понарядней и попроще.
– Ладно, к ночи придем да унесем. Как хорошо, мадам Рампон нету!
– Да уж мадама твоя мигом бы пронюхала. Хоть бы умыться успеть, всяк сразу скажет, что с чердака.
Однако не в чердаке заключалась главная трудность сборов. Кое-что надлежало взять из комнаты Ореста, чьи вещи еще лежали на своих местах неразобранными, ожидая сороковин. По семь раз на дню наведывались туда то Кирилла Иванович, то Елизавета Федоровна.
– Вот чего, – уже не заботясь о чистоте платья, о коей, впрочем, уже трудно было порадеть, Нелли уселась на пол. – Вместе туда нельзя. Одну меня застанут, так отговорюсь как-нибудь. Зашла, мол, посидеть. И брать ничего нельзя, до самого отъезда. Я тебе, Катька, скажу, куда положила, а ты в последнюю минуточку забежишь да возьмешь. Пистолеты я возьму старые, Ла Марровой работы. Я их хорошо знаю. Орест их и не брал в Петербурх-то, им лет тридцать, если не боле. А шпагу ту, что с закрытым эфесом.
– Шпагу-то зачем? И колоться ты ей не умеешь.
– Умею… капельку.
– Что толку? Только людей тешить – мальчишки при шпаге не ходят. Нешто ты офицер или чиновник? А какого такого чину?
– Я носить шпагу не стану, – тихонько сказала Нелли. – В клади припрячем. А все-таки покойнее как-то с ней.
– Тогда и кинжалы возьми, два.
– Эх, не рано ли сборы-то затеяли? – вздохнула Параша. – Ну как не отпустит барыня-то?
– Отпустит, непременно отпустит, – уверенно ответила Нелли, и сама же задалась вопросом: отчего взялась эта уверенность? Однако что-то говорило ей, уверенность не напрасна. Все выйдет так, как она затеяла.
Глава IX
И позволение вправду было дано, хотя сборы затянулись почти на неделю. Всю девичью посадили за работу, в том числе и Катю с Парашей – по два дня не было возможности иной раз перемолвиться словом. Но и у Нелли работы было хоть отбавляй – ей надо было тайком исписать целую гору бумаги. Кто только подсказывал ей, маленькой Нелли Сабуровой, все эти хитрости?
И вот, наконец, карета стояла у лестницы, запряженная гнедой парой. Дом был пуст: все от мала до велика высыпали прощаться с Нелли.
– И не вздумай ввечеру гулять по саду! Ох, не знаю, зачем только я тебя отпустила…
– Нижайший поклон княгинюшке от ее покорного слуги… Уж не заставь нас краснеть за твое воспитание, Нелли!
– Не вздумаю, маменька, постараюся, папенька!
– В гостях постись: вот уж воистину, в чужой-то монастырь со своим уставом негоже…
Пора! Нелли испуганно всплеснула руками.
– Ой, рисунки мои! Чуть не забыла!
– Да зачем они тебе? Воротишься – дорисуешь!
– Нет, я хочу к Успенью дорисовать и собак, и натюрморты! Катька, беги скорей! Рисунки на столе у меня, да ящик возьми с красками!
Катя сорвалась, выскочила из кареты и помчалась в дом.
– Ну вот, придумала… Нелли, как-то ты поститься станешь, без куриного бульону, без бараньих котлеток… – Елизавета Федоровна отерла глаза платочком.
– Да полно, дорогая, уж она не малое дитя, – Кирилла Иванович вытащил из кармана табакерку, украшенную портретом бабушки в молодости, размял в пальцах душистую рыжую понюшку. Нелли с болью в сердце поняла вдруг, что увидит родителей, быть может, не скоро.
Катя бежала уже обратно, бережно неся у груди свернутые трубкою листы картона и черный деревянный ящик. По ее довольной мине Нелли сразу поняла, что все удалось: в рисунках лежали шпага и кинжалы, вместо выброшенных накануне в ретирад ванночек с акварелями в ящике покоились пистолеты. Удача, во всем удача!
– Ну, храни тебя Господь, душа моя! – Елизавета Федоровна сжала Нелли в объятиях.
– С Богом! – Кирилла Иванович махнул рукой. – Фавл, трогай!
– Н-но, родимые! – Фавушка тряхнул вожжами.
