А потом об этом сложили легенды и баллады. Если слушать баллады – о, это было прекрасное время. Сколько подвигов совершили с обеих сторон! Какие эпитеты были подобраны, чтобы описать людскую жестокость и непримиримость, горькую правоту тенников и мудрость тех, кто переступил через вековечную расовую вражду и сумел закончить дело миром!
Тьфу...
– И что с ним стало?
– Его убили Смотрители.
– Хм... и им за это ничего не было? – удивляюсь я.
– Они убили его по просьбе наших. Парень спятил и возомнил себя диктатором с принципом «бей своих, чтоб чужие боялись».
– А-а, понятно. А какие-нибудь подробности ты знаешь? Что именно он делал?
– Насколько я помню, – морщит лоб Кира, – он начал отправлять тех, кто пытался его одернуть, на какие-то ритуалы. Скармливать Пустоте, видимо. И получал от этого часть силы. Вот этого ему уже не простили.
– Это похоже на наш случай?
– Откуда я знаю? – огрызается Кира. – Я при тех событиях не присутствовал, а от наших мудрецов простоты не дождешься. Они из любой зачистки сагу сделают.
Забавно – Кира, кажется, совершенно не гордится своей принадлежностью к тенникам. По крайней мере, особого уважения к обычаям предков я за ним не наблюдаю.
– А побеседовать про это ни с кем нельзя? Может, разберемся?
– Побеседовать-то запросто, а вот разобраться...
– Давай попробуем, чем Город не шутит?
И мы отправляемся беседовать.
В этом дальнем районе Города я бываю раз в год и только по обещанию. Квартал принадлежит тенникам: дома – верхним, подземные коммуникации – нижним. Люди сюда заходят изредка, Смотрители – тем более. Здесь почти никогда не происходит нечто, требующее нашего вмешательства. Мы проходим мимо здания, больше всего похожего на пятиэтажку, украшенную башенками и стрельчатыми колоннами. Помесь хрущобы и готического собора выглядит оригинально. На башенках красуются флюгера, узкие окна забраны коваными решетками, а колонны сверху украшены мрачного вида химерами. Я хмыкаю. Кира насмешливо приподнимает бровь.
– Я здесь живу. Хочешь зайти?
– С удовольствием, но на обратном пути.
Мне действительно интересно, на что похоже место обитания Киры, к тому же мне нечасто доводится бывать у тенников в гостях. Если верить рассказам Витки, которая гораздо больше дружна с ними, это весьма необычно и познавательно.
– Как хочешь, – усмехается Кира.
Мы спускаемся в подземный переход. Идем вниз этажа четыре, не меньше. Ржавая железная лестница явно рассчитана на существо, обладающее хорошей спортивной подготовкой: расстояние между ступеньками в добрых полметра, а вся конструкция, подвешенная на стальных тросах, дрожит и вибрирует при каждом шаге. Полумрак – нижние прекрасно видят в темноте, а на посторонних спуск не рассчитан. Кира идет уверенно, не оглядываясь на меня. Я сначала держусь за перила, но когда железная труба, из которой они сварены, прогибается под рукой, перестаю надеяться на то, что ограждение мне хоть чем-то поможет. Здесь пахнет пылью, ржавчиной, землей и еще почему-то морской водой.
Наконец проклятая лестница заканчивается – входом в абсолютно черный туннель. Кира идет уверенно, я же замираю на входе и пытаюсь заставить зрение различать хоть что-то. Бесполезно – кто-то так заколдовал туннель, что мне не удается ничего. Кира возвращается, кладет руку мне на плечо. Я вижу его глазами, но не очень хорошо – все подкрашено зеленоватым гнилушечным сиянием, которого для меня недостаточно. Тенник ведет меня за плечо, игриво щекоча когтями через куртку. Иногда он увлекается, и раздается противный скрежет рвущейся джинсы. Но сейчас меня не занимает, на что будет похожа куртка, – я в основном думаю о том, как бы не упасть. И еще – будет ли поход стоить информации, которую мы получим.
Повороты, спуски, лестницы – скоро я понимаю, что едва ли смогу найти выход сама. Разве что по запаху – но в йодно-соленом воздухе все они быстро тают. Кто-то попадается нам навстречу – я едва его различаю. Что-то приземистое, широкое, но беззвучно скользящее над полом. Четко я вижу только две пары круглых зеленых глаз. Кира аккуратно обводит меня вокруг нижнего. В кромешной тьме я спотыкаюсь о какую-то ерунду на полу и падаю, разбивая коленку в кровь. Очень больно.
– Ну ты даешь, – ворчит Кира, ощупывая быстро промокшую штанину.
– Не видно ни пса, какая зараза тут такую тьму натворила? – злюсь я.
– Техника безопасности. Наши мудрецы гостей непрошеных не любят...
Мудрецы подвальные, ворчу я про себя. Кира поднимает меня на руки и перекидывает через плечо. Интересный фокус, учитывая, что в этот раз мы с ним одного роста. Но ему, кажется, все равно. Я болтаюсь вниз головой, мне страшно неудобно, и ничего романтического в этом нет. Еще минут пятнадцать – повороты, спуски, подъемы в полной темноте, и Кира вносит меня в здоровенный грот. Потолка я не вижу – он скрывается в полутенях, но сам грот неплохо подсвечен, причем источников бледно-голубого света я не вижу. Меня наконец-то ставят на пол, я оглядываюсь и не могу сдержать восхищенного вздоха.
Здесь явно поработала рука мастера-тенника: что-то отшлифовано, что-то отполировано, но большая часть стен оставлена в неприкосновенности. Сталактиты, сталагмиты и прочие пещерные радости представлены во всем великолепии. Где-то монотонно капает вода, и эхо гуляет между стен.
– Не слабо, – оглядываюсь я. – Мудрецы живут здесь?
– Нет, это что-то вроде холла. Нам туда. – Кира показывает на проход между двумя глыбами камня, в которых можно различить две грубо высеченные статуи лежащих кошек.
Здесь чище и почти светло – вдоль коридора у самого потолка развешены сияющие шары, в которых шевелятся мелкие живые источники света. Неужели светлячки? Приглядываюсь – нет, скорее какие-то светящиеся червячки. Интересно, их нужно кормить? И если нужно – то каждый раз приходится проходить со стремянкой?
Кира приводит меня в небольшую пещеру с гладко отполированными стенами, кивает на плоский камень в углу, больше всего похожий на надгробие. На нем даже вырублена какая-то надпись, но этих рун я не знаю.
– Садись. К нам скоро придут.
И действительно – скоро из стены выходит бледное долговязое создание, заставляющее вспомнить историю голема или чудовища Франкенштейна, настолько это человекообразное чудовище несуразно. Словно его наспех собрали из плохо подходящих друг к другу частей тела. Голова крупная, шея тонкая, руки бугрятся мускулами, но грудная клетка впалая – какая-то карикатура на человека. Светящимися зелеными глазами он смотрит на Киру, затем на меня.
– Нам нужен кто-то из хранителей памяти, – говорит Кира. – Тех, кто может рассказать о войне за верхние вуали.
Блеклое недоразумение уходит обратно в стену.
– Это зомби, что ли?
– Нет, – смеется Кира. – Он не хотел тебя пугать своим истинным видом, а как выглядят люди – давно забыл.
– Тьфу ты, – тоже начинаю смеяться я. – Лучше бы уж показался как есть, а то я и впрямь испугалась. Старейшины тоже так выглядят? Или как их там – хранители?
– Не знаю, сама увидишь.
Я ожидаю увидеть что-нибудь экзотическое – хоть чудовище, хоть химеру, на худой конец – такого же голема, как предыдущий, но хранитель оказывается растрепанного вида юнцом в рваных джинсах и майке с фломастером намалеванным пацификом. Длинные волосы собраны в хвост. Не хватает только бисерных фенечек на руках – а то был бы юный хиппи. На обычного тенника он похож, как я на оглоеда.
– Привет, Кира, привет, Тэри. Мне сказали, вам понадобились старые сплетни? – обаятельно улыбается он.
Я удивляюсь, откуда он знает мое имя. Впрочем, на то он и особо мудрый тенник.
– Да, – кивает Кира. – Не мог бы ты рассказать о том, кто во время войны за верхние вуали использовал Пустоту как оружие?
Хранитель недоверчиво щурит на него длинные серо-зеленые глаза.
– А сам, что ли, не в курсе?
Кира отчетливо напрягается – я сижу вплотную к нему и чувствую это. Интересное кино. Кажется, сейчас я услышу что-то интересное. Например, об истинном возрасте Киры и его участии в тех легендарных событиях. Но нет – оба просто смотрят друг на друга, потом Кира расслабляется.
– Да нет, не в курсе, – лениво говорит он. – Расскажи нам.
– Как, всю биографию? – Хранитель очень хорош собой и знает, как этим пользоваться. У него прекрасная, искренняя и теплая улыбка, симпатичная физиономия. Когда он задерживает на мне взгляд, делается так хорошо, словно я нежусь под первым весенним солнышком. Несмотря на хипповый вид, у него весьма крепкие руки, и он кажется скорее борцом-восточником, чем мирным пацифистом. Судя по развитости мускулатуры, врезать этот пацифист может не слабо.
