За весь день на этой планете только сверчки напомнили Галлену о доме. Тропа была широкая и содержалась в порядке.
Не видя в темноте Эверинн, Галлен доверился своей манте. Двигаясь бесшумно, как вечерний туман, он миновал пару нагих любовников, лежащих в глубоких папоротниках.
Еще сто ярдов — и он вышел на огороженный балкон у края города. Там, ближе к лесной опушке, стояла Эверинн, глядя на закат. Прилив покрыл берег, по которому они пришли сюда несколько часов назад. Море стало медно-оранжевым, и огромные волны с белыми гребнями разбивались об известковые скалы. В воде под бурным прибоем светились зеленые огни.
Эверинн стояла тихо, не шевелясь. Несмотря на свою гордую осанку, она была так хрупка, что Галлен мог бы поднять ее одной рукой. Она стояла спиной к нему, но Галлен видел слезы на ее лице. Легкая дрожь пробежала по ней, словно она старалась сдержать рыдания.
— Пришел посмотреть на факельщиков? — спросила она, кивнув на зеленые огоньки в прибое. — Красивые рыбы. Каждая охотится со своим фонариком.
Галлен подошел и положил руки ей на плечи. Эверинн вздрогнула, как будто от неожиданности. Мускулы под ладонями Галлена были тверды, напряжены, и он начал легонько массировать их.
Он собирался попросить у Эверинн разрешения сопровождать ее, но она казалась такой печальной, что у него не повернулся язык.
— Рыба меня не волнует. Скажи, о чем ты плачешь?
После долгого молчания Эверинн произнесла:
— Ни о чем. Просто я…
— Тебе грустно? — прошептал Галлен. — Почему?
Эверинн смотрела в морскую даль.
— Знаешь, сколько лет было моей матери? — Голос звучал так тихо, что Галлен едва слышал его за шумом прибоя.
— Несколько тысяч, наверно? — предположил Галлен. Семаррита все-таки принадлежала к числу бессмертных, да и Вериасс говорил, что служил ей шесть тысяч лет.
— А знаешь ты, сколько лет мне?
— Восемнадцать, двадцать.
— Скоро будет три, — уточнила Эверинн. Галлен оторопел. — Когда моя мать погибла, Вериасс вырастил ее клон — меня. Он выращивал меня в автоклаве на Шинтоле, чтобы ускорить процесс. Он не мог позволить мне иметь нормальное детство — вдруг бы я порезалась или сломала себе что-нибудь. Пока я была в автоклаве, он с помощью мант обучал меня истории, этике, психологии. Теперь я знаю все о жизни, но самой жизни не знаю совсем.
— И ты боишься, что через несколько дней твоя жизнь может закончиться?
— Я не просто боюсь, я это знаю. Моя мать была намного старше и мудрее меня. Дрононы покушались на рубежи ее владений несколько тысяч лет. У нее были многие века на то, чтобы подготовиться к сражению с ними, и все-таки она погибла. Думаю, что мои шансы на победу равны нулю. И даже в случае победы меня постигнет перемена. Ты знаешь, что такое контакт с персональным интеллектом, знаешь боль и восторг этого общения. Но омниразум имеет размер планеты и содержит больше информации, чем триллион персональных интеллектов, вместе взятых. Я… просто букашка по сравнению с ним. Моя мать постепенно слилась с ним в одно целое, и теперь, когда ее тело мертво, он передаст личность матери ее клонам. В нем хранится все, что называлось моей матерью, — ее мысли, ее мечты, ее воспоминания. И если в меня вольется все это, я больше уже не буду собой. Ее опыт подавит меня, и будет так, будто я никогда не существовала.
— Ты все равно останешься собой, — сказал Галлен в надежде ее утешить. — Этого у тебя никто не отнимет. — Но он знал, что это неправда. Для омниразума Эверинн — всего лишь скорлупка, оболочка великой правительницы Семарриты, которую надо заполнить. Эверинн неизмеримо вырастет, узнает гораздо больше, чем дано узнать ему и миллиардам других. Но ее личность, ее суть будет отброшена прочь, как нечто, не имеющее значения.
