Но главное – он почему-то запретил вызывать ее. Это было нелогично, ибо она была осведомлена обо всем гораздо более других, и, хотя бы в силу этого, он должен был настоять на ее присутствии. Он лее поступил наоборот. Почему? Анна была не настолько наивна, чтобы допустить мысль о том, что Рокотов пожалел ее, не дав тревожить после бессонной ночи. Что же тогда? Недоверие? Но до этого он достаточно откровенно обсуждал с ней весьма конфиденциальные проблемы, в том числе те, что касались Егорова. С тех пор что-то изменилось? Тревога в душе Анны нарастала с каждой минутой. Измениться могло только одно, вернее, изменить его отношение к ней могла только одна женщина – звонившая ей незнакомка, оказавшаяся в итоге то ли новой женой, то ли пока еще невестой Егорова. Это был самый скверный вариант, и Анна снова испытала приступ панического страха и безысходности. Однако снова оказаться и пребывать еще какое-то время в таком состоянии у нее просто не хватило бы сил. Анна решительно придвинула к себе телефонный аппарат, но это оказалось напрасным. Все известные ей телефоны Рокотова молчали. Несколько тревожных обращений, сброшенных ему на пейджер, также не принесли результата. Оставалось только ждать, что он все-таки приедет сам, и стараться не накручивать себя все более мрачными предположениями.
Потянулись долгие часы еще одной бессонной ночи.
Время, когда Анне предстоит понять, что самые страшные ее фантазии не отражают, даже слабо и блекло, истинную картину стремительно набирающего обороты реального кошмара, еще не наступило.
Молодая женщина неожиданно вошла во вкус поздних обедов в одиночестве, в пустынных залах известных московских ресторанов. Во-первых, энергия, проснувшаяся в ней после долгой спячки, выплескивалась теперь наружу плотными тугими сгустками, ее необходимо было не только восстанавливать, но и множить – самые главные и воистину великие дела ждали ее впереди.
«Любопытно, – подумала она, внимательно изучая пухлое меню в дорогом кожаном переплете модного ресторана «Гранд Опера», – обычно ведь это происходит весною: пробуждение жизненных сил и всякое прочее из этой серии. Сейчас лее, наоборот, осень уже… Странно все у меня, не как у всех». Последняя мысль ей очень не понравилась, и она без особых проблем отшвырнула ее от себя, забыв в ту же секунду, к тому же меню ресторана было обширным и занимательным.
Сегодняшний день выдался пасмурным, уже почти по-настоящему осенним, и она остановила свой выбор на солидном знаменитом ресторане, почему-то решив, что там должно быть тепло и уютно. Она не ошиблась. Роскошь интерьеров, стилизованных под классический кафешантан начала века, превзошла все ее ожидания. Впрочем, сейчас, совершенно свободный от посетителей, зал ресторана вовсе таковым не казался. Полукруглая площадка сцены, обрамленная тяжелым занавесом, струящимся многослойными потоками темного бархата; с настоящей, как в театре, оркестровой ямой – в центре зала; обитая тем же красным бархатом мебель, бархатные занавеси повсюду, несколько отдельных кабинетов в амфитеатре, повторяющих расположение и форму театральных лож, создавали совершенную атмосферу театрального зала, в тот короткий отрезок таинственного затишья, когда закончены дневные репетиции и прогоны, а до вечернего спектакля осталось еще пара часов. В эти часы в пустом театральном зале творятся, как правило, самые удивительные и загадочные истории, обращенные случайно подглядевшими их служителями сцены в легенды, передаваемые потом многими поколениями закулисья. На сцене появляются тогда тени давно покинувших этот мир примадонн, и слышатся рукоплескания невидимой взору публики, рыдают скрипки давно уж истлевших оркестров, и взлохмаченные дирижеры, чьих имен, по обыкновению, никто никогда не помнит, мятежно возносят свои палочки к небу, словно грозя кому-то из своего небытия и требуя к себе внимания. Именно таким увиделся вдруг роскошный зал модного ресторана молодой женщине. Себя же представила она юной, но прославленной уже примадонной из действующей ныне труппы, единственной из смертных, кого допускает старинный театр на свое волшебное действо, никак не обозначенное в афишах. И каждый день, в назначенное время, бесшумна и почти невидима, застывает она в густой тени глубокой царской ложи, с трепетом впитывая в себя тайны древних кулис, постепенно растворяясь в вихре неслышимых вальсов и сливаясь с вечными уже, прекрасными, но бесплотными тенями – призраками. Это было чудесное видение, и когда официант, бесшумно ступая по мягкому дорогому ковру, приблизился к ее столику, чтобы принять заказ, она не сразу смогла возвратиться из волшебного мира и несколько секунд глядела на него без страха, но и с нескрываемым изумлением. Удивленный в свою очередь, официант, однако, виду не подал, давая время странной одинокой посетительнице сообразить, что же от нее требуется. И под взглядом его мягких, нахальных и почтительных одновременно глаз она быстро, хотя и без особой радости, возвратилась в реальный мир. Заказ женщина сделала толково, проявив отменное знание застольных тонкостей, чем несколько успокоила встревоженного было официанта.