Старые липы побежали мимо окон, с вынутыми по-летнему стеклами. Вот прилегли в конце аллеи каменные Прет и Акрисий, вот отстала дворовая детвора, с визгом бегущая за каретой, вот дорога изогнулась, огибая пруд. Прощай, милое Сабурово!
– У-фф! – Нелли откинулась на подушки, в полумрак. – Парашка, ты следи, где лучше свернуть-то!
– Да уж слежу, – Параша высунулась в окно.
Катя, тряхнув ненужные листы, вывалила на сиденье зазвеневшие клинки.
– Ай, хороши! Дашь мне этот кинжальчик, ладно?
– Рано делиться, еще вон с кем сладить надо, – Нелли кивнула на козлы.
– Сладим.
– А все ж таки не говори гоп, покуда не перескочишь, – Параша не отрывалась от окна.
– Да ладно вам, – Катя надулась.
– А ты наверное знаешь, что никого в лесниковой сторожке нету теперь?
– Никого, касатка, и до пятницы не будет. – Параша подскочила на сиденьи и принялась молотить кулачком по двери. – Эй!! Фавушка, налево сворачивай после березы, слышь, в лес и налево!
– Чего раскомандовалась-то? – недовольно отозвался Фавушка. – Алёна Кирилловна, нешто впрямь налево?
– Считай, что я и приказала! – со смехом ответила Нелли. Поняв шутку, Параша и Катя тоже захохотали.
– Так ить не по пути! Чего время-то в дороге терять, эдак не пришлось бы в чистом поле ночевать, – заворчал Фавушка.
– Сворачивай, сворачивай!
Лесная дорожка никак не предназначалась для кареты: ветви с обеих сторон полезли в окошки, зашуршали по крыше.
– Стой!!
– Тпр-ру…
На маленькой лужайке, утонувшей в зарослях орешника, стоял новенькой, желтый еще домик в одно окошко, похожий на баньку.
– Снимай сундуки, заноси в дом! Живее!
– Вот чего надумали, сундуки снимать, – Фавушка начал сердиться всерьез. – Вот святой истинный крест, поверну назад, пусть с вами, баловницами, барин разбирается.
– Не повернешь, Фавушка, – произнесла Нелли очень тихо. – Не дослужил ты Оресту, так теперь мне дослужи. Никуда ты не повернешь и все сделаешь, что мне надобно. Мне, а не папеньке с маменькой. Снимай сундуки.
В домишке было ярко и чисто, как внутри яичного желтка. Под ногами хрустели смолистые, свежие стружки.
– Печь топить не вздумайте, угореть можно, – проговорила Параша, склоняясь в сундук. – Не пробовали ее еще.
– Да незачем нам, – Катя быстро скинула на пол сарафан.
Содержимое сундуков, быстро оказавшееся на полу, было тут же разделено надвое. Большую часть составили платья и вещи Нелли, меньшую – детская одежда Ореста.
Никак нельзя было удержаться от смеху, глядя на растерянность Параши, натягивающей узковатое для нее платьице Нелли.
– Господи, ну какая из меня барышня! Поймет вить, по говору поймет!
– Так ты говори поменьше! Да, мол, нет, вот и все. Ну решит, что я дурочка, меньше лезть будет!
– А по-французски начнет? Тогда как?
– Глаза таращи и молчи. Решит, что я лентяйка! Тоже быстро надоест. Не трусь, Парашка, у ней даже портрету моего нет! Главное, письма не забывай слать, зря я их писала, что ли?
– А ну как приписать чего попросит, да при ней?
– Упадешь, пальцы ушибешь! Из всего можно вывернуться, главное, не трусь!
С этими словами Нелли уверенно натянула мужские панталоны. С волосами сладила Катя: не прошло и минуты, как тугая золотистая косица, cкрепленная лиловой пряжкою, ударила Нелли между лопаток.
– Вот тебе на, мальчишкой-то тебе даже лучше! – Катя отступила на шаг, любуясь своей работой. Перед нею стоял тоненький, ладный мальчик, необычайно изящный сложением, с горделивым профилем и надменным подбородком. – То ли коса тебе личит, даже не пойму… Мука-то эта где? Вот, нашла, прикрой лицо платочком-то!
Насыпав на ладонь пригоршню пудры, Катя изо всех сил дунула.
