Разговор записывался на пленку агентами, прятавшимися рядом, в «Говарде Джонсоне». Предполагалось, что звонит Билли-поэт. Его телефон определили. Полиция была уже в пути, чтобы схватить его.
— Подержите его у телефона подольше, подольше, — прошипел шериф и передал Нэнси трубку так бережно, словно она была из чистого золота.
— Да? — сказала Нэнси в трубку.
— Нэнси Маклухэн? — спросил мужчина. Голоос его звучал как-то ненатурально. Он, наверно, говорил через казу.
— Я говорю от имени нашего общего друга.
— Да?
— Он попросил меня кое-что Вам передать.
— Понятно.
— Это стихи.
— Хорошо.
— Вы готовы?
— Готова.
Нэнси услышала в трубке далекое завывание полицейских сирен. Звонивший, наверняка, тоже услышал сирены, однако стихотворение прочитал совершенно бесстрастно. Стихи были такими:
Расслабьтесь, приготовьтесь.
Для вас мой дар один.
В его взрывном потоке
Скрыт новый гражданин.
И тут они его взяли. Нэнси слышала всё: шум борьбы, удары, крики. Нэнси положила трубку. Чувство опустошения охватило её, тошнотой подступило к горлу. Её бесстрашное тело было готово к борьбе, но борьбы уже не будет.
Шериф, пожелавший увидеть преступника, пойманного с его помощью, с такой скоростью выскочил из Салона Самоубийства, что из кармана его форменной куртки вылетела пачка листков.
Мэри подняла их и окликнула шерифа. На секунду остановившись, он сказал, что эти бумажки ему теперь ни к чему, а затем опросил ее, не желает ли она поехать с ним. Между двумя девушками произошёл бурный диалог — Нэнси уговаривала Мэри поехать, говоря, что сама она совершенно не интересуется Бмлли. И Мэри, поспешно сунув Нэнси пачку бумаг, ушла.
Это были фотокопии стихов, посланных Билли Хозяйкам в других городах. Нэнси прочитала верхнюю. В этом стихотворении большое внимание уделялось интересному побочному эффекту этических таблеток по контролю над рождаемостью. Они не только делали людей бесчувственными, но и заставляли их мочиться синим. Стихотворение называлось «Что негодник сказал Хозяйке Салона» и содержало следующее:
Я не играл, я не шалил,
И, слава Богу, я не грешил.
Любя шум, вонь, весь род людской,
Давно мочусь я бирюзой.
Поев под оранжевым кровом,
Восприняв прогресса всю прыть.
Пришел в дом я с крышей багровой,
Чтоб жизнь, как лазурь, испустить.
Хозяйка и девица,
Смерти посланница.
Тебе, кто доверится,
Жизнью поплатится.
О члене моём поскорби же,
В пурпурном стройная фемина.
Все, что он знал в этой жизни,-
Вода, окрашенная синим.
— Вы не слышали эту историю — о том, как Дж. Эдгар Нэйшен изобрёл этический контроль над рождаемостью? — спросил дряхлый дедуля.
Голос его звучал хрипло.
— Нет, не слышала, — сказала Нэнси.
— А я думал, что это знают все.
— Для меня это новость.
— Когда он закончил работать с обезьянами, обезьянник было не отличить от Верховного Суда штата Мичиган. И тут разразился этот кризис в ООН. Люди от науки говорили, что человечество должно перестать воспроизводиться в таких больших количествах, а люди от морали говорили, что общество придёт в упадок, если люди будут и дальше извлекать из секса одни только удовольствия.
Дряхлый дедуля поднялся со своего кресла, подошёл к окну, толчком распахнул ставни. Картина открылась неприглядная. Обзор загораживал обращённый к улице макет огромного — высотой в двадцать футов — термометра. Каждое его деление соответствовало одному биллиону населения Земли — от нуля до двадцати. Роль центрального столбика жидкости играла полоса красного просвечивающего пластика. Высота ее показывала, сколько людей живет сейчас на Земле. Очень близко к нижнему краю пластика черная отметка показывала оптимальную — по мнению ученых — численность населения.