Эверинн посмотрела ему в глаза с печальной улыбкой.
— Ты, безусловно, прав, — сказала она, желая его успокоить. Ветер развевал ее темные волосы. Галлен смотрел в ее синие глаза.
— Твое место мог бы занять кто-нибудь другой, — предложил он. — Есть ведь и другие таррины. Может быть, Бабушка согласилась бы править вместо тебя.
— Она опытная правительница, но мое место занять не сможет, — покачала головой Эверинн. — Пост нужно заслужить, и Бабушка не сумела этого сделать. Всем тарринам известен план Семарриты вернуться в качестве своего клона. Я порой сомневаюсь, достойна ли я стать Слугой Всех Людей, но таррины смотрят на меня как на продолжение Семарриты. Они говорят, что, как только я соединюсь с омниразумом, моя коротенькая жизнь утратит все свое значение. Я стану Семарритой. — Эверинн вздохнула, переводя дух. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал сегодня.
— О чем ты?
— О том моменте, когда ты навел на нас огнемет. Я рада, что ты не из тех, кто слепо идет за мной. Слишком немногие интересуются тем, что же мной движет.
— А тебе кажется, этим следует поинтересоваться?
— Ну конечно! — Наступила тишина, и Галлен услышал вдалеке чей-то смех. Темнело, и Галлен чувствовал, что ему надо бы уйти, но Эверинн была так близко, на расстоянии ладони. Она приблизила к нему свое лицо и поцеловала Галлена, обвив его руками.
— Спроси меня об этом, — горячо прошептала она. Губы у нее были теплые, зовущие.
Галлен понял ее слова буквально.
— Ты боишься, что скоро умрешь, — прошептал он, целуя ее в ответ. Она прижалась к нему.
— Я; кажется, влюбляюсь в тебя, — шепнула она. — Я хочу знать, на что похожа влюбленность у такой, как я.
Галлен, пораженный тоном ее слов, отстранился:
— Вериасс был хранителем твоей матери. Был ли он также ее любовником?
Эверинн кивнула, и Галлен внезапно понял все. Как только омниразум передаст Эверинн все, что в нем заложено, она станет Семарритой во всех отношениях. Вериасс боролся не только за то, чтобы вернуть народу его правительницу, — он стремился воскресить свою жену.
— Он никогда не прикасался ко мне, никогда не говорил мне о любви, — сказала Эверинн. — Но я вижу, как я мучаю его. Я для него лишь дитя, тень женщины, которую он любит. Иногда он смотрит на меня, и я вижу, как терзает его желание.
Галлен слышал, как колотится ее сердце у его груди.
— Подари мне эту ночь, — сказала она. — Что бы ни случилось потом, позволь мне остаться в эту ночь с тобой.
Галлен заглянул в ее большие глаза, ощущая тепло ее тела.
— Я знаю, ты хочешь меня, — говорила она. — Я прочла это в твоих глазах в первый же миг нашей встречи. И я тоже хочу тебя.
Потрясенный Галлен дрожал. Она поистине самая прекрасная, самая совершенная из женщин, которых он встречал, и ему больно было сознавать, что им никогда не быть вместе. Галлен не обманывался в своих чувствах. Попроси она его стать ее лордом-хранителем, сражаться за нее с дрононами — и он сделал бы это с радостью, охотно рискуя своей жизнью день за днем, час за часом.
Но она могла обещать ему только одну ночь любви. Эверинн, не отстраняясь от него, сняла с себя верхнюю и нижнюю одежду. Ее груди были маленькие, но дерзкие, бедра точеные и сильные. Часто дыша, она освободила от одежды Галлена и увлекла его за собой в высокую мягкую траву на террасе, и они любили друг друга долго и медленно.
А после лежали рядом нагие. Волны внизу набегали на известковые утесы, и рыбы-факельщики озаряли океан бледно-зеленым светом. Вверху проплывали тучи и зажигались звезды, вскоре усеяв все небо. Теплый ветер качал ветвями, и Галлен обрел покой.