– Ну вот, куафюра готова. На камзол-то не попало? Погоди, с плеча стряхну!
Сама Катя минутою раньше оборотилась мальчиком-лакеем.
– Катька, не годится! – Параша с несчастным лицом поправила туфельку. – Ох, жмет-то…
– Чего не годится?
– Длинновата коса, вот чего. У ней – ниже лопаток, а у тебя ниже пояса. Так не носят.
– Эх, резать жалко!
– Парашка права. Длинно.
– А, ладно! Где ножницы-то?
Сталь заскрипела в волосах.
– Вот, только ленту по-другому завяжи. Повыше, кисточку-то оставь!
– А это куда девать? – Катя растерянно качнула в ладони кончик косы.
– А как раз сюда! – Параша вытащила из-за печки новенькую чистую кочергу. – Начнут топить и спалят как раз… Только запихнем подальше, вот так… Все равно волосы жечь надо, никак выбрасывать нельзя, только жечь.
– Да уж сто раз слышали.
Наконец превращение подошло к концу. Некоторое время подруги, а вернее, два мальчика и девочка стояли, молча глядя друг на дружку.
– Ну, все! – Нелли вздохнула. – Парашка, пора тебе. Главное помни – Бог весть, сколько нам ездить. Так что просись погостить подольше, покуда весточки не подадим, сиди у княгини.
– Ох, лихо…
– Ничего.
Нелли не узнавала себя, никак не узнавала. Всегда находила она себя не слишком-то храброй девочкой. Покуда не знала азбуки, больше всего любила она разглядывать картинки в книгах. Научившись читать, Нелли читала целыми днями и забросила чтение только с появлением ларца. Все это была мечтательная жизнь, в жизни же действенной Нелли нередко терялась. Что делало ее теперь такой решительной и скорой? А одежда брата, всю короткую жизнь прожившего в действии, словно завершила странное изменение.
– Это что за Маслена перед Успенским? – Фавушка чуть не свалился с козел, когда девочки вышли наружу.
– Нет, Фавушка, это не Масленица. – Нелли встряхнула головой, осваиваясь с непривычной тяжестью на затылке. – Просто ты повезешь вместо меня к княгине Парашу. Словно она – это я, понимаешь? Княгиня меня в лицо-то не знает.
– Господи, Алёна Кирилловна! Уж куда ты собралась, уж не в гости ли к окаянному Венедиктову? – Фавушка перекрестился.
– Далеко я путь держу, Фавушка.
– Значит, верно… Значит, к нему… Опомнись, Алёна Кирилловна! Не отомстишь ты за братца, только сама сгинешь… Верно говорю, он и есть Сатана!
– Зачем мне мстить, никто ведь не знает, честный был выигрыш или нет. А вдруг – честный, как же тогда? Не бойся за меня.
– Алёна Кирилловна, чего ж ты надумала?
– Чего надумала, того теперь не передумаешь.
– Узнают – барин убьет меня, убьет!
– Убьет, Фавушка, – легко согласилась Нелли. – Давай, сундуки-то обратно загружай, ехать пора.
– Что ж, и то верно, – Фавушка сполз с козел. – И так я, горемычный, пережил барина моего, братца молочного. Убьет – так тому и быть.
Сундуки вернулись на свои места.
– Касатка моя, свидимся ли?! – Параша заплакала.
– Бог милостив, езжай себе с Ним. – У Нелли защемило сердце.
Молча смотрели девочки вслед старой карете. Вот подпрыгнула она на ухабе, вот до самых колес укрылась ивовой листвой, вот высвободилась и покатила быстрее… В заднем окошке бледной тенью в последний раз мелькнуло испуганное лицо Параши. Стих вдали грохот.
