Какие-то факты?
— Какие факты? Кто мне даст факты? Так, общие соображения по поводу… Из уважения к старому знакомому. В виде частного, не под протокол, мнения.
— А может, твои приятели из желания услужить тебе чего лишнего наговорили?
— Может быть. Только отчего у него в районе самые низкие показатели по тяжелым преступлениям? Рядом, за чертой подведомственных ему кварталов, палят из всех стволов, что на твоей Курской дуге. А у него — как в женском монастыре. Тишь, гладь да божья благодать. Что же уголовники на его территории разборки не чинят? Или у них там интереса нет? Или их интерес на эту территорию не допускают?
— А может, у него милицейская служба так поставлена, что криминал шелохнуться боится? Может, у него заповедник честного предпринимательства и высококультурных, между проживающим населением и преступным элементом, отношений?
— Ну да, и ежедневные поборы с киосков, магазинов, гостиниц и даже бабушек, продающих в переходах семечки. И неопознанные трупы на окраинах соседних районов. Я, прежде чем говорить, извините, справки навел. Насчет той тишины. Очень она гробовая оказалась. Как на кладбище.
— Вот такого неоднозначного гражданина ты, Саныч, не подумав, задел. За живое.
— Ладно, в следующий раз буду думать. Выбирать. Биографией интересоваться.
— Уж сделай одолжение.
— Сделаю. А пока вы скажите, что дальше делать решили?
— А решать тебе. Ты этот хвост за собой притащил, тебе от него и избавляться.
— Сам он, я так понимаю, не отпадет?
— Сам — нет. Ты ему так поперек горла встал, что если не выплюнуть — то задохнуться. В двух качествах одновременно один только ты его и знаешь. Я думаю, что даже ближайшие сподвижники считают его талантливым выходцем из народных масс. Самоучкой. Хоть не из молодых — да ранних. А все прочие эпизоды его бурной биографии для них тайна, покрытая мраком. Поэтому отступать ему, кроме как обратно к стенке, некуда. И, значит, в покое он тебя не оставит, пока урну с твоим прахом в руках не подержит.
— Тогда, может, мне их условия принять? Пока моя голова в цене.
— Принять можно. Только они тебя все равно шлепнут. И именно из-за цены.
Дороже ты стоишь, чем трехкомнатная квартира. Намного. Да и время торговли, сдается мне, уже вышло. Деньги из оборота изъяты, в ход пошли ножи.
— Грустно.
— Да уж чего веселого.
— Остается обращаться за помощью к коллегам В милицию, в прокуратуру, в суд…
— Обращаться можно. Только что ты скажешь? И что докажешь? Он, нынешний, вне подозрений. Своими руками никаких преступлений не совершает. Живет легально, всячески заботясь о благе проживающего в районе населения. В том числе тебя. Всегда на виду. С утра до вечера в президиумах сидит. С вечера до утра — в саунах. Где городским прокурорам, судьям и прочим небесполезным начальникам спинки трет. А прокуроры, судьи и начальники его района — ему трут… С мылом.
И по всему потому слушать тебя, рядового пенсионера, никто не станет А если, вдруг, по недоразумению станет, то прежде, чем успеет дослушать, ты, как опасный свидетель, под шальной «КамАЗ» на светофоре угодишь. Или сорвавшийся с тормозов асфальтовый каток. Или того проще, подъедет к твоему подъезду белая машина с красным крестом, и белые братья доставят тебя в загородный пансионат для буйнопомешанных психов с диагнозом — мания преследования на почве многолетнего хронического алкоголизма. И пекущиеся о твоем здоровье врачи навтыкают тебе аминазина так, что ты точно сумасшедшим станешь и по той причине ни одного своего порочащего свидетельства повторить не сможешь.
— Так печально?
— Нет, еще печальней. Боюсь, если они заподозрят, что ты, по своей природной трепливости, что-нибудь лишнее сболтнул своим друзьям, то бишь нам, то аминазин в промышленных масштабах принимать придется уже нам всем.
Хором. Причем одним одноразовым шприцом во все задницы.
А они это непременно заподозрят, если вдруг ты, по идейным соображениям, начнешь кропать налево и направо порочащие власть заявления. А мы их, по причине твоей ограниченной трудоспособности, по адресам разносить.
Так что лучше тебе в нынешние органы правобеспорядка не соваться. Чтобы лишнюю муть со дна не поднимать.
— А я в органы правопорядка соваться не стану, — сказал Сан Саныч. — И воду не замучу.
— Куда же ты тогда пойдешь?