«По ресторанам девочка обтесалась, – удовлетворенно подумал он, еще раз пробегая только что сделанные записи в своем блокноте, – разумеет, что к чему, а кто – к кому. Три перемены блюд – три перемены вин, не придерешься. Спаржа – с горьковатым «Шевалье-Монтраше», год выбран со знанием дела – 1991-й; бретонские устрицы с бутылкой «Дон-Периньона», разумеется «брют»; бисквит – с рюмкой хереса, кофе. Хорошая девочка, чья-то девочка, это точно. Сама в такие годы как есть еще бы не научилась».
Она с удовольствием ожидала заказанного, предвкушая податливую нежность распаренных зеленых побегов под легким ароматным соусом; ледяной упругости устриц, сдобренных каплями свежего лимонного сока; воздушной, тающей на языке сладости бисквита. А пока, потягивая горьковатую ярко-розовую жидкость из высокого бокала – на аперитив она заказала себе «Кампари» с тоником и со льдом, предавалась размышлениям. Собственно, именно это она и взяла за обыкновение последние несколько дней – обедать в пустых ресторанах и, услаждая желудок, нещадно эксплуатировать мозг.
В ее изящной маленькой сумочке с двумя переплетенными буквами «С» вместо застежки (что означало – Коко Шанель, и знак этот в мире модниц так же трепетно чтим, как металлическая звезда о трех углах на капоте автомобиля – в мире автомобилистов), небрежно переброшенной через спинку соседнего стула, лежал аккуратно сложенный газетный лист, с маленькой, всего-то строк в десять, заметкой. Ей было до сих пор удивительно, какую силу затаили в себе эти крохотные буквы, пахнущие типографской краской и ею же пачкающие пальцы. Идея с заметкой была хороша, это она вынуждена была признать, но вот все остальное, что, похоже, затевалось в ее развитие, никуда не годилось. Это молодая женщина сознавала совершенно ясно, особенно теперь, когда сознание ее продуцировало не только идеи, но и совершенные планы их реализации. Кому в голову только могла прийти такая чушь? Полная абракадабра! Нет, все-таки здорово, что, в отличие от всех прочих, она просыпается осенью. Как раз вовремя, чтобы остановить чьи-то дурацкие начинания и подчинить весь процесс своей воле. Как это глупо было привлекать к делу каких-то людей, шарлатанов и вымогателей, как опрометчиво! Но, к счастью, не все еще потеряно – она вовремя проснулась, как спящая красавица в стеклянном гробу, правда, принц при этом не присутствовал и уж тем более не прилагал к этому никаких усилий, даже просто целуя ее заиндевевшие губы. Но что ж тут поделать, обычаи на этой земле таковы, что право на поцелуй принца принцессам приходится отвоевывать самим, самостоятельно просыпаясь в нужное время и вступая в отчаянную борьбу.