Эверинн прижалась к нему, и они уснули. Когда Галлен проснулся, ветер стал прохладнее, большой косяк факельщиков уплыл, и ночь стояла над ними, как шатер. Галлен обнял Эверинн, оберегая ее. Он не мог не думать о том, что это — начало и конец их любви. Они скрепили это событие тем малозначительным актом, который совершили, — но будущее неотвратимо, и завтра, что бы ни случилось, ветер перемен унесет их в разные стороны, как два листка, сорванных с дерева. Небо вверху было так огромно, так беспредельно, что Галлен остро ощутил свою и ее наготу под сводом безбрежной, пугающей тьмы, готовой рухнуть на них.
Тогда Галлен увидел Вериасса, стоящего во мраке у начала тропы. Галлен вздрогнул и сделал движение, чтобы сесть и набросить на себя одежду, но Вериасс приложил палец к губам.
— Тише, не разбуди ее, — срывающимся голосом сказал он. — Накинь на нее платье, чтобы она не озябла.
Галлен послушался и оделся сам. При этом он краем глаза следил за Вериассом, опасаясь, как бы старик не бросился на него, но тот испытывал боль, а не гнев. Сложив руки на животе, Вериасс отвернулся и медленно зашагал по тропе назад.
Галлен последовал за ним. Старик шел, напряженно выпрямив спину. Галлен, чувствуя необходимость прервать молчание, тихо сказал:
— Прости, но я…
Вериасс повернулся и тяжело посмотрел на него.
— Незачем извиняться, — с болью проговорил он. — Что же делать, если Эверинн предпочла тебя мне. Полагаю, это только естественно. Она молодая женщина, а ты привлекательный мужчина. А я — что ж… — Он вскинул руки и бессильно уронил их.
— Я сожалею, — сказал Галлен, не зная, что говорить.
Вериасс подошел ближе, негодующе потрясая пальцем:
— Молчи! Ты не знаешь, что такое горе. Я любил ее шесть тысяч лет. И твоей любви далеко до моей!
— Нет! — вскричал Галлен, охваченный внезапной яростью. — Ты любил ее мать, ублюдок несчастный! Эверинн — не Семаррита! Да, она подчиняется тебе, она соглашается соединиться с омниразумом для блага своего народа, но когда это случится — ты уничтожишь ее. Ты готов убить свою дочь, чтобы получить обратно любимую женщину!
У Вериасса загорелись глаза и раздулись ноздри. Галлен заметил, что с помощью манты видит в темноте лучше, чем обычно. Его мускулы напряглись, и он пригнулся, когда Вериасс ударил, стараясь сохранять спокойствие и не поддаваться эмоциям. Он ударил Вериасса в живот, но старик тоже увернулся и взмахнул ногой, метя Галлену в грудь.
Оба закружились на месте, молотя кулаками и ногами в темноте. Вериасс был точно призрак — его невозможно было достать. Галлен, руководимый мантой, вел бой так, что уже мог бы уложить с дюжину тиргласских разбойников, но еще ни разу не нанес Вериассу сколько-нибудь весомого удара. Иногда Галлену казалось, что он вот-вот попадет в цель, и его надежды оживали. Но не сумев нанести ни одного удара за три минуты, он начал уставать и понял, что теперь пришел черед Вериасса атаковать.
Галлен отступил на шаг и приготовился к обороне. Вериасс, судя по дыханию, ничуть не устал.
— Я носил эту манту шесть тысяч лет, — сказал он, — и продолжал бы ее носить, если бы не боялся, что мне из-за нее откажут в праве на поединок. Это я научил ее почти всему, что она знает.
Сказав это, он бросился на Галлена. Первые удары Галлен отвел, но потом Вериасс нанес удар головой, который Галлен попытался отразить запястьем. Старик оказался куда сильнее, чем представлялось Галлену, и рука едва не переломилась. Удар попал Галлену в подбородок, и молодой человек растянулся на земле.
Он сразу же вскочил, во всем положившись на манту. Вериасс начал смертоносный танец, чтобы сломать оборону противника. Манта шепнула Галлену, что эта комбинация состоит из четырнадцати прыжков, и быстро показала ему всю последовательность, чтобы он мог избежать фатального исхода.