Дряхлый дедуля смотрел на заходящее солнце через ставни, и на его лице красными отсветами чередовались полосы.
— Скажите, — сказал он, — когда я умру, на сколько опустится этот столбик? На фут?
— Нет.
— На дюйм?
— Не совсем.
— А Вы ведь знаете ответ, — сказал он и повернулся к ней.
Голос его и выражение глаз утратили дряхлость.
— Один дюйм этого столба соответствует 8.3333-м людям. Вы знали это?
— Это, возможно, и так, — сказала Нэнси, — но по-моему не следует смотреть на это таким образом.
Он не спросил её, каким образом следует на это смотреть. Он завершил свою мысль.
— Я скажу Вам еще кое-что. Я — Билли-поэт, а Вы — очень красивая женщина.
Одной рукой он достал из-за пояса тупоносый револьвер, другой стянул с головы резиновую маску с лысой макушкой и морщинистым лбом. Теперь он выглядел на двадцать два года.
— Когда всё это закончится, полиция пожелает узнать, как я выгляжу, — сказал он Нэнси, коварно усмехнувшись. — На случай, если Вы плохо запоминаете внешность — удивительно, как много женщин делает это плохо — вот вам моё описание:
Во мне пять футов и дюймов два,
Два глаза голубых имеет голова,
Каштановые волосы по плечи -
Эльф юный я,
И так в себе уверен я,
Что дамы говорят:
«Горит он так, как тают свечи.»
Билли был на десять дюймов ниже Нэнси. Она была фунтов на сорок тяжелее его. Нэнси сказала, что у него нет шансов, но она ошибалась. Прошлой ночью он развинтил болты, крепившие оконную решетку, и теперь он заставил ее вылезти через окно, потом спуститься в люк, скрытый от улицы гигантским термометром.
Он повёл её через канализационную систему Хайаниса. Он явно знал, куда идёт. У него были фонарь и карта. Нэнси пришлось идти впереди по узкой дорожке, всё время видя перед собой свою танцующую тень. Она пыталась определить, где они находятся, соотнести этот подземный рельеф с реальным наземным миром. Это ей удалось, когда они проходили под «Говардом Джонсоном», — по характерному для этого заведения шуму. Машины, готовящие еду и сервирующие стол, работали бесшумно, но для того, чтобы клиенты не чувствовали себя одиноко, конструкторы обеспечили в помещении особый эффект — записанные на магнитофон кухонные шумы. И Нэнси услышала их: звон столового серебра, смех негров и пуэрториканцев на кухне.
А потом она потеряла ориентацию. Билли был с ней весьма немногословен. Только «Налево», «Направо» и ещё «Без фокусов, Юнона, не то я Вам голову разнесу».
Всего лишь один раз возникло у них какое-то подобие разговора. Билли начал его, и он же его окончил.
— Какого дьявола девушке с такими бедрами торговать смертью? — спросил он ее.
Она смело остановилась.
— Могу ответить, — сказала она, поскольку была уверена, что у неё есть ответ, который сожжёт его, как напалм.
Но он подтолкнул ее и вновь пообещал в случае чего разнести голову.
— Вы даже не хотите выслушать мой ответ, — уколола она его. — Вы боитесь услышать его.
— Я никогда не слушаю женщину, пока не перестанут действовать таблетки.
Билли-лоэт насмешливо улыбнулся.
— Это глупое правило.
— Женщина не женщина, пока продолжается эффект от таблеток.
— Вы заставляете женщину ощущать себя не личностью, а вещью.
— За это благодарите таблетки.
* * *
Под Большим Хайанисом, в которой жило 400.000 душ — 400.000 костяночек — было 80 миль канализационных труб. Нэнси потеряла счет времени. Когда Билли объявил, что они, наконец, добрались до места назначения, Нэнси уже казалось, что прошел целый год.