«Какой такой – «этой» земле? – вдруг встрепенулась женщина, словно поймав себя на каких-то недозволенных мыслях. – О чем это ты опять? И что это за разговоры, что ты просыпаешься не тогда, когда все? Чушь! Нет никаких необычных просыпаний. Нормальные люди просыпаются утром и засыпают ночью. И все тут! Не о чем больше думать!» Она была намерена поругать себя еще некоторое время, и, быть может, более решительно и сурово, но возле столика снова бесшумно возник официант с подносом, и думать о чем-либо другом, кроме как о нежнейшей горячей спарже, щедро политой густым, источающим восхитительный аромат соусом, было бы просто преступлением с ее стороны. Глоток горьковатого, слегка охлажденного «Шевалье-Монтраше» окончательно привел ее в самое лучшее расположение духа.
«К тому же, – весьма трезво рассудила женщина, – времени остается все меньше и меньше, глупо тратить его на перебранку с самой собою. Давай так, под кофе у тебя должен быть уже совершенно конкретный план. – Разумеется, это предложение было обращено к самой себе, тем более на него следовало ответить. – Что ж, попробуем, – энергично согласилась она, но все же добавила осторожно: – Хотя заранее ничего не хотелось бы обещать».
Левушка Бунин был собой недоволен, но при этом сильно напоминал старательно начищенный медный самовар, лоснящийся от самодовольства и совершенно щенячьей радости, от которой к тому же едва не визжал и не писался, как поступают обычно щенки в минуты великого собачьего счастья.
Дело было в том, что, блестяще, на его взгляд, и без больших затрат исполнив первое из трех желаний полоумного Ангела, он не удержался и исполнил заветную свою мечту – купил новую машину. Разумеется, ухнув на эту вол‹деленную покупку все оставшиеся деньги Ангела и еще кое – что тихо, без объяснений изъятое из Ларисиного сейфа. Бунин лично приобретал его, обустраивая нынешний офис жены, и без малейшего зазрения совести оставил себе второй комплект ключей. Надо сказать, что он уже не раз и не два искренне похвалил себя за предусмотрительность: в сейфе теперь всегда была наличность, у него же, напротив, постоянно ее не хватало. Про сейф и Ларису он забыл в тот же момент, как, отсчитав необходимую сумму, мягко захлопнул тяжелую металлическую дверь, что же касается денег Ангела, которые составили львиную долго платежа, это оказалось не так просто. Бунин почему-то боялся. Причем страх этот был абсолютно необоснованным, и, сколько ни размышлял он на тему: «А что, собственно, мне за это будет?», ответа не находил и от этого начинал к тому же еще и злиться на себя. Впрочем, испуг и злость сливались в сумбурном потоке обуревающих его чувств с радостью и огромным, почти физическим удовольствием. Машина, купленная Буниным, была воистину подарком судьбы, причем подарком удивительно щедрым. Практически новый, черный как вороново крыло, сияющий всем, что в состоянии было сиять, – а таких деталей и частей на корпусе и в салоне машины было предостаточно, – настоящий американский джип «Гран черокки» был заветной мечтой Бунина на протяжении всех последних лет. Судьба определенно хотела наградить его этой восхитительной игрушкой и буквально за руку привела в автосалон одного из бывших рекламодателей, хотя никакой видимой причины для визита у Бунина не было. Далее события развивались стремительно и в каком-то счастливом угаре. Цена на машину была неправдоподобно низкой, но деньги требовались хозяевам немедленно. Бунин сел за руль джипа, малодушно убеждая себя в том, что просто хочет на несколько минут испытать наслаждение от пребывания за рулем такой машины, но уже в первую минуту понял, что никакая сила не заставит его с ней расстаться. Он никогда не завидовал всерьез обладателям надменных лимузинов, владельцам плоских, как жабы, спортивных автомобилей самых прославленных и редких марок, и только большие черные джипы манили его, вызывая приступы желчной зависти к их невозмутимым хозяевам. Это была машина одиноких ночных охотников, свирепых и коварных, не знающих страха и жалости, никогда не страдающих от одиночества. Таков был образ черного джипа, созданный воображением Льва Бунина, таким же был и его идеал настоящего мужчины. Порой он считал себя вполне достигшим этих высот, порой комплексовал от сознания, что явно не дотягивает до совершенства. Причем отсутствие соответствующей машины было тому серьезной, если не единственной, причиной. Но час настал, Бунин был близок к окончательному и бесповоротному излечению от своего постыдного, как он считал, комплекса – и не было на свете силы, которая заставила бы его повернуть назад. Сделка состоялась.
