прикоснись я к нему, пес всенепременно укусил бы меня. Похоже, бультерьер меня не узнавал.
Кто видел в Зоологическом саду кролика, забившегося в угол под гипнотизирующим взглядом змеи, тот отчасти сможет вообразить себе страдания моего пса.
Видя, что все мои усилия успокоить бультерьера ни к чему не приводят, и опасаясь, что его укус в этом состоянии окажется столь же смертоносным, как в случае бешенства или водобоязни, я оставил пса в покое, выложил оружие на стол у огня, уселся сам и снова взялся за Маколея.
Чтобы не создалось впечатления, будто я ставлю себе в заслугу храбрость, или, скорее, хладнокровие, кои читатель может счесть отчасти преувеличенными, да простится мне, если я отвлекусь и позволю себе одно-два самонадеянных замечания.
Поскольку я считаю, что выдержка, иначе называемая храбростью, прямо пропорциональна привычности обстоятельств, помянутое ощушение обуславливающих, я должен сказать, что давно знаком со всеми экспериментами, относящимися к области Чудесного. Я наблюдал немало весьма необычных явлений в разных частях света явлений, которые, возьмись я их охарактеризовать, слушатель счел бы вымыслом либо приписал воздействию сверхъестественных сил.
Моя теория состоит в следующем: Сверхъестественное суть Невозможное, а то, что обычно называется сверхъестественным всего лишь одно из проявлений законов природы, относительно коего мы до поры пребываем в неведении.
Так что, если передо мною вдруг явится призрак, я не имею права сказать: "Итак, сверхъестественное возможно", но скорее: "Итак, явление призрака, вопреки общепринятому мнению, соответствует законам природы т.е. сверхъестественным не является".
При этом, во всем, что мне доселе доводилось наблюдать, и, по чести говоря, во всех чудесах, что современные дилетанты-любители тайн почитают непреложным фактом, всегда требуется посредничество живого человека, то есть материального фактора. На континенте и по сей день встречаются маги, претендующие на то, что они, якобы умеют вызывать духов. Допустим на мгновение, что это правда; и все же одушевленный, материальный объект, т. е. маг при том присутствует; именно он и является тем вещественным орудием, посредством которого, благодаря определенным особенностям конституции, те или иные непривычные явления воспринимаются нашими органами чувств.
Опять-таки, допустим, что не лгут истории о вестях из потустороннего мира, столь распространенные в Америке из ниоткуда доносятся музыкальные и иные звуки, невидимая рука чертит письма на бумаге, предметы мебели передвигаются сами по себе, как бы 5ез участия человека, либо кто-то видит и ощущает прикосновение рук, лишенных тела - все равно при этом требуется посредничество медиума, то есть живого существа, наделенного физическими особенностями, каковые и обуславливают подобные явления. Короче говоря, во всех этих чудесах, даже если предположить, что речь идет не о мошенничестве, должен присутствовать человек вроде нас, посредством которого, или через которого, производятся подобные эффекты.
Так обстоит дело с широко распространенным ныне явлением гипноза или электробиологии; на ум объекта воздействуют через материального посредника. Даже если предположить, что загипнотизированный объект воздействия и в самом деле подчиняется воле или пассам гипнотизера, находящегося на расстоянии ста миль; все равно отклик вызван материальным фактором; воздействие осушествляется посредством материальных флюидов назовите их Электричеством, назовите Одом (Од гипотетическая всепроникающая сила, описанная в трудах барона Карла фон Рейхенбаха (1788-1869), немецкого естествоиспытателя и, якобы, объясняющая явление гипноза и животного магнетизма; проявления ее заметны лишь особым "сенситивам", преимущественно людям, страдающим различными расстройствами нервной системы), назовите как угодно, что обладают способностью преодолевать пространство и проникать сквозь преграды, так что материальный эффект передается с одного объекта на другой.
Отсюда все, что я до сих пор видел либо ожидал увидеть в этом необычном доме, по моим представлениям, осуществлялось благодаря вмешательству медиума, то есть такого же смертного, как и я, и эта мысль полностью исключала благоговейный страх, каковой в ходе приключений достопамятной ночи неизбежно подчинил бы себе тех, кто воспринимает как сверхъестественное все выходящее за пределы привычных явлений природы.
Итак, поскольку я предполагал, будто все, что явилось или еще будет явлено моему восприятию, исходит от человека, обладающего врожденной способностью вызывать подобные эффекты и имеющего причину это делать, моя теория вызывала во мне интерес скорее философский, нежели суеверный.