Через сорок секунд Вериасс отскочил, запыхавшись, оценивающе взглянул на Галлена и снова кинулся в бой. Его руки и ноги мелькали так быстро, что манта Галлена не поспевала за ним, и Галлен оборонялся наугад, отступая все дальше в лес. Вериасс метил ему в лицо, и Галлен подумал, что сейчас последует удар в живот, но Вериасс взвился в воздух, целя ногой ему в грудь. Галлен подставил руку, но Вериасс перевернулся в воздухе, и вся сила удара обрушилась на эту руку.
Вериасс целился в нервный узел, и рука Галлена онемела. Вторым пинком Вериасс угодил Галлену по ребрам, так что молодой человек не мог вздохнуть, извернулся в воздухе и третьим пинком сбил манту с головы Галлена.
Галлен упал на землю, ловя ртом воздух и злобно глядя снизу на Вериасса. Без манты он старику не соперник. И даже с мантой не соперник.
Вериасс стоял над ним, тяжело дыша. С Галлена градом лился пот, и без манты он почти ничего не видел во мраке, но различал горящие глаза Вериасса. Приподняв пострадавшую руку, Галлен убедился, что онемевшие пальцы с трудом повинуются ему.
— Ты мне не нужен, — сказал Вериасс. — И не пойдешь с нами.
— Думаю, у Эверинн будет другое мнение на этот счет.
— А я думаю, что не стану ее слушать.
— Что ж, ты никогда ее не слушал. Ты шлешь ее на смерть, не слушая ее криков.
— И тебя это ужасает? — грубо спросил Вериасс внезапно севшим голосом.
— Да. Ты меня ужасаешь.
Старик слабо кивнул и вдруг оперся о ствол дерева, ища опоры. Глаза его рассеянно бегали по сторонам, словно он что-то потерял.
— Ладно, пусть так. Я сам себя ужасаю. Недаром у нас говорят: «На старых политиках лежит проклятие, ведь им приходится до конца своих дней жить в мире, который они сами создали».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Не видя в темноте Эверинн, Галлен доверился своей манте. Двигаясь бесшумно, как вечерний туман, он миновал пару нагих любовников, лежащих в глубоких папоротниках.
Еще сто ярдов — и он вышел на огороженный балкон у края города. Там, ближе к лесной опушке, стояла Эверинн, глядя на закат. Прилив покрыл берег, по которому они пришли сюда несколько часов назад. Море стало медно-оранжевым, и огромные волны с белыми гребнями разбивались об известковые скалы. В воде под бурным прибоем светились зеленые огни.
Эверинн стояла тихо, не шевелясь. Несмотря на свою гордую осанку, она была так хрупка, что Галлен мог бы поднять ее одной рукой. Она стояла спиной к нему, но Галлен видел слезы на ее лице. Легкая дрожь пробежала по ней, словно она старалась сдержать рыдания.
— Пришел посмотреть на факельщиков? — спросила она, кивнув на зеленые огоньки в прибое. — Красивые рыбы. Каждая охотится со своим фонариком.
Галлен подошел и положил руки ей на плечи. Эверинн вздрогнула, как будто от неожиданности. Мускулы под ладонями Галлена были тверды, напряжены, и он начал легонько массировать их.
Он собирался попросить у Эверинн разрешения сопровождать ее, но она казалась такой печальной, что у него не повернулся язык.
— Рыба меня не волнует. Скажи, о чем ты плачешь?
После долгого молчания Эверинн произнесла:
— Ни о чем. Просто я…
— Тебе грустно? — прошептал Галлен. — Почему?
Эверинн смотрела в морскую даль.
— Знаешь, сколько лет было моей матери? — Голос звучал так тихо, что Галлен едва слышал его за шумом прибоя.
— Несколько тысяч, наверно? — предположил Галлен. Семаррита все-таки принадлежала к числу бессмертных, да и Вериасс говорил, что служил ей шесть тысяч лет.
— А знаешь ты, сколько лет мне?