Теперь он испытывал нечто, томно воспетое в каком-то пошлом романсе – «страдал и наслаждался». Впрочем, наслаждение все лее было острее и оттесняло смутную тревогу на второй план. Он ехал на встречу с Ангелом, держа в голове готовый сценарий исполнения ее второго желания. Роли в сценарии были четко расписаны, исполнители найдены, ангажированы и только ждали команды появиться на авансцене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Потянулись долгие часы еще одной бессонной ночи.
Время, когда Анне предстоит понять, что самые страшные ее фантазии не отражают, даже слабо и блекло, истинную картину стремительно набирающего обороты реального кошмара, еще не наступило.
Молодая женщина неожиданно вошла во вкус поздних обедов в одиночестве, в пустынных залах известных московских ресторанов. Во-первых, энергия, проснувшаяся в ней после долгой спячки, выплескивалась теперь наружу плотными тугими сгустками, ее необходимо было не только восстанавливать, но и множить – самые главные и воистину великие дела ждали ее впереди.
«Любопытно, – подумала она, внимательно изучая пухлое меню в дорогом кожаном переплете модного ресторана «Гранд Опера», – обычно ведь это происходит весною: пробуждение жизненных сил и всякое прочее из этой серии. Сейчас лее, наоборот, осень уже… Странно все у меня, не как у всех». Последняя мысль ей очень не понравилась, и она без особых проблем отшвырнула ее от себя, забыв в ту же секунду, к тому же меню ресторана было обширным и занимательным.
Сегодняшний день выдался пасмурным, уже почти по-настоящему осенним, и она остановила свой выбор на солидном знаменитом ресторане, почему-то решив, что там должно быть тепло и уютно. Она не ошиблась. Роскошь интерьеров, стилизованных под классический кафешантан начала века, превзошла все ее ожидания. Впрочем, сейчас, совершенно свободный от посетителей, зал ресторана вовсе таковым не казался. Полукруглая площадка сцены, обрамленная тяжелым занавесом, струящимся многослойными потоками темного бархата; с настоящей, как в театре, оркестровой ямой – в центре зала; обитая тем же красным бархатом мебель, бархатные занавеси повсюду, несколько отдельных кабинетов в амфитеатре, повторяющих расположение и форму театральных лож, создавали совершенную атмосферу театрального зала, в тот короткий отрезок таинственного затишья, когда закончены дневные репетиции и прогоны, а до вечернего спектакля осталось еще пара часов. В эти часы в пустом театральном зале творятся, как правило, самые удивительные и загадочные истории, обращенные случайно подглядевшими их служителями сцены в легенды, передаваемые потом многими поколениями закулисья. На сцене появляются тогда тени давно покинувших этот мир примадонн, и слышатся рукоплескания невидимой взору публики, рыдают скрипки давно уж истлевших оркестров, и взлохмаченные дирижеры, чьих имен, по обыкновению, никто никогда не помнит, мятежно возносят свои палочки к небу, словно грозя кому-то из своего небытия и требуя к себе внимания. Именно таким увиделся вдруг роскошный зал модного ресторана молодой женщине. Себя же представила она юной, но прославленной уже примадонной из действующей ныне труппы, единственной из смертных, кого допускает старинный театр на свое волшебное действо, никак не обозначенное в афишах. И каждый день, в назначенное время, бесшумна и почти невидима, застывает она в густой тени глубокой царской ложи, с трепетом впитывая в себя тайны древних кулис, постепенно растворяясь в вихре неслышимых вальсов и сливаясь с вечными уже, прекрасными, но бесплотными тенями – призраками. Это было чудесное видение, и когда официант, бесшумно ступая по мягкому дорогому ковру, приблизился к ее столику, чтобы принять заказ, она не сразу смогла возвратиться из волшебного мира и несколько секунд глядела на него без страха, но и с нескрываемым изумлением. Удивленный в свою очередь, официант, однако, виду не подал, давая время странной одинокой посетительнице сообразить, что же от нее требуется. И под взглядом его мягких, нахальных и почтительных одновременно глаз она быстро, хотя и без особой радости, возвратилась в реальный мир. Заказ женщина сделала толково, проявив отменное знание застольных тонкостей, чем несколько успокоила встревоженного было официанта.
