Шторы были задернуты, в комнате горели свечи. Первый раз в жизни Нэнси видела зажжённую свечу.
Разбудили Нэнси приснившиеся ей москиты и пчёлы. И москиты, и пчёлы давно исчезли на Земле. Как и птицы. Но ей приснилось, что миллионы насекомых роями окружили ее — от талии вниз. Они не жалили ее. Они распаляли ее. Нэнси стала негодницей.
Она снова заснула. И проснулась от того, что её куда-то вели три женщины, по-прежнему скрывавшие свои лица под натянутыми на голову чулками. Её привели в ванную. Ванная была полна пара — кто-то уже побывал здесь. На полу пересекались цепочки влажных следов,а в воздухе стоял хвойный аромат.
Пока ее мыли, умащивали, затем облачали в белую ночную рубашку, к ней вернулись и её воля, и разум. Когда, закончив свою работу, женщины отступили, любуясь ею, она тихо сказала им: «Может, я сейчас и негодница. Но это не значит, что я обязана думать, как негодница, и поступать, как негодница».
Никто с ней не спорил.
* * *
Нэнси проводили вниз и вывели из дома. Она ожидала, что теперь ее заставят вновь спуститься в люк. Это будет подходящим завершением, — думала она, — после всех унижений, перенесенных от Билли, бросить её вниз, в канализацию.
Но её провели по зелёному цементу, где когда-то была трава, по жёлтому цементу, где когда-то был пляж, и оттуда на голубой цемент, где когда-то был залив.
Там, утонув в голубом цементе по ватерлинию, застыли двадцать шесть яхт, принадлежавших когда-то разным Кеннеди. Нэнси подвели к самой древней из яхт «Марлин», в далеком прошлом собственности Джозефа П. Кеннеди.
Светало. Только через час из-за высотных домов за музеем Кеннеди первый луч солнца пробьётся в этот закрытый мирок под огромной геодезической вышкой.
Нэнси провели по трапу на борт «Марлин» и дальше по палубе — к передней каюте. Женщины жестами показали, что ей нужно уже одной спуститься вниз на пять ступенек.
На секунду Нэнси замерла. Застыли и женщины. Еще две неподвижные фигуры стояли на мостике — это были уже настоящие статуи. У руля возвышалась статуя Фрэнка Виртанена, когда-то капитана «Марлин», а рядом с ней — статуя его сына и помощника Чарли. Сквозь прозрачное ветровое стекло они пристально вглядывались в цементную голубизну, не обращая ни малейшего внимания на бедную Нэнси.
Нэнси — босая, в тонкой белой ночной рубашке — отважно спустилась в переднюю кабину, полную горящих свечей и хвойного аромата. За её спиной захлопнули и заперли дверцу.
Взволнованная до предела Нэнси, очутившись в старинной обстановке этой каюты, не сразу заметила Билли-поэта среди сплошного красного дерева и хрусталя. Наконец она увидела его в дальнем углу, спиной к двери, ведущей на открытую площадку. На нем была шелковая пурпурная пижама-косоворотка, окантованная красным. На обтянутой шелком груди Билли извивался золотой дракон. Он извергал огонь.
Однако очки на лице Билли придавали ему вид вовсе не агрессивный. Он держал в руках книгу.
Нэнси, остановившись на нижней ступеньке лестницы, крепко схватилась за перила и стиснула зубы. Она прикинула, что потребуется десять мужчин ростом с Билли, чтобы справиться с ней.
Между ними был большой стол. Нэнси ожидала, что главным предметом в каюте будет кровать, — возможно, в форме лебедя. Но «Марлин» была предназначена для дневных прогулок. Каюта эта была не что иное, как сераль. И чувственного в ней было столько, сколько в столовой дома среднего класса в Экране, штат Огайо, году этак в 1910-м.
На столе горела свеча, стояли ведерко со льдом и квартовая бутылка шампанского. Шампанское было настолько противозаконным, насколько противозаконен был героин.