Хочется погладить его по плечу, почувствовать, как перекатываются мускулы под кожей.
Тенник ловит мою мысль еще до того, как я успеваю одернуть себя, жмурится. У него зеленовато-серые совершенно человеческие глаза, длинные темные ресницы. По краю радужки – черные точки. Странно, я так хорошо вижу его лицо, а он стоит шагах в двух от нас.
– Нет, всю биографию не надо. – В голосе Киры льдинками колется едва уловимая неприязнь. – Только то, как это для Города было.
Хранитель бросает на Киру острый взгляд, на мгновение становясь резким и совсем не обаятельным. Что-то между ними происходит, едва заметное противостояние – но почему, отчего? Мне трудно понять, в чем дело, – может быть, в прежних, неизвестных мне отношениях этих двух?
– Могу показать, – улыбается хранитель. – Только вот тебе, Тэри... ты, наверное, не увидишь и половины.
– Я постараюсь.
– Ну, давай попробуем... – Он садится на пол, вклинивается между нами – Кира кривится, но подвигается.
Хранитель берет меня за руку – пальцы у него жесткие, сильные, и шершавые. Прикосновение слишком интимно – кончики пальцев пробегают от моего запястья к фалангам, потом обратно. Кира негромко кашляет, но хранитель только усмехается и уже крепко берет мою ладонь, сплетая наши пальцы.
Сначала я действительно не вижу ничего, только ощущаю тепло и легкое возбуждение. Но потом все же начинаю улавливать картинку. Восприятие тенников очень сильно отличается от нашего, и мне трудно понять, что за мешанину цветных нитей и призрачных силуэтов домов показывает мне хранитель. Это его картина Города – яркие пятна, спирали, сплетения узоров и мозаик. И в самой сердцевине пульсирует грязно-серый комок, амеба, выпускающая тонкие ложноножки и сжимающаяся вновь. Этим все для меня и ограничивается – остается надеяться, что Кира увидел больше и разъяснит остальное.
Хранитель отпускает мою руку, теперь они смотрят с Кирой вдвоем, а я просто сижу, поджав ноги, и любуюсь обоими. Очень разные и все же похожие – оба красивы по-своему. Хранитель куда ярче, обаятельнее, красота его броская и яркая. Кира гораздо строже, тоньше, пожалуй, аристократичнее. По обоим никогда не скажешь, что живут они долго и знают много, – два типичных молодых раздолбая, ни больше, ни меньше. Видимо, длинные бороды, морщинистые лица и прочие атрибуты мудрости нынче не в моде.
Наконец оба встряхиваются. Первый взгляд Кира бросает на меня, точнее – на меня и хранителя. В желтых глазах – настороженность и, пожалуй, ревность. Опять – уже второй раз я сталкиваюсь с этим его чувством и каждый раз не знаю, как реагировать. Мы ничего не обещали друг другу, разве что верить в искренность своих чувств. Но все остальное – уж не обидеться ли мне на то, что его слава героя-любовника оказалась мне знакома куда раньше самого Киры. Пес побери, мы же взрослые... люди, да. И тенники тоже.
– А сейчас я хочу рассказать вам одну легенду. Рассказать, а не показать, – говорит хранитель. – Слушайте.
Вначале не было ничего, лишь три реки текли в безмолвии пустоты, три потока, чьи струи не смешивались между собой, и текли они по кругу, хотя и простирались русла рек из бесконечности в бесконечность. И не было времени; и некому было сказать, сколько так длилось. Но восстали из вод трое, и началось бытие, и дан был отсчет течению лет. Трое, что вышли из вод, не знали ни миров, ни законов – сами они были законом, и каждый сотворял желанием своим миры, дороги и то, что вокруг дорог. Так появились дороги вдоль берегов великих рек. И каждый называл созданное – так появились слова. И устали трое друг от друга, и положили новый закон: да будет живое помимо трех. И стало живое, подобное своим творцам и отличное от них. И наделены были все умением создавать живое, а на берегах рек места хватало всем, ибо текут они из бесконечности в бесконечность.
И забыли вскоре о троих, не знали ни имен их, ни облика, и не вспоминали, откуда появились первые из живущих. Законы же были установлены так, что никто не мог их нарушить, ибо трое были законом, и покуда были они, вечные и предначальные, закон был непоколебим. Суровы ли были те законы, или мягки, в чем состояли они – не помнит никто. Те, что были потомками первого живого, были во многом подобны своим творцам, хотя и не знали о том.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38