— Восемнадцать, двадцать.
— Скоро будет три, — уточнила Эверинн. Галлен оторопел. — Когда моя мать погибла, Вериасс вырастил ее клон — меня. Он выращивал меня в автоклаве на Шинтоле, чтобы ускорить процесс. Он не мог позволить мне иметь нормальное детство — вдруг бы я порезалась или сломала себе что-нибудь. Пока я была в автоклаве, он с помощью мант обучал меня истории, этике, психологии. Теперь я знаю все о жизни, но самой жизни не знаю совсем.
— И ты боишься, что через несколько дней твоя жизнь может закончиться?
— Я не просто боюсь, я это знаю. Моя мать была намного старше и мудрее меня. Дрононы покушались на рубежи ее владений несколько тысяч лет. У нее были многие века на то, чтобы подготовиться к сражению с ними, и все-таки она погибла. Думаю, что мои шансы на победу равны нулю. И даже в случае победы меня постигнет перемена. Ты знаешь, что такое контакт с персональным интеллектом, знаешь боль и восторг этого общения. Но омниразум имеет размер планеты и содержит больше информации, чем триллион персональных интеллектов, вместе взятых. Я… просто букашка по сравнению с ним. Моя мать постепенно слилась с ним в одно целое, и теперь, когда ее тело мертво, он передаст личность матери ее клонам. В нем хранится все, что называлось моей матерью, — ее мысли, ее мечты, ее воспоминания. И если в меня вольется все это, я больше уже не буду собой. Ее опыт подавит меня, и будет так, будто я никогда не существовала.
— Ты все равно останешься собой, — сказал Галлен в надежде ее утешить. — Этого у тебя никто не отнимет. — Но он знал, что это неправда. Для омниразума Эверинн — всего лишь скорлупка, оболочка великой правительницы Семарриты, которую надо заполнить. Эверинн неизмеримо вырастет, узнает гораздо больше, чем дано узнать ему и миллиардам других. Но ее личность, ее суть будет отброшена прочь, как нечто, не имеющее значения.
Эверинн посмотрела ему в глаза с печальной улыбкой.
— Ты, безусловно, прав, — сказала она, желая его успокоить. Ветер развевал ее темные волосы. Галлен смотрел в ее синие глаза.
— Твое место мог бы занять кто-нибудь другой, — предложил он. — Есть ведь и другие таррины. Может быть, Бабушка согласилась бы править вместо тебя.
— Она опытная правительница, но мое место занять не сможет, — покачала головой Эверинн. — Пост нужно заслужить, и Бабушка не сумела этого сделать. Всем тарринам известен план Семарриты вернуться в качестве своего клона. Я порой сомневаюсь, достойна ли я стать Слугой Всех Людей, но таррины смотрят на меня как на продолжение Семарриты. Они говорят, что, как только я соединюсь с омниразумом, моя коротенькая жизнь утратит все свое значение. Я стану Семарритой. — Эверинн вздохнула, переводя дух. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал сегодня.
— О чем ты?
— О том моменте, когда ты навел на нас огнемет. Я рада, что ты не из тех, кто слепо идет за мной. Слишком немногие интересуются тем, что же мной движет.
— А тебе кажется, этим следует поинтересоваться?
— Ну конечно! — Наступила тишина, и Галлен услышал вдалеке чей-то смех. Темнело, и Галлен чувствовал, что ему надо бы уйти, но Эверинн была так близко, на расстоянии ладони. Она приблизила к нему свое лицо и поцеловала Галлена, обвив его руками.
— Спроси меня об этом, — горячо прошептала она. Губы у нее были теплые, зовущие.
Галлен понял ее слова буквально.
— Ты боишься, что скоро умрешь, — прошептал он, целуя ее в ответ. Она прижалась к нему.
— Я; кажется, влюбляюсь в тебя, — шепнула она. — Я хочу знать, на что похожа влюбленность у такой, как я.
Галлен, пораженный тоном ее слов, отстранился:
— Вериасс был хранителем твоей матери. Был ли он также ее любовником?