Билли снял очки, посмотрел на нее застенчивым, смущенным взглядом и сказал: «Добро пожаловать».
— Я сюда пожаловала не по своей воле.
Билли не спорил.
— Вы очень красивы.
— И что я сейчас должна сказать, — что вы потрясли меня своей красотой? Что я испытываю непреодолимое желание броситься в Ваши мужские объятия?
— Этим Вы могли бы осчастливить меня, — если бы захотели, — сказал он покорно.
— А как насчет моего счастья?
Этот вопрос озадачил его.
— Нэнси, так в этом-то все и дело!
— Что если мое представление о счастье не совпадает с Вашим?
— А каково по-вашему мое представление о счастье?
— Я не собираюсь кидаться в Ваши объятия, не собираюсь пить эту отраву, и по собственной воле я не сдвинусь с места, — сказала Нэнси. — Думаю, поэтому Ваше представление о счастье в действительности будет выглядеть так: восемь человек держат меня на этом столе, а вы, отважно прижимая к моей голове заряженный пистолет, делаете, что задумали. Это будет именно так, поэтому зовите своих друзей, и покончим с этим!
Так он и сделал.
* * *
Он не причинил ей боли. Он дефлорировал ее с медицинской опытностью, показавшейся ей отвратительной. Когда всё было кончено, он не казался довольным, не казался гордым. Напротив, он был подавлен. Он сказал Нэнси: «Поверьте мне, если бы был какой-нибудь другой способ…» Ответом на это было её каменное лицо, молчание и слезы унижения.
Его помощники отделили от стены складную кровать. Она висела на цепях и была немногим шире книжной полки. Нэнси позволила положить себя туда, и её вновь оставили наедине с Билли-поэтом. Она лежала там — большая, крупная, как контрабас, — и от жалости к себе ощущала себя очень маленькой. Ее укрыли колючим одеялом — явно из военных запасов. Она сама натянула одеяло на голову, закрыла лицо.
По доходившим до неё звукам Нэнси могла судить о том, что делает Билли, а делал он совсем немного. Он сидел за столом и то вдруг вздыхал, то шмыгал носом, то время от времени переворачивал страницу книги. Вот он закурил сигарету, и ее несносная вонь заползала под одеяло. Билли затянулся, потом закашлялся и кашлял долго-долго.
Когда его кашель утих, Нэнси с отвращением сказала через одеяло: «Вы так сильны, так уверены в себе, так пышете здоровьем. Наверно, это так чудесно — быть настоящим мужчиной».
На это он только вздохнул.
— Я не совсем типичная «негодница», — сказала она. — Мне это очень не понравилось — всё было ужасно.
Билли шмыгнул носом, перевернул страницу.
— Полагаю, всем остальным женщинам это очень нравилось, они, наверно, были вне себя от счастья.
— Ерунда.
Она сбросила одеяло с лица.
— Что значит, ерунда?
— Они все были, как Вы.
Услышав это, Нэнси села на своей постели и уставилась на него.
— Женщины, которые помогали вам сегодня…
— Так что они?" — Вы с ними сделали то же, что и со мной?
Он не поднял глаз от книги.
— Да.
— Тогда почему они не убьют Вас, вместо того, чтобы помогать Вам?
— Потому, что они поняли. — Они благодарны, — мягко добавил он.
Нэнси сошла с кровати, подошла к столу, ухватилась за его края и наклонилась к Билли.
— Я Вам не благодарна.
— Вы будете благодарны.
— И что же может совершить это чудо?
— Время.
Билли закрыл книгу и встал. Нэнси вдруг с растерянностью ощутила, как на нее волнами накатывает его обаяние. Каким-то образом он снова завладел инициативой.
— То, что с Вами случилось, Нэнси, — сказал он, — лет сто назад было типичным и происходило в брачную ночь с каждой добропорядочной девушкой. Тогда все в мире были негодниками, и жених обходился без помощников, потому что невеста обычно не испытывала желания убить его. А в остальном все происходило так же. Эта пижама была на моем прапрапрадедушке в его брачную ночь у Ниагарского водопада.