Она проверила это эфемерное ощущение по химическим часам своего тела, ущипнув себя за ногу. Ее бедро все еще оставалось бесчуственным.
Билли приказал ей подняться наверх по укреплённым в стене влажным ступенькам. Тьму слегка рассеивало тусклое свечение наверху. Это был лунный свет, прошедший через пластиковые многоугольники — грани огромной геофизической вышки. Нэнси не нужно было задавать традиционный для жертвы вопрос «Где я?». На мысе Код была только одна такая вышка — в городке Хайанис-Порт, где размещался древний заповедник Кеннеди.
Это был музей, демонстрировавший, какой была жизнь раньше, в более роскошные времена. Музей был закрыт. Он работал только летом.
Люк, из которого вылезла Нэнси, а за ней и Билл, находился посреди огромного пространства, залитого зеленым цементом, означавшим, что здесь когда-то была зелёная лужайка семейства Кеннеди. На зелёном цементе перед старинными каркасными домиками были установлены статуи четырнадцати Кеннеди, бывших в разное время президентами Соединенных Штатов Мира. Они играли в футбол.
На день похищения Нэнси президентом Соединенных Штатов Мира была бывшая Хозяйка, Кеннеди по кличке «Ма». Ее скульптурное изображение никогда не примет участие в этом футбольном матче. Да, конечно, ее фамилия была Кеннеди, но это было уже совсем не то. Люди говорили, что у неё нет стиля, что она вульгарна. На стене ее кабины висел плакат со следующим текстом: «Для того, чтобы работать здесь, не обязательно быть сумасшедшим, но это безусловно помогает делу», другой плакат призывал: «Думайте!», а третий гласил: «Настанет день, когда нам всем придется сплотиться вокруг этого места».
Её штаб-квартира находилась в Тадж-Махале.
* * *
Вплоть до момента, когда она очутилась в Музее Кеннеди, Нэнси Маклухэн была уверена, что рано или поздно она найдет шанс расправиться с Билли — переломает все кости его маленького тела или, может быть, даже застрелит его из его собственного револьвера. Она бы сделала это, не задумываясь. Он внушал ей отвращение большее, чем насосавшийся крови клещ.
Но теперь она передумала и вовсе не от жалости к нему. Она поняла, что Билли возглавляет целую банду. По меньшей мере восемь человек — поровну мужчин и женщин — стояли вокруг люка. На головы их были натянуты чулки. Именно женщины, твердо положив руки на плечи Нэнси, велели ей вести себя тихо. Все они были по крайней мере одного с ней роста, и держали они ее так, что при необходимости могли причинить ей дьявольскую боль.
Нэнси закрыла глаза, но это не спасло ее от очевидности простого вывода: эти порочные женщины были её сестры — Хозяйки Салонов Этического Самоубийства. Это открытие так сильно подействовало на нее, что она громко спросила с горечью в голосе: «Как вы можете нарушать свою клятву?» Тут же она получила такой сильный удар, что согнулась пополам, и из глаз ее полились слезы.
Выпрямившись, она уже больше не открывала рта, хотя ей хотелось сказать ещё очень многое. Молча она размышляла о том, что могло заставить Хозяек действовать вопреки всем законам человеческого приличия. Тут должно быть что-то еще, помимо негодничества. Наверно, они к тому же были чем-то одурманены.
Нэнси перебрала в уме все ужасные одурманивающие вещества, которые она изучала в школе, и пришла к выводу, что эти женщины принимали самое страшное из них. Это средство столь сильное, — говорили Нэнси учителя, — что даже человек, бесчувственный ниже талии, выпив всего один стакан, копулирует неоднократно и с энтузиазмом. Да, разгадка наверняка в этом: женщины и, возможно, также мужчины пили джин.
* * *
Они втолкнули Нэнси в средний каркасный дом — тёмный, как и все остальные, — и Нэнси услышала, как мужчины рассказывали Билли о последних событиях. И в этих новостях Нэнси уловила для себя проблеск надежды. Помощь, может быть, уже недалека.