Так что могу сказать, положа руку на сердце, что я сохранял невозмутимую способность к наблюдению, подобно любому экспериментатору-практику, ожидающему результатов редкого, и, возможно, опасного сочетания химических элементов.
Разумеется, чем надежнее ограждал я разум от влияния воображения, тем более подобный душевный настрой располагал к беспристрастному наблюдению; так что я обратил взгляд и мысль к ясным, словно день, рассуждениям Маколея.
Но вот я почувствовал, как нечто новое встало между страницей и источником света; на книгу пала тень.
Я поднял глаза и увидел то, что с трудом поддается описанию, ежели вообще поддается.
То была Тьма, возникшая из воздуха Тьма крайне неопределенных очертаний. Не могу сказать, что она приняла человеческое обличие, и однако же более походила на человека, или скорее тень, нежели на что другое.
Она застыла на месте отчетливым пятном, резко обособленная от воздуха и света; исполинских размеров, она уходила под самый потолок. Я не сводил с нее глаз: ощущение стылого холода охватило меня. Даже оказавшись рядом с айсбергом, я не заледенел бы до такой степени; мороз, исходящий от айсберга, не показался бы настолько ощутимо-реальным. Я был убежден, что озноб мой вызван отнюдь не страхом.
Я продолжал наблюдать; мне почудилось, впрочем, за это не могу поручиться, что я различаю два глаза, взирающие на меня сверху. В первое мгновение показалось, будто я вижу их ясно, в следующую секунду они словно бы исчезли; но по-прежнему два бледно-голубых луча то и дело рассекали тьму с высоты, на которой мне примерещились глаза.
Я попытался заговорить голос подвел меня; я мог только повторять про себя: "Это страх? Нет, это не страх!" Я попытался встать тщетно; на меня словно бы навалилось неодолимое бремя.
В самом деле, впечатление было такое, словно всевластная, всеподчиняющая Сила противилась моему желанию; это ощущение полной беспомощности перед мощью превыше человеческой, которое человек испытывает в физическом плане при шторме, на пожаре, столкнувшись с хищным диким зверем, или, скорее, морской акулой, это ощущение я испытал в плане моральном. Моей воле противостояла воля чужая, превосходящая ее в той же степени, в какой шторм, огонь и акула превосходят в материальном отношении силу человека.
И теперь, по мере того, как это впечатление подчиняло меня себе, наконец-то нахлынул ужас ужас, который невозможно передать словами.
Однако у меня еще осталась гордость, если не смелость; и мысленно я сказал себе так: "Это ужас, но это не страх; до тех пор, пока я не поддамся страху, повредить мне невозможно; мой разум не приемлет кошмарного видения; это только иллюзия я ничего не боюсь".
Нечеловеческим усилием я сумел, наконец, протянуть руку к оружию на столе; и тут что-то ударило меня в плечо и рука безжизненно повисла вдоль тела.
И вот, умножая мой ужас, пламя свечей начало медленно меркнуть: они не погасли, нет, но огонь постепенно убывал; то же самое происходило с очагом свет из него словно вычерпывали; спустя несколько минут в комнате воцарился кромешный мрак. При мысли о том, что я оказался в темноте наедине с порождением Тьмы, сила которого ощущалась так явственно, накатила паника, и нервы мои не выдержали. По сути дела, ужас достиг своего апогея: я должен был либо лишиться чувств, либо прорваться сквозь наваждение.
И я прорвался. Я снова обрел голос пусть срывающийся на крик. Я помню, что воскликнул что-то похожее на: "Я не боюсь, моя душа не боится!" и в то же время нашел в себе силы встать. В непроглядной мгле я ринулся к окну, рывком отдернул занавеску и распахнул ставни; первой моей мыслью было свет! Когда высоко в небе я увидел луну, ясную и безмятежную, радость, нахлынувшая на меня в тот момент, вполне вознаградила меня за пережитый кошмар.
Луна сияла; впридачу к ней на пустынной, уснувшей улице мерцали газовые фонари. Я оглянулся и обвел взглядом спальню: бледные лучи луны лишь отчасти разгоняли тени, но все-таки это был свет.
Порождение тьмы, что бы оно из себя не представляло, исчезло; если не считать того, что я по-прежнему различал смутную тень словно отражение пресловутого сгустка мрака на фоне противоположной стены.
Я перевел взгляд на старинный, круглый стол красного дерева: из-под стола (на нем не было ни скатерти, ни иного покрытия) показалась рука, видимая до запястья. Эта кисть, по виду судя, из плоти и крови, под стать моей собственной, принадлежала человеку преклонных лет, исхудалая, морщинистая, крохотная явно женская кисть. Пальцы неслышно сомкнулись на двух письмах, лежащих на столе; в следующее мгновение и рука, и письма исчезли. Затем послышались три громких, размеренных удара в изголовье кровати, тот же самый стук, что мне довелось услышать перед началом этой удивительной драмы.