Глава X
В маленьком домишке девочки дождались полуночи. Лето незаметно пошло уже на убыль, и белесый, словно кусочек облака, серп проступил в голубом небе раньше десятого часа. Вечернее время всегда было у Нелли нелюбимым. Ночь – самая таинственная и волшебная пора суток, утро – самая радостная и живительная, день – веселый… А вечер… Вечер печален и тосклив. Слушая вирши, которыми услаждались взрослые, Нелли иной раз готова была шипеть от досады. Подумать только, им ведь все равно, каким солнцем восхищаться – рассветным или закатным! Рассветное солнце пьянит, в нем хочется купаться как в золотой реке, и щасливой холодок пробирает до дрожи… На рассвете хочется дышать глубоко-глубоко, будто вдыхаешь не только прохладный воздух и запахи цветов, но что-то еще, быть может силу. На закате же хочется не вдыхать, а вздыхать. Роскошные переливы его красок только терзают душу. Впрочем, закат, ах, закат, а сами зажигают все свечи, да садятся за карточные столы, да гремят клавишами клавикордов и хрусталем бокалов! Днем человеку и так весело, а вечером он словно нарочно ищет увеселений…
Но никогда еще не было Нелли так тяжело на душе, как этим странным вечером, когда алые лучи словно кровью окрасили небольшую полянку. Нелли сидела на порожке. Маленькой и бесконечно одинокой казалась она сама себе в непривычном мальчишеском наряде, а весь продуманный дерзостный план предстал зряшной и глупой затеей.
– Экое солнце, – Катя подошла сзади к двери. – Долго еще ждать-то.
– Катька, а ты наверное сладишь дело? – Нелли обернулась, и мальчик, к которому она обращалась, показался ей странно чужим. – Катька! Ох и глупые мы, ох и глупые!
– А чего так?
– Обо всем подумали, а об именах-то не уговорились!
– Ох, верно! Ну как прилюдно бы друг друга да по-девичьи назвать, срам да беда!
– Голубкой да касаткой тоже нельзя. И надо заране привыкнуть, чтоб потом не сбиться.
– Так как же нас звать-то величать, а, молодой барин?
– Не знаю… – Нелли закусила травинку. – Может, мне Орестом и назваться, коли уж я в Орестовом платьи? А тебя бы Фавушкой звала. Привычно, не спутаемся.
– Кабы не в Санкт-Петербурх мы ехали… – Катя нахмурилась. – Встретим, не дай Бог, какого братнего знакомого, а тот и скажет: какой-такой Орест Сабуров? Орест Сабуров помер недавно, да и постарше был.
– Да, негоже. Надо другое имя, чтоб в случае чего сказать, я-де тому Сабурову брат младший… Только как привыкнуть к чужому-то имени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Ладно, к ночи придем да унесем. Как хорошо, мадам Рампон нету!
– Да уж мадама твоя мигом бы пронюхала. Хоть бы умыться успеть, всяк сразу скажет, что с чердака.
Однако не в чердаке заключалась главная трудность сборов. Кое-что надлежало взять из комнаты Ореста, чьи вещи еще лежали на своих местах неразобранными, ожидая сороковин. По семь раз на дню наведывались туда то Кирилла Иванович, то Елизавета Федоровна.
– Вот чего, – уже не заботясь о чистоте платья, о коей, впрочем, уже трудно было порадеть, Нелли уселась на пол. – Вместе туда нельзя. Одну меня застанут, так отговорюсь как-нибудь. Зашла, мол, посидеть. И брать ничего нельзя, до самого отъезда. Я тебе, Катька, скажу, куда положила, а ты в последнюю минуточку забежишь да возьмешь. Пистолеты я возьму старые, Ла Марровой работы. Я их хорошо знаю. Орест их и не брал в Петербурх-то, им лет тридцать, если не боле. А шпагу ту, что с закрытым эфесом.
– Шпагу-то зачем? И колоться ты ей не умеешь.
– Умею… капельку.
– Что толку? Только людей тешить – мальчишки при шпаге не ходят. Нешто ты офицер или чиновник? А какого такого чину?
– Я носить шпагу не стану, – тихонько сказала Нелли. – В клади припрячем. А все-таки покойнее как-то с ней.
– Тогда и кинжалы возьми, два.
– Эх, не рано ли сборы-то затеяли? – вздохнула Параша. – Ну как не отпустит барыня-то?
– Отпустит, непременно отпустит, – уверенно ответила Нелли, и сама же задалась вопросом: отчего взялась эта уверенность? Однако что-то говорило ей, уверенность не напрасна. Все выйдет так, как она затеяла.
Глава IX
И позволение вправду было дано, хотя сборы затянулись почти на неделю. Всю девичью посадили за работу, в том числе и Катю с Парашей – по два дня не было возможности иной раз перемолвиться словом. Но и у Нелли работы было хоть отбавляй – ей надо было тайком исписать целую гору бумаги. Кто только подсказывал ей, маленькой Нелли Сабуровой, все эти хитрости?
