А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— К вашему сведению, — сказал агент с холодным Торжеством, — я — еврей.
— Это только подтверждает то, что я сказал!
— То есть? — сказал агент.
— Евреи проникли всюду! — сказал Джонс, улыбаясь, как логик, которого никогда нельзя сбить с толку.
— Вы говорите о католиках и неграх, но один из ваших лучших друзей — католик, другой — негр.
— Что тут удивительного? — сказал Джонс.
— У вас нет к ним ненависти? — спросил агент ФБР.
— Конечно, нет. Мы все исповедуем одну основную истину.
— Какую же?
— Наша страна, которой мы когда-то гордились, сейчас оказалась не в тех руках, — сказал Джонс. Он кивнул, а вслед за ним отец Кили и Черный Фюрер. — И, чтобы она снова вернулась на путь истинный, кое-кому надо свернуть голову.
Я никогда не встречал такого наглядного примера тоталитарного мышления, мышления, которое можно уподобить системе шестеренок с беспорядочно отпиленными зубьями. Такая кривозубая мыслящая машина, приводимая в движение стандартными или нестандартными внутренними по— буждениями, вращается толчками, с диким бессмысленным скрежетом, как какие-то адские часы с кукушкой.
Босс из ФБР ошибался, думая, что на шестернях в голове Джонса нет зубьев.
— Вы законченный псих, — сказал он.
Джонс не был законченным психом. Самое страшное в классическом тоталитарном мышлении то, что каждая из таких шестеренок, сколько бы зубьев у нее ни было спилено, имеет участки с целыми зубьями, которые точно отлажены и безупречно обработаны.
Поэтому адские часы с кукушкой идут правильно в течение восьми минут и тридцати трех секунд, потом убегают на четырнадцать минут, снова правильно идут шесть секунд, убегают на четырнадцать минут, снова правильно идут шесть секунд, убегают на две секунды, правильно идут два часа и одну секунду, а затем убегают на год вперед.
Недостающие зубья — это простые очевидные истины, в большинстве случаев доступные и понятные даже десятилетнему ребенку. Умышленно отпилены некоторые зубья — система умышленно действует без некоторых очевидных кусков информации.
Вот почему такая противоречивая семейка, состоящая из Джонса, отца Кили, вицебундесфюрера Крапптауэра и Черного Фюрера, могла существовать в относительной гармонии…
Вот почему мой тесть мог совмещать безразличие к рабыням и любовь к голубой вазе…
Вот почему Рудольф Гесе, комендант Освенцима, мог чередовать по громкоговорителю произведения великих композиторов с вызовами уборщиков трупов…
Вот почему нацистская Германия не чувствовала существенной разницы между цивилизацией и бешенством…
Так я ближе всего могу подойти к объяснению тех легионов, тех наций сумасшедших, которые я видел в свое время. И моя попытка такого механистического объяснения — это, наверное, отражение отца, сыном которого я был. И есть. Ведь если остановиться и подумать, что бывает не часто, я, в конце концов, сын инженера.
И поскольку меня некому похвалить, я похвалю себя сам — скажу, что я никогда не прикасался ни к одному зубу своей думающей машины, она такая, как есть. У нее не хватает зубьев, бог знает почему, — без некоторых я родился, и они уже никогда не вырастут. А другие сточились под влиянием превратностей Истории.
Но никогда я умышленно не ломал ни единого зуба на шестеренках моей думающей машины. Никогда я не говорил себе: «Я могу обойтись без этого факта».
Говард У. Кемпбэлл-младший поздравляет себя! В тебе еще есть жизнь, старина!
А где есть жизнь…
Там есть жизнь.
Глава тридцать девятая.
РЕЗИ НОТ ОТКЛАНИВАЕТСЯ…
— Единственное, о чем я жалею, — сказал доктор Джонс боссу фебеэровцев на лестнице в подвал, — что у меня только одна жизнь, которую я могу отдать отечеству.
— Посмотрим, не удастся ли нам откопать еще что-нибудь, о чем вы будете жалеть, — сказал босс.
Теперь Железная Гвардия Сынов Американской Конституции толпой вываливалась из котельной. Некоторые из них были в истерике. Паранойя, которую родители годами вбивали в них, внезапно реализовалась. Вот теперь их действительно преследовали!
Один из парней вцепился в древко американского флага. Он так размахивал им, что орел на древке цеплялся за трубы под потолком.
— Это флаг вашей страны! — кричал он.
— Мы это уже знаем, — сказал босс. — Отберите у него флаг!
— Этот день войдет в историю, — сказал Джонс.
— Каждый день входит в историю, — сказал босс. — Ладно, где человек, называющий себя Джорджем Крафтом?