Он записал в своем дневнике, что его невеста проплакала всю ночь, и её дважды рвало. Но со временем она стала энтузиасткой сексуальной жизни.
Теперь настала очередь Нэнси молчать. Она поняла его рассказ. Легкость, с которой она сделала это открытие, потрясла её. Значит, несмотря на первые неприятные ощущения сексуальный энтузиазм может расти и расти.
— Вы совершенно типичная негодница, — сказал Билли. — Если Вы попробуете без боязни разобраться в своих чувствах, Вы поймете, что Ваш гнев объясняется тем, что я такой плохой любовник, к тому же я не вышел ростом и кажусь смешным. Но с этого дня Вы начнете мечтать — и ничего с этим поделать не сможете — о парне, под стать такой Юноне, как Вы. И вы найдете его — высокого, сильного и нежного. Движение негодников растет не по дням, а по часам.
— Но… — начала было Нэнси и умолкла. Она посмотрела в иллюминатор на восходящее солнце.
— Но, что?
— Именно повальное негодничество прошлых времен ввергло мир в хаос. Неужели Вы не понимаете?
В ее голосе была мольба.
— Мир больше не может позволить себе секс.
— Конечно же, мир может позволить себе секс, — сказал Билли — Мир только не может больше позволить себе воспроизводство.
— А как же тогда — законы?
— Это плохие законы, — сказал Билли. — Загляните в историю, и Вы увидите, что люди, стремящиеся властвовать, издавать и внедрять законы, растолковывать всем, какой именно порядок здесь на Земле угоден Всемогущему Господу, — эти люди себе и своим друзьям прощают всё на свете. Но естественная сексуальность нормальных мужчин и женщин внушает им отвращение и ужас.
Почему это так, я не знаю. Это один из многих вопросов, которые, я надеюсь, кто-нибудь когда-нибудь задаст умным машинам. Я знаю одно: сейчас это отвращение и этот ужас одержали победу. Почти каждый мужчина и почти каждая Женщина выглядят и чувствуют себя примерно, как кошка, которую долгое время силком держали взаперти. Обычный человек может увидеть сексуальную красоту только раз в жизни — в облике женщины, которая убьёт его. Секс есть смерть. Вот вам простое и отвратительное уравнение: секс есть смерть. Q.E.D..
Понимаете, Нэнси, — сказал Билли, — этой ночью, как и много раз прежде, я пытался вернуть немного невинного удовольствия нашему миру, который так беден радостями… А знаете, что сделал мой дед на рассвете своей брачной ночи?
— Я не уверена, что мне хочется это знать.
— В этом нет ничего плохого. В этом… в этом скрыта нежность.
— Может быть, поэтому я не хочу этого слышать.
— Он прочитал своей молодой жене стихи.
Билли взял со стола книгу, открыл ее.
— В его дневнике записано, какое это было стихотворение. Мы с вами не жених и невеста и, может быть, увидимся очень и очень нескоро, — поэтому я бы хотел прочитать Вам это стихотворение, чтобы Вы знали, что я любил Вас.
— Пожалуйста, не надо. Я этого не выдержу.
— Хорошо, не буду. Я отмечу это место и оставлю книгу здесь на случай, если Вы позже захотите прочесть эти стихи. Они начинаются с таких слов:
Как я люблю тебя? Люблю тебя я столь по-разному:
И в глубь, и вширь, и ввысь, как птица,
Прекрасных чувств полна, душа моя стремится.
Так — навека, покуда миру в благословеньи божьем не отказано
Билли поставил на книгу маленькую бутылочку.
— И ещё я оставляю Вам эти таблетки. Если Вы будете принимать их по одной в месяц, у Вас не будет детей. Но Вы все равно останетесь «негодницей».
И он ушёл. И ушли все, оставив Нэнси одну.
Когда она, наконец, подняла глаза и взглянула на книгу и бутылочку, она увидела, что на бутылочке есть этикетка. На этикетке была надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБЕЗЬЯННИК».