И вот, наконец, карета стояла у лестницы, запряженная гнедой парой. Дом был пуст: все от мала до велика высыпали прощаться с Нелли.
– И не вздумай ввечеру гулять по саду! Ох, не знаю, зачем только я тебя отпустила…
– Нижайший поклон княгинюшке от ее покорного слуги… Уж не заставь нас краснеть за твое воспитание, Нелли!
– Не вздумаю, маменька, постараюся, папенька!
– В гостях постись: вот уж воистину, в чужой-то монастырь со своим уставом негоже…
Пора! Нелли испуганно всплеснула руками.
– Ой, рисунки мои! Чуть не забыла!
– Да зачем они тебе? Воротишься – дорисуешь!
– Нет, я хочу к Успенью дорисовать и собак, и натюрморты! Катька, беги скорей! Рисунки на столе у меня, да ящик возьми с красками!
Катя сорвалась, выскочила из кареты и помчалась в дом.
– Ну вот, придумала… Нелли, как-то ты поститься станешь, без куриного бульону, без бараньих котлеток… – Елизавета Федоровна отерла глаза платочком.
– Да полно, дорогая, уж она не малое дитя, – Кирилла Иванович вытащил из кармана табакерку, украшенную портретом бабушки в молодости, размял в пальцах душистую рыжую понюшку. Нелли с болью в сердце поняла вдруг, что увидит родителей, быть может, не скоро.
Катя бежала уже обратно, бережно неся у груди свернутые трубкою листы картона и черный деревянный ящик. По ее довольной мине Нелли сразу поняла, что все удалось: в рисунках лежали шпага и кинжалы, вместо выброшенных накануне в ретирад ванночек с акварелями в ящике покоились пистолеты. Удача, во всем удача!
– Ну, храни тебя Господь, душа моя! – Елизавета Федоровна сжала Нелли в объятиях.
– С Богом! – Кирилла Иванович махнул рукой. – Фавл, трогай!
– Н-но, родимые! – Фавушка тряхнул вожжами.
Старые липы побежали мимо окон, с вынутыми по-летнему стеклами. Вот прилегли в конце аллеи каменные Прет и Акрисий, вот отстала дворовая детвора, с визгом бегущая за каретой, вот дорога изогнулась, огибая пруд. Прощай, милое Сабурово!
– У-фф! – Нелли откинулась на подушки, в полумрак. – Парашка, ты следи, где лучше свернуть-то!
– Да уж слежу, – Параша высунулась в окно.
Катя, тряхнув ненужные листы, вывалила на сиденье зазвеневшие клинки.
– Ай, хороши! Дашь мне этот кинжальчик, ладно?
– Рано делиться, еще вон с кем сладить надо, – Нелли кивнула на козлы.
– Сладим.
– А все ж таки не говори гоп, покуда не перескочишь, – Параша не отрывалась от окна.
– Да ладно вам, – Катя надулась.
– А ты наверное знаешь, что никого в лесниковой сторожке нету теперь?
– Никого, касатка, и до пятницы не будет. – Параша подскочила на сиденьи и принялась молотить кулачком по двери. – Эй!! Фавушка, налево сворачивай после березы, слышь, в лес и налево!
– Чего раскомандовалась-то? – недовольно отозвался Фавушка. – Алёна Кирилловна, нешто впрямь налево?
– Считай, что я и приказала! – со смехом ответила Нелли. Поняв шутку, Параша и Катя тоже захохотали.
– Так ить не по пути! Чего время-то в дороге терять, эдак не пришлось бы в чистом поле ночевать, – заворчал Фавушка.
– Сворачивай, сворачивай!
Лесная дорожка никак не предназначалась для кареты: ветви с обеих сторон полезли в окошки, зашуршали по крыше.
– Стой!!
– Тпр-ру…
На маленькой лужайке, утонувшей в зарослях орешника, стоял новенькой, желтый еще домик в одно окошко, похожий на баньку.
– Снимай сундуки, заноси в дом! Живее!
– Вот чего надумали, сундуки снимать, – Фавушка начал сердиться всерьез. – Вот святой истинный крест, поверну назад, пусть с вами, баловницами, барин разбирается.
