– А по какому делу пожаловали в наши края?
– По поводу крейсера «Пожарский». Когда вы смогли бы меня принять?
– Так. «Пожарский», понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше не смогу.
– Хорошо, – сказал я, – в три часа.
Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось сначала прокатиться в порт, посмотреть на крейсер, стоящий у стенки судостроительного завода.
Мы допили вино. Сорочкин уехал в свою редакцию, а я решил прилечь отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с кровати одеяло и улегся на диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном я вызвал в памяти лицо Насти.
Садясь в потрепанный «Москвич», я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки – широкий полотняный китель, как у пожарного.
– Что у вас под кителем? – спросил я. – Меховой жилет, что ли?
Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
– Я напал на след заговора.
– Какого заговора?
– Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по горсовету. Как раз наступает двадцать пятое октября, понимаете? Годовщина по старому стилю.
Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?
– Ну, с крейсера, ясно же. – В голосе Сорочкина послышалась досада. – Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев подготовит одну из пушек к стрельбе.
– Какой Братеев?
– Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил срочную на БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!
– Валя, – взмолился я, – не говорите загадками!
– Да ну вас, Дмитрий, – отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную платанами улицу. – Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше – этого я пока не знаю.
– Кто это Анциферов?
– Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии.
– Ну, выведут курсантов – а дальше что?
– Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
– Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
– Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю.
Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.
– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?
– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.
– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.
Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:
– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?
– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
– А как ее любил Диего! Ах, как любил!
– Разве Диего? А не Альберто?
– Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.
– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?
– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.
– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.
– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
– Настя, – позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.
– Дать валидол? Валокордин?
– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. «Шумит, как улей, родной завод», вспомнил я слова из старой-престарой песни.
Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
– Прошу зайти ко мне, – сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. – Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам…
– Сейчас придет директор, – сообщил он, положив трубку. – Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком.
– Ну, в чем дело, Мартик?
Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
– Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про «комаров»? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда… Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились… Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя…
Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают «комары» с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим «ребятишкам» боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось!
– Ну, тогда, – кричал в трубку директор, – не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и… Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
– Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная – голову оторву!
Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
– Кто это – «комары»? – спросил я.
– Курсанты военно-морского училища, – пояснил Сорочкин. – У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно – и обучение.
– У них в училище, – встрял Давтян, – не все такие «комары». Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре.
– На что рассчитывает Комаровский? – поинтересовался я. – Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии…
– Да нельзя этого допустить! – Сорочкин, что называется, сверкнул очами. – Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера – а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск – известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября!
Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье «Дмитрия Пожарского». Тоже мне «Аврора»! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же – основной закон, запрещающий насильственные действия…
А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась?
Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?
Я спросил у Сорочкина:
– А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
– Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
– Да, – сказал я. – Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
– Тоже красиво, – усмехнулся он. – Если хотите, буду вас так называть – Лопе де Вега.
Неспешно мы подъезжали к мэрии – солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся «новыми русскими».
Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань остановил их.
– Вы ко мне, граждане? – вопросил он зычно.
– К вам! К вам, Игнат Наумович! – раздались голоса. – Защиты, отец родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать? Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит…
– Эс-Эн-Гэ! – Головань надул щеки, как всегда это делал перед значительным заявлением. – Это уродливое образование доживает последний год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами – куда им деваться со своей бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест платить ей денежки…
– Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество…
– Электричество! – бурно подхватил Головань. – Закроем наглухо кран на нефтяной трубе – и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам: пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии – введем войска, не позволим!
1 2 3 4 5 6 7
– По поводу крейсера «Пожарский». Когда вы смогли бы меня принять?
– Так. «Пожарский», понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше не смогу.
– Хорошо, – сказал я, – в три часа.
Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось сначала прокатиться в порт, посмотреть на крейсер, стоящий у стенки судостроительного завода.
Мы допили вино. Сорочкин уехал в свою редакцию, а я решил прилечь отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с кровати одеяло и улегся на диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном я вызвал в памяти лицо Насти.
Садясь в потрепанный «Москвич», я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки – широкий полотняный китель, как у пожарного.
– Что у вас под кителем? – спросил я. – Меховой жилет, что ли?
Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
– Я напал на след заговора.
– Какого заговора?
– Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по горсовету. Как раз наступает двадцать пятое октября, понимаете? Годовщина по старому стилю.
Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?
– Ну, с крейсера, ясно же. – В голосе Сорочкина послышалась досада. – Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев подготовит одну из пушек к стрельбе.
– Какой Братеев?
– Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил срочную на БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!
– Валя, – взмолился я, – не говорите загадками!
– Да ну вас, Дмитрий, – отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную платанами улицу. – Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше – этого я пока не знаю.
– Кто это Анциферов?
– Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии.
– Ну, выведут курсантов – а дальше что?
– Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
– Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
– Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю.
Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.
– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?
– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.
– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.
Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:
– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?
– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
– А как ее любил Диего! Ах, как любил!
– Разве Диего? А не Альберто?
– Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.
– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?
– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.
– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.
– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
– Настя, – позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.
– Дать валидол? Валокордин?
– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. «Шумит, как улей, родной завод», вспомнил я слова из старой-престарой песни.
Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
– Прошу зайти ко мне, – сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. – Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам…
– Сейчас придет директор, – сообщил он, положив трубку. – Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком.
– Ну, в чем дело, Мартик?
Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
– Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про «комаров»? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда… Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились… Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя…
Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают «комары» с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим «ребятишкам» боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось!
– Ну, тогда, – кричал в трубку директор, – не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и… Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
– Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная – голову оторву!
Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
– Кто это – «комары»? – спросил я.
– Курсанты военно-морского училища, – пояснил Сорочкин. – У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно – и обучение.
– У них в училище, – встрял Давтян, – не все такие «комары». Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре.
– На что рассчитывает Комаровский? – поинтересовался я. – Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии…
– Да нельзя этого допустить! – Сорочкин, что называется, сверкнул очами. – Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера – а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск – известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября!
Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье «Дмитрия Пожарского». Тоже мне «Аврора»! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же – основной закон, запрещающий насильственные действия…
А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась?
Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?
Я спросил у Сорочкина:
– А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
– Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
– Да, – сказал я. – Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
– Тоже красиво, – усмехнулся он. – Если хотите, буду вас так называть – Лопе де Вега.
Неспешно мы подъезжали к мэрии – солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся «новыми русскими».
Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань остановил их.
– Вы ко мне, граждане? – вопросил он зычно.
– К вам! К вам, Игнат Наумович! – раздались голоса. – Защиты, отец родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать? Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит…
– Эс-Эн-Гэ! – Головань надул щеки, как всегда это делал перед значительным заявлением. – Это уродливое образование доживает последний год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами – куда им деваться со своей бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест платить ей денежки…
– Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество…
– Электричество! – бурно подхватил Головань. – Закроем наглухо кран на нефтяной трубе – и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам: пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии – введем войска, не позволим!
1 2 3 4 5 6 7