— Очень недалеко. К вам. И к себе. К нам! Надо же выручать старых друзей, раз они через меня в такое грязное дело вляпались…
— А не рискованно? — спросил Семен, вникнув в план.
— Не рискованней, чем, не умея плавать, через Днестр в полной боевой выкладке переплывать, — напомнил эпизод из далекой боевой юности Анатолий.
— Так ведь чуть не утоп.
— Так ведь не утоп.
— Семен не тонет…
— А если клиент не испугается? Если раскроет подставу? И удила закусит?
— Не раскроет. И не закусит. Это он только снаружи такой смелый, такой непробиваемо начальственный. За счет уворованных кабинета и костюма. А внутри все тот же типичный, всего боящийся, от всего шарахающийся зек.
Каким всю жизнь и был. Его только из кресла на нары пересадить, а дальше все само собой пойдет. Самокатом. Как по сливочному маслу…
Можете поверить. Я их психологию изучил, как винтовку Мосина. Имел возможность за столько-то лет. Это они вначале выкореживаются, изображают из себя неприступных, что твоя гора Эверест, бугров. На упряжке кривых коз не подъедешь. А чуть только в привычную обстановку погрузятся, парашки понюхают, тюремной баланды похлебают — враз людьми становятся. Такими, что любо-дорого смотреть. И разговаривать. С глазу на глаз, а не по одному только мобильному телефону.
— Это он верно говорит. Кабы тому районному Голове в тюрьму сесть, хоть на дней несколько, он бы на порядок сговорчивее стал.
— Как же ему тюрьму обеспечить? Это же не кинотеатр. Кто его туда с улицы пустит? Без санкции Прокурора?
— А без Прокурора! В частном порядке. Как сейчас модно. Есть у меня одна такая на примете. Бесхозная. Которую за ненадобностью тюремное ведомство оставило до лучших времен. Которые так и не наступили. В общем все, как всегда, в нашем благословенном отечестве. Вначале ее вэвэшники с собаками охраняли, потом вольнонаемные сторожа, потом бабушки-старушки из близрасположенных местных деревень, а потом — никто.
Тюрьма, конечно, так себе. Развалюха. Без окон, без дверей, электро— и водоснабжения. Но нам ведь не техническое состояние ее входяще-выходящих коммуникаций важно, а оказываемый на подследственного морально-психологический эффект. А с этой стороны все в порядке. Заборы, двери, засовы, решетки, затхлый дух. Все как в лучших западных кинофильмах Аж мороз по коже дерет.
— Но это же только стены. А охрана? А соседи по камере?
— Какие соседи, когда дело идет об особо опасном беглом рецидивисте?
Такого, и вдруг в общую камеру помещать? Чтобы он с подельниками через тюремный телеграф договорился? Или бунт поднял? Или заложников взял? Или еще чего дурного учудил? Нет, только в одиночку. На весь срок предварительного заключения. В качестве превентивной меры.
— Но охрана?!
— А что касается охраны, костюмов, бутафории, звука-света и прочих сценических эффектов, создающих иллюзию реальности, то это я могу взять на себя. У меня внук Сережка очень на такие дела способный. На трех киностудиях сразу работает. Клипы снимает. Ему это дело только в радость.
— А деньги?
— На что?
— На ремонт, охрану, бутафорию… Сложимся пенсиями и купим полторы банки краски?
— Зачем деньги? Деньги не нужны. Мне Сережка те руины сам в порядок приведет. И заборы, и ворота, и коридоры. И те, что нужно, камеры отреставрирует. И еще нам за все это приплатит. Как за поиск перспективной съемочной натуры. Это же для него не тюрьма брошенная — это же золотое дно!
Клондайк! Он же туда всех наших «звезд» по одному перетаскает. Сотню клипов снимет на одном и том же пейзаже. Это же сейчас для нашей эстрады самый ходовой фон. Тюрьма-то! У них же все песни про это. Даже если про неразделенную любовь. Он же наших «звезд» из этих отреставрированных камер за уши не вытянет. Даже силами надзирателей-статистов. Они же там изнутри закрываться станут, чтобы их раньше времени на улицу не выгнали! А вы говорите деньги…
— Ты так все расписываешь, что эти тюремные руины нам впору самим в аренду брать. С целью обогащения.
— Нет, нам это дело не потянуть. У них там в шоу-бизнесе контингент тяжелый. И разговор такой, что непривычного человека с ног сшибает. Как при минометном взрыве. Я как-то раз на съемках присутствовал, послушал. Там надо психику дубовую иметь, чтобы умом в первые полчаса не тронуться. У нас такой нет. Мы общением с убийцами-рецидивистами изнежены…
— Ну хорошо, допустим, тюрьма у нас есть, и отдельная, со всеми удобствами и видом на внутренний двор камера, и даже охрана. Все есть! Кроме самого главного. Кроме сидящего в той тюрьме и в той камере зека!