1 2 3
Разбудили Нэнси приснившиеся ей москиты и пчёлы. И москиты, и пчёлы давно исчезли на Земле. Как и птицы. Но ей приснилось, что миллионы насекомых роями окружили ее — от талии вниз. Они не жалили ее. Они распаляли ее. Нэнси стала негодницей.
Она снова заснула. И проснулась от того, что её куда-то вели три женщины, по-прежнему скрывавшие свои лица под натянутыми на голову чулками. Её привели в ванную. Ванная была полна пара — кто-то уже побывал здесь. На полу пересекались цепочки влажных следов,а в воздухе стоял хвойный аромат.
Пока ее мыли, умащивали, затем облачали в белую ночную рубашку, к ней вернулись и её воля, и разум. Когда, закончив свою работу, женщины отступили, любуясь ею, она тихо сказала им: «Может, я сейчас и негодница. Но это не значит, что я обязана думать, как негодница, и поступать, как негодница».
Никто с ней не спорил.
* * *
Нэнси проводили вниз и вывели из дома. Она ожидала, что теперь ее заставят вновь спуститься в люк. Это будет подходящим завершением, — думала она, — после всех унижений, перенесенных от Билли, бросить её вниз, в канализацию.
Но её провели по зелёному цементу, где когда-то была трава, по жёлтому цементу, где когда-то был пляж, и оттуда на голубой цемент, где когда-то был залив.
Там, утонув в голубом цементе по ватерлинию, застыли двадцать шесть яхт, принадлежавших когда-то разным Кеннеди. Нэнси подвели к самой древней из яхт «Марлин», в далеком прошлом собственности Джозефа П. Кеннеди.
Светало. Только через час из-за высотных домов за музеем Кеннеди первый луч солнца пробьётся в этот закрытый мирок под огромной геодезической вышкой.
Нэнси провели по трапу на борт «Марлин» и дальше по палубе — к передней каюте. Женщины жестами показали, что ей нужно уже одной спуститься вниз на пять ступенек.
На секунду Нэнси замерла. Застыли и женщины. Еще две неподвижные фигуры стояли на мостике — это были уже настоящие статуи. У руля возвышалась статуя Фрэнка Виртанена, когда-то капитана «Марлин», а рядом с ней — статуя его сына и помощника Чарли. Сквозь прозрачное ветровое стекло они пристально вглядывались в цементную голубизну, не обращая ни малейшего внимания на бедную Нэнси.
Нэнси — босая, в тонкой белой ночной рубашке — отважно спустилась в переднюю кабину, полную горящих свечей и хвойного аромата. За её спиной захлопнули и заперли дверцу.
Взволнованная до предела Нэнси, очутившись в старинной обстановке этой каюты, не сразу заметила Билли-поэта среди сплошного красного дерева и хрусталя. Наконец она увидела его в дальнем углу, спиной к двери, ведущей на открытую площадку. На нем была шелковая пурпурная пижама-косоворотка, окантованная красным. На обтянутой шелком груди Билли извивался золотой дракон. Он извергал огонь.
Однако очки на лице Билли придавали ему вид вовсе не агрессивный. Он держал в руках книгу.
Нэнси, остановившись на нижней ступеньке лестницы, крепко схватилась за перила и стиснула зубы. Она прикинула, что потребуется десять мужчин ростом с Билли, чтобы справиться с ней.
Между ними был большой стол. Нэнси ожидала, что главным предметом в каюте будет кровать, — возможно, в форме лебедя. Но «Марлин» была предназначена для дневных прогулок. Каюта эта была не что иное, как сераль. И чувственного в ней было столько, сколько в столовой дома среднего класса в Экране, штат Огайо, году этак в 1910-м.
На столе горела свеча, стояли ведерко со льдом и квартовая бутылка шампанского. Шампанское было настолько противозаконным, насколько противозаконен был героин.
Билли снял очки, посмотрел на нее застенчивым, смущенным взглядом и сказал: «Добро пожаловать».
