилось то же, что с тем человеком на проповеди?
Лена бросало то в жар, то в холод. Но любопытство заставило его задавать вопросы, несмотря ни на что.
– Неужели Барторстаун такое ужасное место?
– Да, да, – шепотом отозвалась бабушка, – все думают, что это так. Всю жизнь мне приходится постоянно держать язык за зубами. Но я помню, каким до войны был мир. Я была еще девочкой, но уже достаточно взрослой, чтобы все запомнить, и мне тогда было почти столько же лет, сколько тебе сейчас, Ленни. Я помню, как нам пришлось стать меноннайтцами, хотя мы никогда не принадлежали к этому народу. Иногда мне хочется… – она прервала свою речь на полуслове и вновь обратила взор на пылающий красками лес.
– Я так любила свое красное платье…
Снова молчание.
– Бабушка!
– Что?
– А какими они были, эти города?
– Спроси лучше своего отца.
– Но ты ведь знаешь, что он ответит мне. Кроме того, он их никогда не видел. А ты видела, ба. Ты помнишь.
– Господь разрушил их в своей безграничной мудрости. Ты не должен больше спрашивать меня об этом. А я – отвечать тебе.
– Но я же не спрашиваю, я только прошу! Скажи, какими они были?
– Они были очень, очень большими. Сотня таких Пайперс Ранов не составила бы и половины большого города. Справа и слева по дорогам ходили пешеходы, а посередине ездили автомобили. Огромные здания, казалось, доставали до неба. Улицы были шумными, в воздухе носились разные запахи, и сотни людей спешили туда-сюда по тротуарам. Мне всегда нравились города. И никто в то время не называл их порочными.
Лен во все глаза глядел на бабушку, стараясь не упустить ни единого слова.
– Там были большие кинотеатры, просто громадные, а в магазинах было все, что угодно, в ярких блестящих пакетиках. В любой день можно было пойти и купить такие вещи, которые тебе и не снились, Ленни! Белоснежный сахар – ничто по сравнению с ними. Специи, свежие овощи в любое время года, даже зимой, замороженные в маленькие брикетики. И чего только не было в магазинах! Не знаю даже, с чего начать: одежда, игрушки, электрические мойки для посуды, книги, радио, телевизоры… – она немного подалась вперед, глаза ее блестели.
– Рождество! О, Рождество с его украшениями, лампочками в витринах и окнах, подарками! Все красочное и сияющее, радостные лица вокруг! Это не было порочным. Это было восхитительным.
Лен слушал с открытым ртом. Вдруг он услышал чьи-то шаги и понял, что сюда идет отец. Он пытался заставить бабушку замолчать, но она, казалось, забыла о его присутствии.
– А по телевизору показывали ковбоев. Музыка, леди в красивых платьях с открытыми плечами. Как я мечтала тоже одеть такое, когда вырасту… Книги с картинками, закусочная мистера Блумера с мороженым и шоколадными кроликами…
– Это ты заставил бабушку рассказывать? – строго спросил отец.
– Нет, не я, честное слово! Она сама начала, про свое красное платье.
– Легким, – продолжала бабушка, – легким, красивым и удобным – таким был мир. А потом это все исчезло. Так быстро…
– Мама! – окликнул ее отец. Бабушка обернулась, и взгляд ее сначала ничего не выражал, потом в глазах вспыхнули живые огоньки, словно маленькие искорки.
– Эх ты, плоская шляпа, – сказала она.
– Нет, послушай, мама…
– Я не хочу вновь носить ее. Я хочу красное платье, телевизор, фарфор и еще много-много всего! О, то было чудесное время. Как бы мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.
– Но все-таки оно закончилось. А ты – старая глупая женщина, и не тебе рассуждать о милости и немилости Господней!
Отец был очень рассержен и обращался больше к Лену, чем к матери.
– Ответь мне, помогли тебе выжить все эти безделушки, о которых ты так часто жалеешь? Помогли они людям в городах? Помогли, я спрашиваю?
Бабушка отвернулась и не отвечала. Отец спустился вниз и встал напротив нее.
– Не притворяйся, что не слышишь меня, мама. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Отвечай! Помогли?
Из глаз бабушки полились слезы и погасили живые огоньки.
– Я всего лишь старая женщина, и ты не должен кричать на меня, да еще в субботний день.
– Мама, помогла вся эта дребедень выжить хотя бы одному человеку?
Бабушка опустила руку и размахивала ею из стороны в сторону.
– Тогда я сам отвечу: нет! Разве не ты рассказывала мне, как в магазинах исчезла еда, а машины на полях не могли работать, потому что не было топлива. И выжили только те, кто делал все своими руками; они же показали нам путь к миру и очищению перед Господом. А ты осмелилась насмехаться над этим народом! – отец топнул ногой. – Не удивительно, что мир пал, как шоколадные кролики!
Отец обернулся, приглашая Лена разделить возмущение и гнев, охватившие его.
– Есть хоть малая толика благодарности в ваших сердцах? Или вам мало того, что вы здоровы, у вас нет недостатка в еде и есть теплое жилище? Что еще должен дать вам Господь, чтобы вы были счастливыми?
Дверь снова отворилась. На пороге появилась мать Колтер, полная и розовощекая, в тугом белоснежном чепце.
– Илайджа, – укоризненно сказала она, – ты осмелился повысить голос на свою мать, да еще в субботний день?!
– Меня вынудили, – отдышавшись, сказал отец и продолжал уже более спокойно, обращаясь к Лену, – марш в конюшню!
Сердце Лена ушло в пятки. Опустив голову и тяжело переставляя ноги, он побрел через двор.
Мать вышла на крыльцо:
– Илайджа, сегодня суббота!
– Это пойдет ему на пользу, – тоном, не допускающим возражений, парировал отец. – Предоставь это мне.
Мать, покачав головой, удалилась. Отец направился к конюшне вслед за Леном, бабушка же продолжала сидеть на ступеньке.
– А мне все равно, – прошептала она, – все, что мы имели, было просто замечательным. – Через минуту она упрямо повторила: – Замечательным, замечательным, – и слезы медленно катились по щекам и падали на подол ее серого домотканого платья.
В полумраке теплой, сладко пахнущей свежескошенным сеном, конюшни отец снял с гвоздя кожаный длинный ремень, а Лен – пиджак. Он ждал, но отец стоял, нахмурившись, задумчиво глядел на него, пропуская между пальцами гибкую кожу и наконец произнес:
– Нет, все-таки это не метод, – и повесил ремень на место.
– Разве ты не собираешься высечь меня? – прошептал Лен.
– Только не за глупости, которые наговорила твоя бабушка. Она очень стара, Лен, а старики – что малые дети. Она пережила ужасное время, работала всю свою жизнь, и, наверное, мне не стоило повышать на нее голос только из-за того, что она мечтает о детстве и о вещах, которые имела. Но, мне кажется, умный мальчик не должен слушать ее россказни. – Отец пошел к выходу, минуя стойки, затем, не оборачиваясь к Лену, сказал: – Ты видел, как умер человек. Это волнует тебя, и поэтому ты постоянно спрашиваешь о вещах, с этим связанных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28