«По ресторанам девочка обтесалась, – удовлетворенно подумал он, еще раз пробегая только что сделанные записи в своем блокноте, – разумеет, что к чему, а кто – к кому. Три перемены блюд – три перемены вин, не придерешься. Спаржа – с горьковатым «Шевалье-Монтраше», год выбран со знанием дела – 1991-й; бретонские устрицы с бутылкой «Дон-Периньона», разумеется «брют»; бисквит – с рюмкой хереса, кофе. Хорошая девочка, чья-то девочка, это точно. Сама в такие годы как есть еще бы не научилась».
Она с удовольствием ожидала заказанного, предвкушая податливую нежность распаренных зеленых побегов под легким ароматным соусом; ледяной упругости устриц, сдобренных каплями свежего лимонного сока; воздушной, тающей на языке сладости бисквита. А пока, потягивая горьковатую ярко-розовую жидкость из высокого бокала – на аперитив она заказала себе «Кампари» с тоником и со льдом, предавалась размышлениям. Собственно, именно это она и взяла за обыкновение последние несколько дней – обедать в пустых ресторанах и, услаждая желудок, нещадно эксплуатировать мозг.
В ее изящной маленькой сумочке с двумя переплетенными буквами «С» вместо застежки (что означало – Коко Шанель, и знак этот в мире модниц так же трепетно чтим, как металлическая звезда о трех углах на капоте автомобиля – в мире автомобилистов), небрежно переброшенной через спинку соседнего стула, лежал аккуратно сложенный газетный лист, с маленькой, всего-то строк в десять, заметкой. Ей было до сих пор удивительно, какую силу затаили в себе эти крохотные буквы, пахнущие типографской краской и ею же пачкающие пальцы. Идея с заметкой была хороша, это она вынуждена была признать, но вот все остальное, что, похоже, затевалось в ее развитие, никуда не годилось. Это молодая женщина сознавала совершенно ясно, особенно теперь, когда сознание ее продуцировало не только идеи, но и совершенные планы их реализации. Кому в голову только могла прийти такая чушь? Полная абракадабра! Нет, все-таки здорово, что, в отличие от всех прочих, она просыпается осенью. Как раз вовремя, чтобы остановить чьи-то дурацкие начинания и подчинить весь процесс своей воле. Как это глупо было привлекать к делу каких-то людей, шарлатанов и вымогателей, как опрометчиво! Но, к счастью, не все еще потеряно – она вовремя проснулась, как спящая красавица в стеклянном гробу, правда, принц при этом не присутствовал и уж тем более не прилагал к этому никаких усилий, даже просто целуя ее заиндевевшие губы. Но что ж тут поделать, обычаи на этой земле таковы, что право на поцелуй принца принцессам приходится отвоевывать самим, самостоятельно просыпаясь в нужное время и вступая в отчаянную борьбу.
«Какой такой – «этой» земле? – вдруг встрепенулась женщина, словно поймав себя на каких-то недозволенных мыслях. – О чем это ты опять? И что это за разговоры, что ты просыпаешься не тогда, когда все? Чушь! Нет никаких необычных просыпаний. Нормальные люди просыпаются утром и засыпают ночью. И все тут! Не о чем больше думать!» Она была намерена поругать себя еще некоторое время, и, быть может, более решительно и сурово, но возле столика снова бесшумно возник официант с подносом, и думать о чем-либо другом, кроме как о нежнейшей горячей спарже, щедро политой густым, источающим восхитительный аромат соусом, было бы просто преступлением с ее стороны. Глоток горьковатого, слегка охлажденного «Шевалье-Монтраше» окончательно привел ее в самое лучшее расположение духа.