— Я сюда пожаловала не по своей воле.
Билли не спорил.
— Вы очень красивы.
— И что я сейчас должна сказать, — что вы потрясли меня своей красотой? Что я испытываю непреодолимое желание броситься в Ваши мужские объятия?
— Этим Вы могли бы осчастливить меня, — если бы захотели, — сказал он покорно.
— А как насчет моего счастья?
Этот вопрос озадачил его.
— Нэнси, так в этом-то все и дело!
— Что если мое представление о счастье не совпадает с Вашим?
— А каково по-вашему мое представление о счастье?
— Я не собираюсь кидаться в Ваши объятия, не собираюсь пить эту отраву, и по собственной воле я не сдвинусь с места, — сказала Нэнси. — Думаю, поэтому Ваше представление о счастье в действительности будет выглядеть так: восемь человек держат меня на этом столе, а вы, отважно прижимая к моей голове заряженный пистолет, делаете, что задумали. Это будет именно так, поэтому зовите своих друзей, и покончим с этим!
Так он и сделал.
* * *
Он не причинил ей боли. Он дефлорировал ее с медицинской опытностью, показавшейся ей отвратительной. Когда всё было кончено, он не казался довольным, не казался гордым. Напротив, он был подавлен. Он сказал Нэнси: «Поверьте мне, если бы был какой-нибудь другой способ…» Ответом на это было её каменное лицо, молчание и слезы унижения.
Его помощники отделили от стены складную кровать. Она висела на цепях и была немногим шире книжной полки. Нэнси позволила положить себя туда, и её вновь оставили наедине с Билли-поэтом. Она лежала там — большая, крупная, как контрабас, — и от жалости к себе ощущала себя очень маленькой. Ее укрыли колючим одеялом — явно из военных запасов. Она сама натянула одеяло на голову, закрыла лицо.
По доходившим до неё звукам Нэнси могла судить о том, что делает Билли, а делал он совсем немного. Он сидел за столом и то вдруг вздыхал, то шмыгал носом, то время от времени переворачивал страницу книги. Вот он закурил сигарету, и ее несносная вонь заползала под одеяло. Билли затянулся, потом закашлялся и кашлял долго-долго.
Когда его кашель утих, Нэнси с отвращением сказала через одеяло: «Вы так сильны, так уверены в себе, так пышете здоровьем. Наверно, это так чудесно — быть настоящим мужчиной».
На это он только вздохнул.
— Я не совсем типичная «негодница», — сказала она. — Мне это очень не понравилось — всё было ужасно.
Билли шмыгнул носом, перевернул страницу.
— Полагаю, всем остальным женщинам это очень нравилось, они, наверно, были вне себя от счастья.
— Ерунда.
Она сбросила одеяло с лица.
— Что значит, ерунда?
— Они все были, как Вы.
Услышав это, Нэнси села на своей постели и уставилась на него.
— Женщины, которые помогали вам сегодня…
— Так что они?" — Вы с ними сделали то же, что и со мной?
Он не поднял глаз от книги.
— Да.
— Тогда почему они не убьют Вас, вместо того, чтобы помогать Вам?
— Потому, что они поняли. — Они благодарны, — мягко добавил он.
Нэнси сошла с кровати, подошла к столу, ухватилась за его края и наклонилась к Билли.
— Я Вам не благодарна.
— Вы будете благодарны.
— И что же может совершить это чудо?
— Время.
Билли закрыл книгу и встал. Нэнси вдруг с растерянностью ощутила, как на нее волнами накатывает его обаяние. Каким-то образом он снова завладел инициативой.
— То, что с Вами случилось, Нэнси, — сказал он, — лет сто назад было типичным и происходило в брачную ночь с каждой добропорядочной девушкой. Тогда все в мире были негодниками, и жених обходился без помощников, потому что невеста обычно не испытывала желания убить его. А в остальном все происходило так же. Эта пижама была на моем прапрапрадедушке в его брачную ночь у Ниагарского водопада.