Крафт поднял руку. Он сделал это почти что весело.
— Это флаг и вашей страны? — сказал босс с издевкой.
— Мне нужно рассмотреть его повнимательнее, — сказал Крафт.
— Как чувствует себя человек, когда такая долгая и блестящая карьера приходит к концу? — спросил босс Крафта.
— Все карьеры когда-нибудь кончаются, — сказал Крафт. — Я это понял уже давно.
— Может, о вашей жизни сделают фильм, — сказал. босс.
Крафт улыбнулся.
— Возможно. Я бы запросил немало денег за право снимать этот фильм.
— Есть только один актер, который действительно бы сыграть вашу роль, — сказал босс. — Но его будет нелегко заполучить.
— Да? — сказал Крафт. — Кто же это?
— Чарли Чаплин, — сказал босс. — Кто еще смог бы сыграть шпиона, который был постоянно пьян, с 1941 по 1948 год? Кто еще мог бы сыграть русского шпиона, который создал агентуру, состоящую почти сплошь из американских шпионов?
Весь лоск сошел с Крафта, и он превратился в бледного морщинистого старика.
— Это неправда! — сказал он.
— Спросите ваше начальство, если не верите мне, — сказал босс.
— А они знают? — спросил Крафт.
— Они наконец поняли. Вы были на пути домой, а там вас ожидала пуля в затылок.
— Почему вы спасли меня?
— Считайте это сентиментальностью, — сказал босс.
Крафт обдумал ситуацию и укрылся за спасительной шизофренией.
— Все это не имеет ко мне отношения, — сказал он и вновь обрел свой прежний лоск.
— Почему?
— Потому, что я художник. И это главное мое дело.
— Непременно возьмите в тюрьму этюдник, — сказал босс и переключил внимание на Рези. — Вы, конечно, Рези Нот.
— Да, — сказала она.
— Доставило ли вам удовольствие ваше короткое пребывание в нашей стране?
— Какого ответа вы от меня ожидаете?
— Любого. Если у вас есть жалобы, я передам их в соответствующие инстанции. Знаете, мы пытаемся увеличить приток туристов из Европы.
— Вы говорите очень забавные вещи, — сказала она без тени улыбки. — Простите, я не могу ответить в том же духе. Сейчас не самое забавное время для меня.
— Жаль, — сказал босс небрежно.
— Вам не жаль, — сказала Рези. — Жаль только мне. Мне жаль, что мне незачем жить. Все, что у меня было, это любовь к одному человеку, а этот человек меня не любит. Жизнь его так поизносила, что он не может больше любить. От него ничего не осталось, кроме любопытства и пары глаз. Я не могу сказать вам ничего забавного, — сказала Рези. — Но я могу показать вам кое-что интересное.
Рези как будто прикоснулась пальцами к губам. На самом деле она сунула в рот капсулу с цианистым калием.
— Я покажу вам женщину, которая умирает за любовь.
И Рези Нот тут же упала мертвой мне на руки.
Глава сороковая.
СНОВА СВОБОДА…
Я был арестован вместе со всеми, кто находился в доме. Меня освободили в течение часа, я думаю, благодаря вмешательству Моей Звездно-Полосатой Крестной. Место, где меня содержали в течение этого короткого времени, была контора без вывески в Эмпайр Стейт Билдинг. Агент спустил меня на лифте и вывел на улицу, возвратив в поток жизни. Не успел я сделать и пятидесяти шагов, как остановился.
Я оцепенел.
Я оцепенел не от чувства вины. Я приучил себя никогда не испытывать чувства вины.
Я оцепенел не от страшного чувства потери. Я приучил себя ничего страстно не желать.
Я оцепенел не от ненависти к смерти. Я приучил себя рассматривать смерть как друга.
Я оцепенел не от разрывающего сердце возмущения несправедливостью. Я приучил себя к тому, что ожидать справедливых наград и наказаний так же бесполезно, как искать жемчужину в навозе.
Я оцепенел не от того, что я так не любим. Я приучил себя обходиться без любви.
Я оцепенел не от того, что Господь так жесток ко мне. Я приучил себя никогда ничего от Него не ждать.
Я оцепенел от того, что у меня не было никакой причины двигаться ни в каком направлении. То, что заставляло меня идти сквозь все эти мертвые бессмысленные годы, было любопытство.
Теперь даже оно угасло.
Как долго я стоял в оцепенении — не знаю. Чтобы я вновь начал двигаться, надо было, чтобы кто-то другой придумал для этого причину.
И этот кто-то нашелся. Полицейский на улице наблюдал за мной некоторое время, затем подошел и спросил:
— У вас все в порядке?
— Да, — сказал я.
— Вы стоите здесь уже давно.