– Не повернешь, Фавушка, – произнесла Нелли очень тихо. – Не дослужил ты Оресту, так теперь мне дослужи. Никуда ты не повернешь и все сделаешь, что мне надобно. Мне, а не папеньке с маменькой. Снимай сундуки.
В домишке было ярко и чисто, как внутри яичного желтка. Под ногами хрустели смолистые, свежие стружки.
– Печь топить не вздумайте, угореть можно, – проговорила Параша, склоняясь в сундук. – Не пробовали ее еще.
– Да незачем нам, – Катя быстро скинула на пол сарафан.
Содержимое сундуков, быстро оказавшееся на полу, было тут же разделено надвое. Большую часть составили платья и вещи Нелли, меньшую – детская одежда Ореста.
Никак нельзя было удержаться от смеху, глядя на растерянность Параши, натягивающей узковатое для нее платьице Нелли.
– Господи, ну какая из меня барышня! Поймет вить, по говору поймет!
– Так ты говори поменьше! Да, мол, нет, вот и все. Ну решит, что я дурочка, меньше лезть будет!
– А по-французски начнет? Тогда как?
– Глаза таращи и молчи. Решит, что я лентяйка! Тоже быстро надоест. Не трусь, Парашка, у ней даже портрету моего нет! Главное, письма не забывай слать, зря я их писала, что ли?
– А ну как приписать чего попросит, да при ней?
– Упадешь, пальцы ушибешь! Из всего можно вывернуться, главное, не трусь!
С этими словами Нелли уверенно натянула мужские панталоны. С волосами сладила Катя: не прошло и минуты, как тугая золотистая косица, cкрепленная лиловой пряжкою, ударила Нелли между лопаток.
– Вот тебе на, мальчишкой-то тебе даже лучше! – Катя отступила на шаг, любуясь своей работой. Перед нею стоял тоненький, ладный мальчик, необычайно изящный сложением, с горделивым профилем и надменным подбородком. – То ли коса тебе личит, даже не пойму… Мука-то эта где? Вот, нашла, прикрой лицо платочком-то!
Насыпав на ладонь пригоршню пудры, Катя изо всех сил дунула.
– Ну вот, куафюра готова. На камзол-то не попало? Погоди, с плеча стряхну!
Сама Катя минутою раньше оборотилась мальчиком-лакеем.
– Катька, не годится! – Параша с несчастным лицом поправила туфельку. – Ох, жмет-то…
– Чего не годится?
– Длинновата коса, вот чего. У ней – ниже лопаток, а у тебя ниже пояса. Так не носят.
– Эх, резать жалко!
– Парашка права. Длинно.
– А, ладно! Где ножницы-то?
Сталь заскрипела в волосах.
– Вот, только ленту по-другому завяжи. Повыше, кисточку-то оставь!
– А это куда девать? – Катя растерянно качнула в ладони кончик косы.
– А как раз сюда! – Параша вытащила из-за печки новенькую чистую кочергу. – Начнут топить и спалят как раз… Только запихнем подальше, вот так… Все равно волосы жечь надо, никак выбрасывать нельзя, только жечь.
– Да уж сто раз слышали.
Наконец превращение подошло к концу. Некоторое время подруги, а вернее, два мальчика и девочка стояли, молча глядя друг на дружку.
– Ну, все! – Нелли вздохнула. – Парашка, пора тебе. Главное помни – Бог весть, сколько нам ездить. Так что просись погостить подольше, покуда весточки не подадим, сиди у княгини.
– Ох, лихо…
– Ничего.
Нелли не узнавала себя, никак не узнавала. Всегда находила она себя не слишком-то храброй девочкой. Покуда не знала азбуки, больше всего любила она разглядывать картинки в книгах. Научившись читать, Нелли читала целыми днями и забросила чтение только с появлением ларца. Все это была мечтательная жизнь, в жизни же действенной Нелли нередко терялась. Что делало ее теперь такой решительной и скорой? А одежда брата, всю короткую жизнь прожившего в действии, словно завершила странное изменение.
– Это что за Маслена перед Успенским? – Фавушка чуть не свалился с козел, когда девочки вышли наружу.
– Нет, Фавушка, это не Масленица. – Нелли встряхнула головой, осваиваясь с непривычной тяжестью на затылке. – Просто ты повезешь вместо меня к княгине Парашу. Словно она – это я, понимаешь? Княгиня меня в лицо-то не знает.