Эверинн кивнула, и Галлен внезапно понял все. Как только омниразум передаст Эверинн все, что в нем заложено, она станет Семарритой во всех отношениях. Вериасс боролся не только за то, чтобы вернуть народу его правительницу, — он стремился воскресить свою жену.
— Он никогда не прикасался ко мне, никогда не говорил мне о любви, — сказала Эверинн. — Но я вижу, как я мучаю его. Я для него лишь дитя, тень женщины, которую он любит. Иногда он смотрит на меня, и я вижу, как терзает его желание.
Галлен слышал, как колотится ее сердце у его груди.
— Подари мне эту ночь, — сказала она. — Что бы ни случилось потом, позволь мне остаться в эту ночь с тобой.
Галлен заглянул в ее большие глаза, ощущая тепло ее тела.
— Я знаю, ты хочешь меня, — говорила она. — Я прочла это в твоих глазах в первый же миг нашей встречи. И я тоже хочу тебя.
Потрясенный Галлен дрожал. Она поистине самая прекрасная, самая совершенная из женщин, которых он встречал, и ему больно было сознавать, что им никогда не быть вместе. Галлен не обманывался в своих чувствах. Попроси она его стать ее лордом-хранителем, сражаться за нее с дрононами — и он сделал бы это с радостью, охотно рискуя своей жизнью день за днем, час за часом.
Но она могла обещать ему только одну ночь любви. Эверинн, не отстраняясь от него, сняла с себя верхнюю и нижнюю одежду. Ее груди были маленькие, но дерзкие, бедра точеные и сильные. Часто дыша, она освободила от одежды Галлена и увлекла его за собой в высокую мягкую траву на террасе, и они любили друг друга долго и медленно.
А после лежали рядом нагие. Волны внизу набегали на известковые утесы, и рыбы-факельщики озаряли океан бледно-зеленым светом. Вверху проплывали тучи и зажигались звезды, вскоре усеяв все небо. Теплый ветер качал ветвями, и Галлен обрел покой.
Эверинн прижалась к нему, и они уснули. Когда Галлен проснулся, ветер стал прохладнее, большой косяк факельщиков уплыл, и ночь стояла над ними, как шатер. Галлен обнял Эверинн, оберегая ее. Он не мог не думать о том, что это — начало и конец их любви. Они скрепили это событие тем малозначительным актом, который совершили, — но будущее неотвратимо, и завтра, что бы ни случилось, ветер перемен унесет их в разные стороны, как два листка, сорванных с дерева. Небо вверху было так огромно, так беспредельно, что Галлен остро ощутил свою и ее наготу под сводом безбрежной, пугающей тьмы, готовой рухнуть на них.
Тогда Галлен увидел Вериасса, стоящего во мраке у начала тропы. Галлен вздрогнул и сделал движение, чтобы сесть и набросить на себя одежду, но Вериасс приложил палец к губам.
— Тише, не разбуди ее, — срывающимся голосом сказал он. — Накинь на нее платье, чтобы она не озябла.
Галлен послушался и оделся сам. При этом он краем глаза следил за Вериассом, опасаясь, как бы старик не бросился на него, но тот испытывал боль, а не гнев. Сложив руки на животе, Вериасс отвернулся и медленно зашагал по тропе назад.
Галлен последовал за ним. Старик шел, напряженно выпрямив спину. Галлен, чувствуя необходимость прервать молчание, тихо сказал:
— Прости, но я…
Вериасс повернулся и тяжело посмотрел на него.
— Незачем извиняться, — с болью проговорил он. — Что же делать, если Эверинн предпочла тебя мне. Полагаю, это только естественно. Она молодая женщина, а ты привлекательный мужчина. А я — что ж… — Он вскинул руки и бессильно уронил их.
— Я сожалею, — сказал Галлен, не зная, что говорить.
Вериасс подошел ближе, негодующе потрясая пальцем:
— Молчи! Ты не знаешь, что такое горе. Я любил ее шесть тысяч лет. И твоей любви далеко до моей!