Член банды, звонивший Нэнси, бесстыдно обманул полицейских, заставив их поверить, что они схватили Билли-поэта. И для Нэнси это было плохо. Полиция еще не знает, — сообщили Билли двое мужчин, — что Нэнси исчезла. К тому же от имени Нэнси послана телеграмма Мэри Крафт о том, что Нэнси срочно вызвана в Нью-Йорк по неотложному семейному делу.
Вот в этом Нэнси и уловила проблеск надежды: Мэри не поверит телеграмме. Мэри знала, что у Нэнси нет семьи в Нью-Йорке. Среди 63.000.000 людей, живущих в этом городе, у Нэнси не было ни одного родственника.
Банда заранее отключила противовзломную систему сигнализации музея. Пришельцы также разрезали множество цепочек и верёвок, защищавших от рук посетителей все более или менее ценные экспонаты. И было ясно, кто именно это сделал: один из мужчин был вооружен большим секатором.
Они отвели Нэнси наверх, в одну из комнат для прислуги. Мужчина с секатором перерезал веревки вокруг узкой кровати. Они положили Нэнси на кровать, и двое мужчин держали ее, пока женщина делала ей какой-то укол, от которого все поплыло у нее перед глазами.
Билли-поэт исчез.
Женщина, сделавшая укол, спросила теряющую сознание Нэнси, сколько ей лет.
Нэнси, твердо решившая не отвечать, вдруг почувствовала, что дурман ослабил ее волю, и она не может не ответить.
— Шестьдесят три, — пробормотала она.
— Каково это — быть девственницей в шестьдесят три года?.
Сквозь густой туман Нэнси услышала свой ответ и тут же хотела закричать, что это не она сказала. Собственный ответ поразил ее. Она сказала: «Бессмысленно».
Затем еле слышно спросила женщину: «Что было в шприце?» — Что было в шприце, лапушка? Это, лапушка, называется «сыворотка правды».
* * *
Когда Нэнси очнулась, луна была уже низко, но ночь ещё не кончилась.
1 2 3
— Подержите его у телефона подольше, подольше, — прошипел шериф и передал Нэнси трубку так бережно, словно она была из чистого золота.
— Да? — сказала Нэнси в трубку.
— Нэнси Маклухэн? — спросил мужчина. Голоос его звучал как-то ненатурально. Он, наверно, говорил через казу.
— Я говорю от имени нашего общего друга.
— Да?
— Он попросил меня кое-что Вам передать.
— Понятно.
— Это стихи.
— Хорошо.
— Вы готовы?
— Готова.
Нэнси услышала в трубке далекое завывание полицейских сирен. Звонивший, наверняка, тоже услышал сирены, однако стихотворение прочитал совершенно бесстрастно. Стихи были такими:
Расслабьтесь, приготовьтесь.
Для вас мой дар один.
В его взрывном потоке
Скрыт новый гражданин.
И тут они его взяли. Нэнси слышала всё: шум борьбы, удары, крики. Нэнси положила трубку. Чувство опустошения охватило её, тошнотой подступило к горлу. Её бесстрашное тело было готово к борьбе, но борьбы уже не будет.
Шериф, пожелавший увидеть преступника, пойманного с его помощью, с такой скоростью выскочил из Салона Самоубийства, что из кармана его форменной куртки вылетела пачка листков.
Мэри подняла их и окликнула шерифа. На секунду остановившись, он сказал, что эти бумажки ему теперь ни к чему, а затем опросил ее, не желает ли она поехать с ним. Между двумя девушками произошёл бурный диалог — Нэнси уговаривала Мэри поехать, говоря, что сама она совершенно не интересуется Бмлли. И Мэри, поспешно сунув Нэнси пачку бумаг, ушла.
Это были фотокопии стихов, посланных Билли Хозяйкам в других городах. Нэнси прочитала верхнюю. В этом стихотворении большое внимание уделялось интересному побочному эффекту этических таблеток по контролю над рождаемостью. Они не только делали людей бесчувственными, но и заставляли их мочиться синим. Стихотворение называлось «Что негодник сказал Хозяйке Салона» и содержало следующее:
Я не играл, я не шалил,
И, слава Богу, я не грешил.
Любя шум, вонь, весь род людской,
Давно мочусь я бирюзой.
Поев под оранжевым кровом,
Восприняв прогресса всю прыть.
Пришел в дом я с крышей багровой,
Чтоб жизнь, как лазурь, испустить.
Хозяйка и девица,
Смерти посланница.
Тебе, кто доверится,
Жизнью поплатится.
О члене моём поскорби же,
В пурпурном стройная фемина.
Все, что он знал в этой жизни,-
Вода, окрашенная синим.
— Вы не слышали эту историю — о том, как Дж. Эдгар Нэйшен изобрёл этический контроль над рождаемостью? — спросил дряхлый дедуля.
Голос его звучал хрипло.
— Нет, не слышала, — сказала Нэнси.
— А я думал, что это знают все.
— Для меня это новость.
— Когда он закончил работать с обезьянами, обезьянник было не отличить от Верховного Суда штата Мичиган. И тут разразился этот кризис в ООН. Люди от науки говорили, что человечество должно перестать воспроизводиться в таких больших количествах, а люди от морали говорили, что общество придёт в упадок, если люди будут и дальше извлекать из секса одни только удовольствия.
Дряхлый дедуля поднялся со своего кресла, подошёл к окну, толчком распахнул ставни. Картина открылась неприглядная. Обзор загораживал обращённый к улице макет огромного — высотой в двадцать футов — термометра. Каждое его деление соответствовало одному биллиону населения Земли — от нуля до двадцати. Роль центрального столбика жидкости играла полоса красного просвечивающего пластика. Высота ее показывала, сколько людей живет сейчас на Земле. Очень близко к нижнему краю пластика черная отметка показывала оптимальную — по мнению ученых — численность населения.
Дряхлый дедуля смотрел на заходящее солнце через ставни, и на его лице красными отсветами чередовались полосы.
— Скажите, — сказал он, — когда я умру, на сколько опустится этот столбик? На фут?
— Нет.
— На дюйм?
— Не совсем.
— А Вы ведь знаете ответ, — сказал он и повернулся к ней.
Голос его и выражение глаз утратили дряхлость.
— Один дюйм этого столба соответствует 8.3333-м людям. Вы знали это?
— Это, возможно, и так, — сказала Нэнси, — но по-моему не следует смотреть на это таким образом.
Он не спросил её, каким образом следует на это смотреть. Он завершил свою мысль.
— Я скажу Вам еще кое-что. Я — Билли-поэт, а Вы — очень красивая женщина.
Одной рукой он достал из-за пояса тупоносый револьвер, другой стянул с головы резиновую маску с лысой макушкой и морщинистым лбом. Теперь он выглядел на двадцать два года.
— Когда всё это закончится, полиция пожелает узнать, как я выгляжу, — сказал он Нэнси, коварно усмехнувшись. — На случай, если Вы плохо запоминаете внешность — удивительно, как много женщин делает это плохо — вот вам моё описание:
Во мне пять футов и дюймов два,
Два глаза голубых имеет голова,
Каштановые волосы по плечи -
Эльф юный я,
И так в себе уверен я,
Что дамы говорят:
«Горит он так, как тают свечи.»
Билли был на десять дюймов ниже Нэнси. Она была фунтов на сорок тяжелее его. Нэнси сказала, что у него нет шансов, но она ошибалась. Прошлой ночью он развинтил болты, крепившие оконную решетку, и теперь он заставил ее вылезти через окно, потом спуститься в люк, скрытый от улицы гигантским термометром.
Он повёл её через канализационную систему Хайаниса. Он явно знал, куда идёт. У него были фонарь и карта. Нэнси пришлось идти впереди по узкой дорожке, всё время видя перед собой свою танцующую тень. Она пыталась определить, где они находятся, соотнести этот подземный рельеф с реальным наземным миром. Это ей удалось, когда они проходили под «Говардом Джонсоном», — по характерному для этого заведения шуму. Машины, готовящие еду и сервирующие стол, работали бесшумно, но для того, чтобы клиенты не чувствовали себя одиноко, конструкторы обеспечили в помещении особый эффект — записанные на магнитофон кухонные шумы. И Нэнси услышала их: звон столового серебра, смех негров и пуэрториканцев на кухне.
А потом она потеряла ориентацию. Билли был с ней весьма немногословен. Только «Налево», «Направо» и ещё «Без фокусов, Юнона, не то я Вам голову разнесу».
Всего лишь один раз возникло у них какое-то подобие разговора. Билли начал его, и он же его окончил.
— Какого дьявола девушке с такими бедрами торговать смертью? — спросил он ее.
Она смело остановилась.
— Могу ответить, — сказала она, поскольку была уверена, что у неё есть ответ, который сожжёт его, как напалм.
Но он подтолкнул ее и вновь пообещал в случае чего разнести голову.
— Вы даже не хотите выслушать мой ответ, — уколола она его. — Вы боитесь услышать его.
— Я никогда не слушаю женщину, пока не перестанут действовать таблетки.
Билли-лоэт насмешливо улыбнулся.
— Это глупое правило.
— Женщина не женщина, пока продолжается эффект от таблеток.
— Вы заставляете женщину ощущать себя не личностью, а вещью.
— За это благодарите таблетки.
* * *
Под Большим Хайанисом, в которой жило 400.000 душ — 400.000 костяночек — было 80 миль канализационных труб. Нэнси потеряла счет времени. Когда Билли объявил, что они, наконец, добрались до места назначения, Нэнси уже казалось, что прошел целый год.
Она проверила это эфемерное ощущение по химическим часам своего тела, ущипнув себя за ногу. Ее бедро все еще оставалось бесчуственным.
Билли приказал ей подняться наверх по укреплённым в стене влажным ступенькам. Тьму слегка рассеивало тусклое свечение наверху. Это был лунный свет, прошедший через пластиковые многоугольники — грани огромной геофизической вышки. Нэнси не нужно было задавать традиционный для жертвы вопрос «Где я?». На мысе Код была только одна такая вышка — в городке Хайанис-Порт, где размещался древний заповедник Кеннеди.
Это был музей, демонстрировавший, какой была жизнь раньше, в более роскошные времена. Музей был закрыт. Он работал только летом.
Люк, из которого вылезла Нэнси, а за ней и Билл, находился посреди огромного пространства, залитого зеленым цементом, означавшим, что здесь когда-то была зелёная лужайка семейства Кеннеди. На зелёном цементе перед старинными каркасными домиками были установлены статуи четырнадцати Кеннеди, бывших в разное время президентами Соединенных Штатов Мира. Они играли в футбол.
На день похищения Нэнси президентом Соединенных Штатов Мира была бывшая Хозяйка, Кеннеди по кличке «Ма». Ее скульптурное изображение никогда не примет участие в этом футбольном матче. Да, конечно, ее фамилия была Кеннеди, но это было уже совсем не то. Люди говорили, что у неё нет стиля, что она вульгарна. На стене ее кабины висел плакат со следующим текстом: «Для того, чтобы работать здесь, не обязательно быть сумасшедшим, но это безусловно помогает делу», другой плакат призывал: «Думайте!», а третий гласил: «Настанет день, когда нам всем придется сплотиться вокруг этого места».
Её штаб-квартира находилась в Тадж-Махале.
* * *
Вплоть до момента, когда она очутилась в Музее Кеннеди, Нэнси Маклухэн была уверена, что рано или поздно она найдет шанс расправиться с Билли — переломает все кости его маленького тела или, может быть, даже застрелит его из его собственного револьвера. Она бы сделала это, не задумываясь. Он внушал ей отвращение большее, чем насосавшийся крови клещ.