– Господи, Алёна Кирилловна! Уж куда ты собралась, уж не в гости ли к окаянному Венедиктову? – Фавушка перекрестился.
– Далеко я путь держу, Фавушка.
– Значит, верно… Значит, к нему… Опомнись, Алёна Кирилловна! Не отомстишь ты за братца, только сама сгинешь… Верно говорю, он и есть Сатана!
– Зачем мне мстить, никто ведь не знает, честный был выигрыш или нет. А вдруг – честный, как же тогда? Не бойся за меня.
– Алёна Кирилловна, чего ж ты надумала?
– Чего надумала, того теперь не передумаешь.
– Узнают – барин убьет меня, убьет!
– Убьет, Фавушка, – легко согласилась Нелли. – Давай, сундуки-то обратно загружай, ехать пора.
– Что ж, и то верно, – Фавушка сполз с козел. – И так я, горемычный, пережил барина моего, братца молочного. Убьет – так тому и быть.
Сундуки вернулись на свои места.
– Касатка моя, свидимся ли?! – Параша заплакала.
– Бог милостив, езжай себе с Ним. – У Нелли защемило сердце.
Молча смотрели девочки вслед старой карете. Вот подпрыгнула она на ухабе, вот до самых колес укрылась ивовой листвой, вот высвободилась и покатила быстрее… В заднем окошке бледной тенью в последний раз мелькнуло испуганное лицо Параши. Стих вдали грохот.
Глава X
В маленьком домишке девочки дождались полуночи. Лето незаметно пошло уже на убыль, и белесый, словно кусочек облака, серп проступил в голубом небе раньше десятого часа. Вечернее время всегда было у Нелли нелюбимым. Ночь – самая таинственная и волшебная пора суток, утро – самая радостная и живительная, день – веселый… А вечер… Вечер печален и тосклив. Слушая вирши, которыми услаждались взрослые, Нелли иной раз готова была шипеть от досады. Подумать только, им ведь все равно, каким солнцем восхищаться – рассветным или закатным! Рассветное солнце пьянит, в нем хочется купаться как в золотой реке, и щасливой холодок пробирает до дрожи… На рассвете хочется дышать глубоко-глубоко, будто вдыхаешь не только прохладный воздух и запахи цветов, но что-то еще, быть может силу. На закате же хочется не вдыхать, а вздыхать. Роскошные переливы его красок только терзают душу. Впрочем, закат, ах, закат, а сами зажигают все свечи, да садятся за карточные столы, да гремят клавишами клавикордов и хрусталем бокалов! Днем человеку и так весело, а вечером он словно нарочно ищет увеселений…
Но никогда еще не было Нелли так тяжело на душе, как этим странным вечером, когда алые лучи словно кровью окрасили небольшую полянку. Нелли сидела на порожке. Маленькой и бесконечно одинокой казалась она сама себе в непривычном мальчишеском наряде, а весь продуманный дерзостный план предстал зряшной и глупой затеей.
– Экое солнце, – Катя подошла сзади к двери. – Долго еще ждать-то.
– Катька, а ты наверное сладишь дело? – Нелли обернулась, и мальчик, к которому она обращалась, показался ей странно чужим. – Катька! Ох и глупые мы, ох и глупые!
– А чего так?
– Обо всем подумали, а об именах-то не уговорились!
– Ох, верно! Ну как прилюдно бы друг друга да по-девичьи назвать, срам да беда!
– Голубкой да касаткой тоже нельзя. И надо заране привыкнуть, чтоб потом не сбиться.
– Так как же нас звать-то величать, а, молодой барин?
– Не знаю… – Нелли закусила травинку. – Может, мне Орестом и назваться, коли уж я в Орестовом платьи? А тебя бы Фавушкой звала. Привычно, не спутаемся.
– Кабы не в Санкт-Петербурх мы ехали… – Катя нахмурилась. – Встретим, не дай Бог, какого братнего знакомого, а тот и скажет: какой-такой Орест Сабуров? Орест Сабуров помер недавно, да и постарше был.
– Да, негоже. Надо другое имя, чтоб в случае чего сказать, я-де тому Сабурову брат младший… Только как привыкнуть к чужому-то имени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90