— Знаю.
— Вы ждете кого-нибудь?
— Нет.
— Тогда лучше идите.
— Да, сэр.
И я пошел.
Глава сорок первая.
ХИМИКАЛИИ…
От Эмпайр Стейт Билдинг я пошел к центру. Я шел пешком в Гринвич Вилледж, туда, где некогда был мой дом, наш с Рези и Крафтом дом.
Всю дорогу я курил сигареты и стал воображать себя светлячком.
Я встречал много других таких же светлячков. Иногда я первым подавал им приветственный красный сигнал, иногда они. Я все дальше и дальше уходил от подобного морскому прибою рокота и северного сияния огней сердца города.
Время было позднее. Теперь я ловил сигналы светлячков-сотоварищей, захваченных в ловушки верхних этажей.
Где-то, как наемный плакальщик, выла сирена.
Когда я наконец подошел к зданию, к своему дому, все окна были темны, кроме одного — окна в квартире молодого доктора Абрахама Эпштейна.
Он тоже был светлячком. Он просигналил, и я просигналил в ответ.
Где-то завели мотоцикл, будто разорвалась хлопушка.
Черная кошка перебежала мне дорогу перед входной дверью.
В парадном тоже было темно. Выключатель был испорчен. Я зажег спичку и увидел, что все почтовые ящики взломаны.
В темноте в неверном свете спички погнутые и пробитые дверцы почтовых ящиков напоминали двери тюремных камер в каком-то сожженном городе. Моя спичка привлекла внимание дежурного полицейского. Он был молодой и унылый.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Я здесь живу, это мой дом.
— У вас есть документы?
Я показал ему какой-то документ и сказал, что живу в мансарде.
— Так это из-за вас все эти неприятности? — Он не упрекал меня, ему было просто интересно.
— Если хотите.
— Удивляюсь, что вы вернулись сюда.
— Я скоро снова уйду.
— Я не могу приказать вам уйти. Я просто удивляюсь, что вы вернулись.
— Я могу подняться к себе?
— Это ваш дом. Никто не может вам запретить.
— Благодарю вас.
— Не благодарите меня. У нас свободная страна, и все одинаково находятся под защитой. — Он сказал это доброжелательно. Он давал мне урок гражданского права.
— Вот так и нужно управлять страной, — сказал я.
— Не знаю, смеетесь ли вы надо мной или нет, но это правда, — сказал полицейский.
— Я не смеюсь над вами, клянусь, что нет. — Мое клятвенное уверение удовлетворило его.
— Мой отец был убит на Иводзима.
— Сочувствую.
— Полагаю, что там погибли хорошие люди и с той, и с другой стороны.
— Думаю, что правда.
— Думаете, будет еще одна? — Что — еще одна?
— Еще одна война.
— Да, — сказал я.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Разве это не ад?
— Вы нашли верное слово, — сказал я.
— Что может сделать один человек?
— Каждый делает какую-то малость, — сказал я. — Вот и все.
Он тяжело вздохнул.
— И все это складывается. Люди не понимают. — Он покачал головой. — Что люди должны делать?
— Подчиняться законам, — сказал я.
— Они не хотят даже и этого делать, половина, во всяком случае. Я такое вижу, люди такое мне рассказывают. Иногда я просто падаю духом.
— Это с каждым бывает, — сказал я.
— Я думаю, это частично от химии, — сказал он.
— Что — это?
— Плохое настроение. Разве не обнаружено, что это часто бывает из-за химических препаратов?
— Не знаю.
— Я об этом читал. Это одно из открытий.
— Очень интересно.
— Человеку дают какие-то химикалии, и он сходит с ума. Вот над чем они работают. Может быть, все из-за химии.
— Вполне возможно.
— Может быть, это разные химикалии, которые люди едят в разных странах, заставляют их в разное время действовать по-разному.
— Я никогда раньше об этом не думал, — сказал я.
— Иначе почему люди так меняются? Мой брат был там, в Японии, и говорит, что японцы — приятнейшие люди, каких он когда-либо встречал, а ведь это японцы убили нашего отца! Вдумайтесь в это.
— Ладно.
— Это точно химикалии, верно ведь?
— Наверное, вы правы.
— Я уверен. Подумайте об этом хорошенько.
— Ладно.
— Я все время думаю о химикалиях. Иногда мне кажется, что мне снова надо пойти в школу и выяснить досконально все, что открыли насчет химикалиев.
— Думаю, вам так и надо поступить.
— Может быть, когда о химикалиях узнают еще больше — не будет ни полицейских, ни войн, ни сумасшедших домов, ни разводов, ни малолетних преступников, ни пьяниц, ни падших женщин, ничего такого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов