Если бы дипломатией и партийной политикой руководили вычислительные машины, Роу, сильно уменьшилась бы опасность отхода от старых добрых предвзятых идей ради грубой действительности. Вот каким мне бы хотелось видеть наше политическое руководство, потому что я и сам по природе такой. Мне свойственна странная тенденция к мономании, Роу, подсознательное стремление автоматизироваться.
– Ясно.
– Опять-таки хотелось бы мне основать отдел церемоний. Эх, будь у меня время! Да мы бы сами взялись за все, от командования парадом королевской гвардии и составления списков награжденных до торжественного открытия нового корпуса. Сколько бы мы сэкономили денег, времени и рабочей силы! А невыразимый гнет усталости, от которого мы избавили бы людей! Да вообще, будь у меня только время перебраться в новый корпус, нет счета процессам, которые я мог бы программировать. Один из моих любимых замыслов – программа по устранению посредников из сферы распределения: нужно только скалькулировать среднюю прибыль торговцев, и мы прекрасно обойдемся без них самих. А делился я с вами идеей запрограммировать машину на сочинение порнографических романов? Ведь все авторы используют перестановки из крайне ограниченного числа конечных переменных – это под силу самой простой машине. Или справочники по вопросам секса базовых величин там еще меньше, а перестановками рынок явно не насыщен. Но лично я, пожалуй, предпочитаю порнографию. Есть в ней откровенное величие логики, которое меня трогает… И кое-что другое, разумеется.
– Да, – произнес Роу.
Мак-Интош давно замолчал, а мозг Роу все еще продолжал бороздить океаны недодуманных дум. То был взбудораженный, кипучий мир. Если бы только ему удалось занять выгодную позицию и хоть на секунду спокойно охватить взглядом этот мир, Роу набросал бы его словесную карту. Карту территорий гораздо более обширных, чем те, что исследовал Мак-Интош, – их фантастические очертания уже вырисовывались перед его внутренним взором. Если бы только….. Если бы…
– Да, – произнес он. – Да.
10
Сэр Прествик Ныттинг был не мастер говорить по телефону. И не таких, как он, этот аппарат ставил в дурацкое положение. Разве узнаешь, принадлежит ли голос тому, кем он назвался, представляет ли собой то, чем кажется, кажется ли тем, что собой представляет, и правда ли то, что говорит собеседник?
– Нунн? Алло, это Нунн? – вопрошал он опасливо.
Он боялся, что Нунн болеет или вообще умер, и его, Ныттинга, просто разыгрывают.
– Нунн! Это вы Нунн? – повторил он свирепо. Внезапно его одолел панический страх. Есть Нунн на другом конце провода или его там нет? А вдруг он действительно умер? Сэру Прествику мерещились бесчисленные стайки телефонисток: они подслушивают по всем каналам коммутатора и изнемогают от сдавленного хохота, оттого что заставили сэра Прествика кричать на Нунна, тогда как Нунн лежит мертвый в открытом гробу на собственном столе.
– Нунн! – воскликнул он удрученно. – Нунн!
– Здравствуйте, сэр Прествик, – сказал Нунн, которому пришлось на время отойти от вешалки, где он отбивал довольно трудный мяч.
– Это вы, Нунн?
– У телефона, сэр Прествик.
– Ага. Я все пытаюсь до вас добраться, Нунн. Так вот, Нунн….. Алло! Нунн! Нунн! Нунн, вы меня слушаете или нет?
Нунн не сводил глаз с мяча, который успел долететь до середины ковра; теперь мяч чудом обогнул ножку стола и мимо корзины для бумаг, под аплодисменты ценителей, ушел за пределы поля к батарее, подарив команде лишние четыре очка.
– Извините, сэр Прествик. У нас сегодня горячий денек. Выкладывайте.
– Понятно. Так вот, Нунн…
– Видели вы скачки с препятствиями, которые ваш конкурент показывал вчера по телевидению?
– Нет. Так вот, Нунн…
– Были довольно занятные курбеты. Извините, я вас перебил.
– Да собственно…
– Отвлекся. Признак старости.
– Ага. Так вот, всплыло…
– Непростительная грубость. Сам ненавижу, когда меня перебивают.
– Так вот, всплыло серьезнейшее непредвиденное обстоятельство.
– Так.
– Ваши планы относительно нового корпуса. Боюсь, что Ротемир их не потерпит.
– Да неужто?
– У Ротемира создалось впечатление – и вот тут передо мной соответствующее письмо от вашей мисс Фрам, – что корпус предназначен (я цитирую) “…для увеличения объема работ отдела этики по исследованию вопроса о том, в какой степени возможно запрограммировать вычислительные машины на соблюдение кодекса этики”.
– Все правильно.
– Мы ведь взялись поддерживать эту работу в убеждении, что она содействует борьбе с детской преступностью и распущенностью. Именно таков для нас смысл слова “этика”.
– Именно таков он и для меня, сэр Прествик.
– Вот Ротемир отказывается понять – да и я отказываюсь, – чем же тогда оправдывается использование корпуса под вычислительные машины, сочиняющие порнографические романы и справочники по вопросам секса.
– Порнографические романы и справочники по вопросам секса?
– Именно.
– И у нас будут подобные машины?
– Так мне сообщили.
– В новом корпусе?
– По-видимому. Ротемир узнал об этом на званом вечере от какой-то девушки.
– Вы уверены, что она в курсе того, что здесь происходит?
– Кажется, она узнала это от какого-то мужчины, а тот сказал, что об этом толкуют по всему институту.
– Понятно. Что ж, займусь выяснением.
– Поймите меня правильно, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто мы хотим как-то влиять на работу, проводимую в новом корпусе, только потому, что вложили в него деньги.
– Ни в коем случае.
– Самое немыслимое предположение. Ротемиру в голову не придет ничего подобного.
– Конечно, нет.
– Просто мы должны соблюдать осторожность в вопросах, с которыми связана честь фирмы.
– Именно. Именно. Я, конечно, никогда не вмешиваюсь в работу отделов, вы и сами, без сомнения, понимаете.
– Ну конечно.
– Но я, безусловно, решительно пресеку всякую чепуху насчет порнографических романов и справочников по сексу.
– Я же говорил Ротемиру, что на вас можно положиться.
– Буду только рад помочь.
– Мы ничего не имеем против вас лично, Нунн.
– Не сомневаюсь.
– Но насчет этого Ротемир пилит меня все утро. Надеюсь, я не был слишком резок?
– Вы были вполне в своем праве. Вполне в своем праве.
– Поймите, Ротемир – ярый противник таких вещей. И, откровенно говоря, после такого утра мой живот дает себя знать.
– Предоставьте все мне. Я немедленно переговорю с макинтошем.
– Надо полагать, Мак-Интош спит и видит во сне новый корпус?
– Да, это уж на все сто.
– Вот как? А у меня, когда я с ним беседовал, невольно сложилось впечатление, что он относится к корпусу прохладно.
– Нет-нет, наоборот, весь так и горит.
– Поймите, он же твердил, что новый корпус ему не нужен и он не желает иметь с ним ничего общего.
– Да это у него просто такая манера разговора. Странный народ эти ученые лбы.
– Похоже на то.
– Удивляют меня на каждом шагу.
– Точно.
– Ну вот видите.
– Значит вы возьметесь за Мак-Интоша?
– Я возьмусь за Мак-Интоша.
– Ну, тогда ладно.
– Спасибо, что известили.
– Нет, это вам спасибо.
– Возьмусь за Мак-Интоша безотлагательно.
– Возьмитесь за него, пожалуйста.
– Безотлагательно.
– Значит, договорились.
– По-моему, обо всем.
– По-моему, тоже.
– Ну тогда…
– Главное, возьмитесь за Мак-Интоша.
– Возьмусь, возьмусь.
– Мне кажется, в нем все дело.
– Мне тоже так кажется.
– Если дело в чем-то другом, мы ведь всегда можем снова созвониться.
– Конечно.
– Ну, тогда, значит, привет супруге.
11
“Хью Роу, – отпечатал Хью Роу, – подарил нам свой блистательный первый роман. Интимный, искрометный, интеллектуальный. “Р” от первой до последней страницы читается с неослабевающим интересом. Без тени колебания могу провозгласить этот роман лучшей книгой года”.
В лабораторию вошел Голдвассер.
– Опять увидел из своего окна, что вы работаете. Не устоял против искушения зайти посмотреть на вас вблизи.
– А-а, – произнес Роу.
“Р”, – отпечатал он, – открывает собой новую знаменательную эру в развитии романа как формы искусства”.
– Это все, надо понимать, ваш роман? – спросил Голдвассер.
– Да, – произнес Роу.
Он отпечатал: “Успех! Успех! Бесспорный успех!”
– А что за роман? – спросил Голдвассер.
“Динамический, добротный”, – отпечатал Роу. И произнес:
– Да знаете, роман как роман.
– А-а.
“Беру на себя смелость призвать всех и каждого при первом же случае ознакомиться с этим поистине выдающимся произведением”.
– Можно мне его прочесть? – спросил Голдвассер.
– Прочесть? Да он, собственно, еще не совсем готов… В общем, когда закончу, пожалуйста…
Но Голдвассер уже заглянул через плечо Роу.
– Понятно, – сказал он секундой позже. – Господи, Роу, приношу тысячу извинений! Я просто не представлял… С моей стороны это непростительно.
– Все дело в том, – произнес Роу, – что я решил начать с рецензий…
– Начать? Вы хотите сказать, что роман еще даже не написан?
– Да. Понимаете, Голдвассер, я подумал, что лучше начать с рецензий, а уж по ним как бы воссоздать роман.
– Ясно.
– Ведь писатели работают по-разному.
– Да.
– Вы находите, что начинать с этого конца нецелесообразно?
– Нет, отчего же.
– Понимаете, иногда я и сам призадумываюсь.
– Неужели?
– О да. Ведь когда пишешь, чувствуешь себя чертовски одиноким. Порой даже начинаешь бояться, что у тебя уже ум за разум зашел.
Некоторое время Голдвассер размышлял.
– Роу, – сказал он. – А сюжет для романа у вас есть? Или персонажи?
Роу молча глазел на пишущую машинку. “Молниеносно, мучительно и мудро, – подумал он. Беспощадная проницательность и сокрушительная точность. Смотрит в самый корень”.
– Как раз нащупываю, – произнес он.
– Понятно. А есть у вас другие – как бы это выразиться? – отправные точки?
– Ну… – произнес Роу.
Он знал, что хочет написать, но рассказать об этом не мог. Написать, вообще говоря, тоже. Ни рассказать, ни написать он не мог, так как образы, которые ему хотелось перенести на бумагу, были томны и мимолетны как сновидения. Чем больше тщишься описать сон, тем дальше он от тебя ускользает, отступает перед словесной атакой, будто остывает, будто бледнеет, и наконец, когда ты уже, казалось бы облек в слова, в памяти не остается никаких следов того, что тебе снилось. Роу хотел перенести на бумагу картины, которые возникали у него в голове неожиданно, когда мозг был разгорячен и на мгновение охватывал, казалось, всю сладость жизни. Вот, например, картина: пронизывающий мартовский ветер расцвечивает воду солнечными бликами в устье судоходной реки. Или вот: усталые наивные глаза отмечают первый серый проблеск летней зари на тополях и медных буках в уборе листьев, на каменных балюстрадах и газонах, белых от росы. Или такая картина: ноябрьским вечером сквозь туман идет Роу, и пар от его дыхания туманом прорезает желтую дымку в круге света от уличного фонаря, и он слышит тарахтенье мотоцикла: “Трах-тах-тах-тах-тах”. Но как описать все это, чтобы сохранился хоть малейший аромат этих бесценных, уникальных картин, Роу понятия не имел.
– Значит, нет? – сказал Голдвассер.
– Только в самых общих чертах.
– Вы не хотите выпятить какую-нибудь идею? Ну, например, показать, как власть растлевает людей или желания опустошают душу? Не хотите разоблачить мещанские нравы провинциальных университетов или чрезмерно крутую учебную политику Оксфорда или Кембриджа?
– В общем-то, наверное, нет.
– Что ж, тогда начнем с персонажей и сюжета. Прежде всего нужен герой. Допустим, его зовут Онн. Теперь, насколько я понимаю, у Онна любовная связь.
– С Онной?
– Слишком прозрачно. Как насчет Мои – сокращенно от Мойры? Ну вот, уже кое-что. Моя, конечно, замужем за тупым издателем по фамилии Хоуард. Их брак уже давно превратился в чистую фикцию. И вот Онн – пылкий молодой писатель, бунтующий против затхлых условностей, – уговаривает мою бежать с ним и вместе строить новую жизнь.
– Прекрасно, Голдвассер!
– Мы ведь только-только начали. Теперь так: у Хоуарда есть любовница, по имени Лизбет. Лизбет знакомится с Моей, и в обеих женщинах вспыхивает странное влечение друг к другу. Исполненная чудовищного предчувствия собственной неполноценности, моя пытается порвать с Онном и затевает нарочито грязную, низкопробную интрижку с пьянчугой и пижоном Лио сводным братом Лизбет. В отчаянной попытке утешится после утраты мои, Онн спит с Лизбет, но вот Лизбет ему признается, что когда-то была в связи с Лио, и Онн, захлестнутый глубочайшим отвращением к жизни, вдруг допускает, чтобы Хоуард его соблазнил.
– Голдвассер, это же большая литература!
– Я еще не кончил. Онн, ясное дело, не знает главного: Хоуард таким образом мстит Лио за его интрижку с Моей.
– Я, кажется, не совсем уловил.
– Да ведь Хоуарда, само собой, связывают с Лио многолетние узы. Это у Лио единственное светлое пятно в жизни, и когда он узнает, что Хоуард обманывает его с Онном, то ударяется в длительный загул, который его убивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Ясно.
– Опять-таки хотелось бы мне основать отдел церемоний. Эх, будь у меня время! Да мы бы сами взялись за все, от командования парадом королевской гвардии и составления списков награжденных до торжественного открытия нового корпуса. Сколько бы мы сэкономили денег, времени и рабочей силы! А невыразимый гнет усталости, от которого мы избавили бы людей! Да вообще, будь у меня только время перебраться в новый корпус, нет счета процессам, которые я мог бы программировать. Один из моих любимых замыслов – программа по устранению посредников из сферы распределения: нужно только скалькулировать среднюю прибыль торговцев, и мы прекрасно обойдемся без них самих. А делился я с вами идеей запрограммировать машину на сочинение порнографических романов? Ведь все авторы используют перестановки из крайне ограниченного числа конечных переменных – это под силу самой простой машине. Или справочники по вопросам секса базовых величин там еще меньше, а перестановками рынок явно не насыщен. Но лично я, пожалуй, предпочитаю порнографию. Есть в ней откровенное величие логики, которое меня трогает… И кое-что другое, разумеется.
– Да, – произнес Роу.
Мак-Интош давно замолчал, а мозг Роу все еще продолжал бороздить океаны недодуманных дум. То был взбудораженный, кипучий мир. Если бы только ему удалось занять выгодную позицию и хоть на секунду спокойно охватить взглядом этот мир, Роу набросал бы его словесную карту. Карту территорий гораздо более обширных, чем те, что исследовал Мак-Интош, – их фантастические очертания уже вырисовывались перед его внутренним взором. Если бы только….. Если бы…
– Да, – произнес он. – Да.
10
Сэр Прествик Ныттинг был не мастер говорить по телефону. И не таких, как он, этот аппарат ставил в дурацкое положение. Разве узнаешь, принадлежит ли голос тому, кем он назвался, представляет ли собой то, чем кажется, кажется ли тем, что собой представляет, и правда ли то, что говорит собеседник?
– Нунн? Алло, это Нунн? – вопрошал он опасливо.
Он боялся, что Нунн болеет или вообще умер, и его, Ныттинга, просто разыгрывают.
– Нунн! Это вы Нунн? – повторил он свирепо. Внезапно его одолел панический страх. Есть Нунн на другом конце провода или его там нет? А вдруг он действительно умер? Сэру Прествику мерещились бесчисленные стайки телефонисток: они подслушивают по всем каналам коммутатора и изнемогают от сдавленного хохота, оттого что заставили сэра Прествика кричать на Нунна, тогда как Нунн лежит мертвый в открытом гробу на собственном столе.
– Нунн! – воскликнул он удрученно. – Нунн!
– Здравствуйте, сэр Прествик, – сказал Нунн, которому пришлось на время отойти от вешалки, где он отбивал довольно трудный мяч.
– Это вы, Нунн?
– У телефона, сэр Прествик.
– Ага. Я все пытаюсь до вас добраться, Нунн. Так вот, Нунн….. Алло! Нунн! Нунн! Нунн, вы меня слушаете или нет?
Нунн не сводил глаз с мяча, который успел долететь до середины ковра; теперь мяч чудом обогнул ножку стола и мимо корзины для бумаг, под аплодисменты ценителей, ушел за пределы поля к батарее, подарив команде лишние четыре очка.
– Извините, сэр Прествик. У нас сегодня горячий денек. Выкладывайте.
– Понятно. Так вот, Нунн…
– Видели вы скачки с препятствиями, которые ваш конкурент показывал вчера по телевидению?
– Нет. Так вот, Нунн…
– Были довольно занятные курбеты. Извините, я вас перебил.
– Да собственно…
– Отвлекся. Признак старости.
– Ага. Так вот, всплыло…
– Непростительная грубость. Сам ненавижу, когда меня перебивают.
– Так вот, всплыло серьезнейшее непредвиденное обстоятельство.
– Так.
– Ваши планы относительно нового корпуса. Боюсь, что Ротемир их не потерпит.
– Да неужто?
– У Ротемира создалось впечатление – и вот тут передо мной соответствующее письмо от вашей мисс Фрам, – что корпус предназначен (я цитирую) “…для увеличения объема работ отдела этики по исследованию вопроса о том, в какой степени возможно запрограммировать вычислительные машины на соблюдение кодекса этики”.
– Все правильно.
– Мы ведь взялись поддерживать эту работу в убеждении, что она содействует борьбе с детской преступностью и распущенностью. Именно таков для нас смысл слова “этика”.
– Именно таков он и для меня, сэр Прествик.
– Вот Ротемир отказывается понять – да и я отказываюсь, – чем же тогда оправдывается использование корпуса под вычислительные машины, сочиняющие порнографические романы и справочники по вопросам секса.
– Порнографические романы и справочники по вопросам секса?
– Именно.
– И у нас будут подобные машины?
– Так мне сообщили.
– В новом корпусе?
– По-видимому. Ротемир узнал об этом на званом вечере от какой-то девушки.
– Вы уверены, что она в курсе того, что здесь происходит?
– Кажется, она узнала это от какого-то мужчины, а тот сказал, что об этом толкуют по всему институту.
– Понятно. Что ж, займусь выяснением.
– Поймите меня правильно, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто мы хотим как-то влиять на работу, проводимую в новом корпусе, только потому, что вложили в него деньги.
– Ни в коем случае.
– Самое немыслимое предположение. Ротемиру в голову не придет ничего подобного.
– Конечно, нет.
– Просто мы должны соблюдать осторожность в вопросах, с которыми связана честь фирмы.
– Именно. Именно. Я, конечно, никогда не вмешиваюсь в работу отделов, вы и сами, без сомнения, понимаете.
– Ну конечно.
– Но я, безусловно, решительно пресеку всякую чепуху насчет порнографических романов и справочников по сексу.
– Я же говорил Ротемиру, что на вас можно положиться.
– Буду только рад помочь.
– Мы ничего не имеем против вас лично, Нунн.
– Не сомневаюсь.
– Но насчет этого Ротемир пилит меня все утро. Надеюсь, я не был слишком резок?
– Вы были вполне в своем праве. Вполне в своем праве.
– Поймите, Ротемир – ярый противник таких вещей. И, откровенно говоря, после такого утра мой живот дает себя знать.
– Предоставьте все мне. Я немедленно переговорю с макинтошем.
– Надо полагать, Мак-Интош спит и видит во сне новый корпус?
– Да, это уж на все сто.
– Вот как? А у меня, когда я с ним беседовал, невольно сложилось впечатление, что он относится к корпусу прохладно.
– Нет-нет, наоборот, весь так и горит.
– Поймите, он же твердил, что новый корпус ему не нужен и он не желает иметь с ним ничего общего.
– Да это у него просто такая манера разговора. Странный народ эти ученые лбы.
– Похоже на то.
– Удивляют меня на каждом шагу.
– Точно.
– Ну вот видите.
– Значит вы возьметесь за Мак-Интоша?
– Я возьмусь за Мак-Интоша.
– Ну, тогда ладно.
– Спасибо, что известили.
– Нет, это вам спасибо.
– Возьмусь за Мак-Интоша безотлагательно.
– Возьмитесь за него, пожалуйста.
– Безотлагательно.
– Значит, договорились.
– По-моему, обо всем.
– По-моему, тоже.
– Ну тогда…
– Главное, возьмитесь за Мак-Интоша.
– Возьмусь, возьмусь.
– Мне кажется, в нем все дело.
– Мне тоже так кажется.
– Если дело в чем-то другом, мы ведь всегда можем снова созвониться.
– Конечно.
– Ну, тогда, значит, привет супруге.
11
“Хью Роу, – отпечатал Хью Роу, – подарил нам свой блистательный первый роман. Интимный, искрометный, интеллектуальный. “Р” от первой до последней страницы читается с неослабевающим интересом. Без тени колебания могу провозгласить этот роман лучшей книгой года”.
В лабораторию вошел Голдвассер.
– Опять увидел из своего окна, что вы работаете. Не устоял против искушения зайти посмотреть на вас вблизи.
– А-а, – произнес Роу.
“Р”, – отпечатал он, – открывает собой новую знаменательную эру в развитии романа как формы искусства”.
– Это все, надо понимать, ваш роман? – спросил Голдвассер.
– Да, – произнес Роу.
Он отпечатал: “Успех! Успех! Бесспорный успех!”
– А что за роман? – спросил Голдвассер.
“Динамический, добротный”, – отпечатал Роу. И произнес:
– Да знаете, роман как роман.
– А-а.
“Беру на себя смелость призвать всех и каждого при первом же случае ознакомиться с этим поистине выдающимся произведением”.
– Можно мне его прочесть? – спросил Голдвассер.
– Прочесть? Да он, собственно, еще не совсем готов… В общем, когда закончу, пожалуйста…
Но Голдвассер уже заглянул через плечо Роу.
– Понятно, – сказал он секундой позже. – Господи, Роу, приношу тысячу извинений! Я просто не представлял… С моей стороны это непростительно.
– Все дело в том, – произнес Роу, – что я решил начать с рецензий…
– Начать? Вы хотите сказать, что роман еще даже не написан?
– Да. Понимаете, Голдвассер, я подумал, что лучше начать с рецензий, а уж по ним как бы воссоздать роман.
– Ясно.
– Ведь писатели работают по-разному.
– Да.
– Вы находите, что начинать с этого конца нецелесообразно?
– Нет, отчего же.
– Понимаете, иногда я и сам призадумываюсь.
– Неужели?
– О да. Ведь когда пишешь, чувствуешь себя чертовски одиноким. Порой даже начинаешь бояться, что у тебя уже ум за разум зашел.
Некоторое время Голдвассер размышлял.
– Роу, – сказал он. – А сюжет для романа у вас есть? Или персонажи?
Роу молча глазел на пишущую машинку. “Молниеносно, мучительно и мудро, – подумал он. Беспощадная проницательность и сокрушительная точность. Смотрит в самый корень”.
– Как раз нащупываю, – произнес он.
– Понятно. А есть у вас другие – как бы это выразиться? – отправные точки?
– Ну… – произнес Роу.
Он знал, что хочет написать, но рассказать об этом не мог. Написать, вообще говоря, тоже. Ни рассказать, ни написать он не мог, так как образы, которые ему хотелось перенести на бумагу, были томны и мимолетны как сновидения. Чем больше тщишься описать сон, тем дальше он от тебя ускользает, отступает перед словесной атакой, будто остывает, будто бледнеет, и наконец, когда ты уже, казалось бы облек в слова, в памяти не остается никаких следов того, что тебе снилось. Роу хотел перенести на бумагу картины, которые возникали у него в голове неожиданно, когда мозг был разгорячен и на мгновение охватывал, казалось, всю сладость жизни. Вот, например, картина: пронизывающий мартовский ветер расцвечивает воду солнечными бликами в устье судоходной реки. Или вот: усталые наивные глаза отмечают первый серый проблеск летней зари на тополях и медных буках в уборе листьев, на каменных балюстрадах и газонах, белых от росы. Или такая картина: ноябрьским вечером сквозь туман идет Роу, и пар от его дыхания туманом прорезает желтую дымку в круге света от уличного фонаря, и он слышит тарахтенье мотоцикла: “Трах-тах-тах-тах-тах”. Но как описать все это, чтобы сохранился хоть малейший аромат этих бесценных, уникальных картин, Роу понятия не имел.
– Значит, нет? – сказал Голдвассер.
– Только в самых общих чертах.
– Вы не хотите выпятить какую-нибудь идею? Ну, например, показать, как власть растлевает людей или желания опустошают душу? Не хотите разоблачить мещанские нравы провинциальных университетов или чрезмерно крутую учебную политику Оксфорда или Кембриджа?
– В общем-то, наверное, нет.
– Что ж, тогда начнем с персонажей и сюжета. Прежде всего нужен герой. Допустим, его зовут Онн. Теперь, насколько я понимаю, у Онна любовная связь.
– С Онной?
– Слишком прозрачно. Как насчет Мои – сокращенно от Мойры? Ну вот, уже кое-что. Моя, конечно, замужем за тупым издателем по фамилии Хоуард. Их брак уже давно превратился в чистую фикцию. И вот Онн – пылкий молодой писатель, бунтующий против затхлых условностей, – уговаривает мою бежать с ним и вместе строить новую жизнь.
– Прекрасно, Голдвассер!
– Мы ведь только-только начали. Теперь так: у Хоуарда есть любовница, по имени Лизбет. Лизбет знакомится с Моей, и в обеих женщинах вспыхивает странное влечение друг к другу. Исполненная чудовищного предчувствия собственной неполноценности, моя пытается порвать с Онном и затевает нарочито грязную, низкопробную интрижку с пьянчугой и пижоном Лио сводным братом Лизбет. В отчаянной попытке утешится после утраты мои, Онн спит с Лизбет, но вот Лизбет ему признается, что когда-то была в связи с Лио, и Онн, захлестнутый глубочайшим отвращением к жизни, вдруг допускает, чтобы Хоуард его соблазнил.
– Голдвассер, это же большая литература!
– Я еще не кончил. Онн, ясное дело, не знает главного: Хоуард таким образом мстит Лио за его интрижку с Моей.
– Я, кажется, не совсем уловил.
– Да ведь Хоуарда, само собой, связывают с Лио многолетние узы. Это у Лио единственное светлое пятно в жизни, и когда он узнает, что Хоуард обманывает его с Онном, то ударяется в длительный загул, который его убивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22