«К тому же, – весьма трезво рассудила женщина, – времени остается все меньше и меньше, глупо тратить его на перебранку с самой собою. Давай так, под кофе у тебя должен быть уже совершенно конкретный план. – Разумеется, это предложение было обращено к самой себе, тем более на него следовало ответить. – Что ж, попробуем, – энергично согласилась она, но все же добавила осторожно: – Хотя заранее ничего не хотелось бы обещать».
Левушка Бунин был собой недоволен, но при этом сильно напоминал старательно начищенный медный самовар, лоснящийся от самодовольства и совершенно щенячьей радости, от которой к тому же едва не визжал и не писался, как поступают обычно щенки в минуты великого собачьего счастья.
Дело было в том, что, блестяще, на его взгляд, и без больших затрат исполнив первое из трех желаний полоумного Ангела, он не удержался и исполнил заветную свою мечту – купил новую машину. Разумеется, ухнув на эту вол‹деленную покупку все оставшиеся деньги Ангела и еще кое – что тихо, без объяснений изъятое из Ларисиного сейфа. Бунин лично приобретал его, обустраивая нынешний офис жены, и без малейшего зазрения совести оставил себе второй комплект ключей. Надо сказать, что он уже не раз и не два искренне похвалил себя за предусмотрительность: в сейфе теперь всегда была наличность, у него же, напротив, постоянно ее не хватало. Про сейф и Ларису он забыл в тот же момент, как, отсчитав необходимую сумму, мягко захлопнул тяжелую металлическую дверь, что же касается денег Ангела, которые составили львиную долго платежа, это оказалось не так просто. Бунин почему-то боялся. Причем страх этот был абсолютно необоснованным, и, сколько ни размышлял он на тему: «А что, собственно, мне за это будет?», ответа не находил и от этого начинал к тому же еще и злиться на себя. Впрочем, испуг и злость сливались в сумбурном потоке обуревающих его чувств с радостью и огромным, почти физическим удовольствием. Машина, купленная Буниным, была воистину подарком судьбы, причем подарком удивительно щедрым. Практически новый, черный как вороново крыло, сияющий всем, что в состоянии было сиять, – а таких деталей и частей на корпусе и в салоне машины было предостаточно, – настоящий американский джип «Гран черокки» был заветной мечтой Бунина на протяжении всех последних лет. Судьба определенно хотела наградить его этой восхитительной игрушкой и буквально за руку привела в автосалон одного из бывших рекламодателей, хотя никакой видимой причины для визита у Бунина не было. Далее события развивались стремительно и в каком-то счастливом угаре. Цена на машину была неправдоподобно низкой, но деньги требовались хозяевам немедленно. Бунин сел за руль джипа, малодушно убеждая себя в том, что просто хочет на несколько минут испытать наслаждение от пребывания за рулем такой машины, но уже в первую минуту понял, что никакая сила не заставит его с ней расстаться. Он никогда не завидовал всерьез обладателям надменных лимузинов, владельцам плоских, как жабы, спортивных автомобилей самых прославленных и редких марок, и только большие черные джипы манили его, вызывая приступы желчной зависти к их невозмутимым хозяевам. Это была машина одиноких ночных охотников, свирепых и коварных, не знающих страха и жалости, никогда не страдающих от одиночества. Таков был образ черного джипа, созданный воображением Льва Бунина, таким же был и его идеал настоящего мужчины. Порой он считал себя вполне достигшим этих высот, порой комплексовал от сознания, что явно не дотягивает до совершенства. Причем отсутствие соответствующей машины было тому серьезной, если не единственной, причиной. Но час настал, Бунин был близок к окончательному и бесповоротному излечению от своего постыдного, как он считал, комплекса – и не было на свете силы, которая заставила бы его повернуть назад. Сделка состоялась.
Теперь он испытывал нечто, томно воспетое в каком-то пошлом романсе – «страдал и наслаждался». Впрочем, наслаждение все лее было острее и оттесняло смутную тревогу на второй план. Он ехал на встречу с Ангелом, держа в голове готовый сценарий исполнения ее второго желания. Роли в сценарии были четко расписаны, исполнители найдены, ангажированы и только ждали команды появиться на авансцене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42