— Да, с главным героем у нас напряженка. Добровольно он туда не пойдет. А дублером его не заменить.
— Может, мы его туда силком?
— Скажешь тоже, силком! Наших сил осталось — дай бог отсюда до туалета добрести. Если ветра не будет.
— Тогда хитростью.
— Какой?
— Какой-нибудь, в которую он, безусловно, поверит.
— Ну да, скажем, что его в той камере ждет полномочный посол Республики Бурунди. С верительными грамотами и подарками. Или пошедший по грибы и заблудившийся городской Голова.
Не заманить его туда, куда он сам не пожелает ехать. А туда, куда пожелает, он поедет в сопровождении своей камарильи. С которой нам не совладать.
Замкнутый круг!
Все безнадежно замолчали.
— А если не силой и не хитростью? — вдруг сказал Сан Саныч.
— А как же тогда?
— Обычно.
— Как так обычно?
— Так как положено в правовом государстве. -???
— С помощью закона! Против которого не пойдешь!
Все добытые документы разложили на столе. Веером.
— Это образцы удостоверений, это ордеров, это бланков протоколов…
— Красиво бумажки делать стали. Научились. Любо-дорого смотреть. Как на рекламу женских колготок. Или на сами колготки. Которые на ногах.
— Да, эффектно. Мы в свое время тетрадными листами со штампом обходились.
— Те времена кончились. Теперь всякая организация в первую очередь бланки заказывает. С золотым тиснением. А уж потом все прочее.
— Ладно, пустые документы мы добыли, а дальше-то что?
— Дальше впишем в них требуемые фамилии. И вклеим нужные фотографии.
— А печати?
— Перерисуем с помощью подручных средств. У меня в пятьдесят втором один подследственный по делу проходил — народный умелец, так вот он с помощью разрезанного надвое крутого яйца мог в полчаса газетную передовицу вместе с фотографиями перекопировать. От настоящей не отличишь. А уж печати отшлепывал — как печатный станок.
— А ты рецепт списал?
— Списать не списал, но технологию в общих чертах запомнил. Значит так: берется куриное яйцо среднего размера, варится четыре с половиной минуты в подсоленной воде…
— Бросьте заниматься самодеятельностью, — прервал треп Анатолий. — Тоже мне фальшивомонетчики нашлись. Вы на ваших крутых яйцах сгорите в первую минуту.
— Не на наших. На куриных яйцах, — поправил Семен.
— В общем, решим следующим образом: сейчас я заберу все эти ваши бланки, оттиски печатей и требуемые фамилии, а завтра принесу готовые ксивы.
— Сам, что ли, нарисуешь?
— Специалисту отдам. Высококвалифицированному. Который большой мой должник по одному десятилетней давности делу. Раньше, пока я на службе состоял, обращаться к нему было как-то не с руки. А теперь — почему бы и нет. Так сказать, в частном порядке. По-приятельски.
— А он не капнет? Должник тот?
— Ему на нас капать — себе вредить.
— А согласится?
Анатолий только недоуменно плечами пожал. Как, мол, может не согласиться — когда приятель.
— Ой, мужики, сгорим мы на этих фальшивках. Синим пламенем! — вздохнул Федор.
— Не каркай!
— Да пусть хоть закаркается. Кто нам что сделает, даже если за руку поймает? Реального состава преступления здесь — дохлый кот наплакал. От силы — мелкое хулиганство, которое при нашем-то возрасте ненаказуемо. Даже пятнадцатью сутками. Вы что думаете, что найдется дурак-следователь, способный наше дело к производству принять? Чтобы с полоумными стариками общаться? Которых допрашивать надо не иначе как с бригадой приданных медицинских работников. Чтобы они в ходе беседы от волнения концы не отдали. Да он лучше десять «висяков» возьмет.
— А если вдруг?..
— А «если вдруг» — закосим под коллективное помешательство на фоне прогрессирующего старческого маразма. Мол, впали в детство и вообразили себя действующими Пинкертонами. Робин Гудами, борющимися за светлые идеалы социализма.
— А документы?
— А документы купили на Птичьем рынке. У одного дядечки, которого по причине склероза в упор не помним. Но можем попытаться опознать, если они сделают облаву…
— Это верно. С точки зрения отправления правосудия мы бесперспективны, как новорожденные младенцы.
1 2 3 4 5 6 7 8