— Нет! — вскричал Галлен, охваченный внезапной яростью. — Ты любил ее мать, ублюдок несчастный! Эверинн — не Семаррита! Да, она подчиняется тебе, она соглашается соединиться с омниразумом для блага своего народа, но когда это случится — ты уничтожишь ее. Ты готов убить свою дочь, чтобы получить обратно любимую женщину!
У Вериасса загорелись глаза и раздулись ноздри. Галлен заметил, что с помощью манты видит в темноте лучше, чем обычно. Его мускулы напряглись, и он пригнулся, когда Вериасс ударил, стараясь сохранять спокойствие и не поддаваться эмоциям. Он ударил Вериасса в живот, но старик тоже увернулся и взмахнул ногой, метя Галлену в грудь.
Оба закружились на месте, молотя кулаками и ногами в темноте. Вериасс был точно призрак — его невозможно было достать. Галлен, руководимый мантой, вел бой так, что уже мог бы уложить с дюжину тиргласских разбойников, но еще ни разу не нанес Вериассу сколько-нибудь весомого удара. Иногда Галлену казалось, что он вот-вот попадет в цель, и его надежды оживали. Но не сумев нанести ни одного удара за три минуты, он начал уставать и понял, что теперь пришел черед Вериасса атаковать.
Галлен отступил на шаг и приготовился к обороне. Вериасс, судя по дыханию, ничуть не устал.
— Я носил эту манту шесть тысяч лет, — сказал он, — и продолжал бы ее носить, если бы не боялся, что мне из-за нее откажут в праве на поединок. Это я научил ее почти всему, что она знает.
Сказав это, он бросился на Галлена. Первые удары Галлен отвел, но потом Вериасс нанес удар головой, который Галлен попытался отразить запястьем. Старик оказался куда сильнее, чем представлялось Галлену, и рука едва не переломилась. Удар попал Галлену в подбородок, и молодой человек растянулся на земле.
Он сразу же вскочил, во всем положившись на манту. Вериасс начал смертоносный танец, чтобы сломать оборону противника. Манта шепнула Галлену, что эта комбинация состоит из четырнадцати прыжков, и быстро показала ему всю последовательность, чтобы он мог избежать фатального исхода.
Через сорок секунд Вериасс отскочил, запыхавшись, оценивающе взглянул на Галлена и снова кинулся в бой. Его руки и ноги мелькали так быстро, что манта Галлена не поспевала за ним, и Галлен оборонялся наугад, отступая все дальше в лес. Вериасс метил ему в лицо, и Галлен подумал, что сейчас последует удар в живот, но Вериасс взвился в воздух, целя ногой ему в грудь. Галлен подставил руку, но Вериасс перевернулся в воздухе, и вся сила удара обрушилась на эту руку.
Вериасс целился в нервный узел, и рука Галлена онемела. Вторым пинком Вериасс угодил Галлену по ребрам, так что молодой человек не мог вздохнуть, извернулся в воздухе и третьим пинком сбил манту с головы Галлена.
Галлен упал на землю, ловя ртом воздух и злобно глядя снизу на Вериасса. Без манты он старику не соперник. И даже с мантой не соперник.
Вериасс стоял над ним, тяжело дыша. С Галлена градом лился пот, и без манты он почти ничего не видел во мраке, но различал горящие глаза Вериасса. Приподняв пострадавшую руку, Галлен убедился, что онемевшие пальцы с трудом повинуются ему.
— Ты мне не нужен, — сказал Вериасс. — И не пойдешь с нами.
— Думаю, у Эверинн будет другое мнение на этот счет.
— А я думаю, что не стану ее слушать.
— Что ж, ты никогда ее не слушал. Ты шлешь ее на смерть, не слушая ее криков.
— И тебя это ужасает? — грубо спросил Вериасс внезапно севшим голосом.
— Да. Ты меня ужасаешь.
Старик слабо кивнул и вдруг оперся о ствол дерева, ища опоры. Глаза его рассеянно бегали по сторонам, словно он что-то потерял.
— Ладно, пусть так. Я сам себя ужасаю. Недаром у нас говорят: «На старых политиках лежит проклятие, ведь им приходится до конца своих дней жить в мире, который они сами создали».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46