Он записал в своем дневнике, что его невеста проплакала всю ночь, и её дважды рвало. Но со временем она стала энтузиасткой сексуальной жизни.
Теперь настала очередь Нэнси молчать. Она поняла его рассказ. Легкость, с которой она сделала это открытие, потрясла её. Значит, несмотря на первые неприятные ощущения сексуальный энтузиазм может расти и расти.
— Вы совершенно типичная негодница, — сказал Билли. — Если Вы попробуете без боязни разобраться в своих чувствах, Вы поймете, что Ваш гнев объясняется тем, что я такой плохой любовник, к тому же я не вышел ростом и кажусь смешным. Но с этого дня Вы начнете мечтать — и ничего с этим поделать не сможете — о парне, под стать такой Юноне, как Вы. И вы найдете его — высокого, сильного и нежного. Движение негодников растет не по дням, а по часам.
— Но… — начала было Нэнси и умолкла. Она посмотрела в иллюминатор на восходящее солнце.
— Но, что?
— Именно повальное негодничество прошлых времен ввергло мир в хаос. Неужели Вы не понимаете?
В ее голосе была мольба.
— Мир больше не может позволить себе секс.
— Конечно же, мир может позволить себе секс, — сказал Билли — Мир только не может больше позволить себе воспроизводство.
— А как же тогда — законы?
— Это плохие законы, — сказал Билли. — Загляните в историю, и Вы увидите, что люди, стремящиеся властвовать, издавать и внедрять законы, растолковывать всем, какой именно порядок здесь на Земле угоден Всемогущему Господу, — эти люди себе и своим друзьям прощают всё на свете. Но естественная сексуальность нормальных мужчин и женщин внушает им отвращение и ужас.
Почему это так, я не знаю. Это один из многих вопросов, которые, я надеюсь, кто-нибудь когда-нибудь задаст умным машинам. Я знаю одно: сейчас это отвращение и этот ужас одержали победу. Почти каждый мужчина и почти каждая Женщина выглядят и чувствуют себя примерно, как кошка, которую долгое время силком держали взаперти. Обычный человек может увидеть сексуальную красоту только раз в жизни — в облике женщины, которая убьёт его. Секс есть смерть. Вот вам простое и отвратительное уравнение: секс есть смерть. Q.E.D..
Понимаете, Нэнси, — сказал Билли, — этой ночью, как и много раз прежде, я пытался вернуть немного невинного удовольствия нашему миру, который так беден радостями… А знаете, что сделал мой дед на рассвете своей брачной ночи?
— Я не уверена, что мне хочется это знать.
— В этом нет ничего плохого. В этом… в этом скрыта нежность.
— Может быть, поэтому я не хочу этого слышать.
— Он прочитал своей молодой жене стихи.
Билли взял со стола книгу, открыл ее.
— В его дневнике записано, какое это было стихотворение. Мы с вами не жених и невеста и, может быть, увидимся очень и очень нескоро, — поэтому я бы хотел прочитать Вам это стихотворение, чтобы Вы знали, что я любил Вас.
— Пожалуйста, не надо. Я этого не выдержу.
— Хорошо, не буду. Я отмечу это место и оставлю книгу здесь на случай, если Вы позже захотите прочесть эти стихи. Они начинаются с таких слов:
Как я люблю тебя? Люблю тебя я столь по-разному:
И в глубь, и вширь, и ввысь, как птица,
Прекрасных чувств полна, душа моя стремится.
Так — навека, покуда миру в благословеньи божьем не отказано
Билли поставил на книгу маленькую бутылочку.
— И ещё я оставляю Вам эти таблетки. Если Вы будете принимать их по одной в месяц, у Вас не будет детей. Но Вы все равно останетесь «негодницей».
И он ушёл. И ушли все, оставив Нэнси одну.
Когда она, наконец, подняла глаза и взглянула на книгу и бутылочку, она увидела, что на бутылочке есть этикетка. На этикетке была надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБЕЗЬЯННИК».
1 2 3