Но теперь она передумала и вовсе не от жалости к нему. Она поняла, что Билли возглавляет целую банду. По меньшей мере восемь человек — поровну мужчин и женщин — стояли вокруг люка. На головы их были натянуты чулки. Именно женщины, твердо положив руки на плечи Нэнси, велели ей вести себя тихо. Все они были по крайней мере одного с ней роста, и держали они ее так, что при необходимости могли причинить ей дьявольскую боль.
Нэнси закрыла глаза, но это не спасло ее от очевидности простого вывода: эти порочные женщины были её сестры — Хозяйки Салонов Этического Самоубийства. Это открытие так сильно подействовало на нее, что она громко спросила с горечью в голосе: «Как вы можете нарушать свою клятву?» Тут же она получила такой сильный удар, что согнулась пополам, и из глаз ее полились слезы.
Выпрямившись, она уже больше не открывала рта, хотя ей хотелось сказать ещё очень многое. Молча она размышляла о том, что могло заставить Хозяек действовать вопреки всем законам человеческого приличия. Тут должно быть что-то еще, помимо негодничества. Наверно, они к тому же были чем-то одурманены.
Нэнси перебрала в уме все ужасные одурманивающие вещества, которые она изучала в школе, и пришла к выводу, что эти женщины принимали самое страшное из них. Это средство столь сильное, — говорили Нэнси учителя, — что даже человек, бесчувственный ниже талии, выпив всего один стакан, копулирует неоднократно и с энтузиазмом. Да, разгадка наверняка в этом: женщины и, возможно, также мужчины пили джин.
* * *
Они втолкнули Нэнси в средний каркасный дом — тёмный, как и все остальные, — и Нэнси услышала, как мужчины рассказывали Билли о последних событиях. И в этих новостях Нэнси уловила для себя проблеск надежды. Помощь, может быть, уже недалека.
Член банды, звонивший Нэнси, бесстыдно обманул полицейских, заставив их поверить, что они схватили Билли-поэта. И для Нэнси это было плохо. Полиция еще не знает, — сообщили Билли двое мужчин, — что Нэнси исчезла. К тому же от имени Нэнси послана телеграмма Мэри Крафт о том, что Нэнси срочно вызвана в Нью-Йорк по неотложному семейному делу.
Вот в этом Нэнси и уловила проблеск надежды: Мэри не поверит телеграмме. Мэри знала, что у Нэнси нет семьи в Нью-Йорке. Среди 63.000.000 людей, живущих в этом городе, у Нэнси не было ни одного родственника.
Банда заранее отключила противовзломную систему сигнализации музея. Пришельцы также разрезали множество цепочек и верёвок, защищавших от рук посетителей все более или менее ценные экспонаты. И было ясно, кто именно это сделал: один из мужчин был вооружен большим секатором.
Они отвели Нэнси наверх, в одну из комнат для прислуги. Мужчина с секатором перерезал веревки вокруг узкой кровати. Они положили Нэнси на кровать, и двое мужчин держали ее, пока женщина делала ей какой-то укол, от которого все поплыло у нее перед глазами.
Билли-поэт исчез.
Женщина, сделавшая укол, спросила теряющую сознание Нэнси, сколько ей лет.
Нэнси, твердо решившая не отвечать, вдруг почувствовала, что дурман ослабил ее волю, и она не может не ответить.
— Шестьдесят три, — пробормотала она.
— Каково это — быть девственницей в шестьдесят три года?.
Сквозь густой туман Нэнси услышала свой ответ и тут же хотела закричать, что это не она сказала. Собственный ответ поразил ее. Она сказала: «Бессмысленно».
Затем еле слышно спросила женщину: «Что было в шприце?» — Что было в шприце, лапушка? Это, лапушка, называется «сыворотка правды».
* * *
Когда Нэнси очнулась, луна была уже низко, но ночь ещё не кончилась.
1 2 3