По мере того, как звуки медленно затихали, я почувствовал, как ощутимо вибрирует вся комната; а затем в дальнем ее конце над полом взмыли многоцветные искры или капельки вроде пузырьков света зеленые, желтые, огненно-алые, лазурные. Вверх и вниз, туда и сюда, вперед и назад, словно крохотные болотные огни, заметались искры, то замедляя, то ускоряя полет, каждая следуя собственной прихоти.
Кресло (как и в гостиной нижнего этажа) отодвинулось от стены без чьей-либо помощи и переместилось к противоположному концу стола.
Вдруг, словно отделившись от кресла, возникла фигура фигура женщины: отчетливо различимая, словно отображение жизни; мертвенно-бледная, словно отображение смерти. Юное лицо заключало в себе странную, скорбную красоту; шея и плечи были обнажены, остальное скрывали просторные облачно-белые одежды. Она принялась приглаживать длинные, золотые, рассыпавшиеся по плечам волосы; взгляд был обращен не на меня, но на дверь; незнакомка словно прислушивалась, наблюдала, ждала. Отражение тени на заднем плане сгустилось, и снова померещилось мне, будто в верхней части темного пятна поблескивают глаза глаза, устремленные на привидение.
И вот от двери, хотя она и не открылась, явилась новая фигура, столь же отчетливая, столь же призрачная, фигура мужчины, или, точнее, юноши. Он был облачен в костюм прошлого века, или, скорее, в подобие этого костюма (ибо обе тени, мужская и женская, хотя и четко очерченные, представляли собою лишь видения, фантомы бесплотные, неощутимые); и нечто несообразное, гротескное, и вместе с тем жуткое заключал в себе контраст между изысканными украшениями, элегантной утонченностью старомодного платья с его гофрированными манжетами, и кружевами, и пряжками, и трупным видом и призрачной неподвижностью иллюзорного владельца. Едва мужская фигура приблизилась к женской, от стены отделилась темная Тень, и все трое на мгновение потонули во мраке.
Когда снова замерцал бледный свет, оба фантома оказались словно в когтях Тени, что возвышалась между ними; и на груди женщины алело кровавое пятно, а призрачный юноша опирался на призрачную шпагу, и кровь потоком струилась по манжетам и кружевам; но тут темнота Тени поглотила их обоих они исчезли. И снова взмыли вверх пузырьки света, и поплыли в воздухе, и волнообразно заколебались; их становилось все больше, и все более беспорядочной казалась неистовая круговерть.
Тут отворилась дверь стенного шкафа справа от очага, и в проеме появилась фигура пожилой женщины. В кулаке она сжимала письма те самые письма, над которыми на моих глазах сомкнулась Рука; и позади нее я услышал шаги. Она обернулась, словно прислушиваясь, а затем вскрыла письма и принялась читать; а за ее плечом маячило посиневшее лицо, лицо давно пролежавшего в воде утопленника, распухшее, бледное в мокрых волосах запутались водоросли; у ног гостьи лежало нечто бесформенное, напоминающее труп, а рядом с трупом дрожал ребенок, жалкий, грязный заморыш с запавшими от голода щеками и испуганным взглядом. Я пригляделся к старухе: морщины и складки исчезли, передо мной было лицо девушки лицо холодное и жестокое, но все-таки юное; и Тень метнулась вперед, и окутала тьмой эти призраки, точно так же, как и первые.
Ничего не осталось, кроме Тени; я не сводил с нее взгляда, и вот во мглистом облаке снова обозначились глаза злобные, змеиные глаза.
1 2 3 4 5
Кто видел в Зоологическом саду кролика, забившегося в угол под гипнотизирующим взглядом змеи, тот отчасти сможет вообразить себе страдания моего пса.
Видя, что все мои усилия успокоить бультерьера ни к чему не приводят, и опасаясь, что его укус в этом состоянии окажется столь же смертоносным, как в случае бешенства или водобоязни, я оставил пса в покое, выложил оружие на стол у огня, уселся сам и снова взялся за Маколея.
Чтобы не создалось впечатления, будто я ставлю себе в заслугу храбрость, или, скорее, хладнокровие, кои читатель может счесть отчасти преувеличенными, да простится мне, если я отвлекусь и позволю себе одно-два самонадеянных замечания.
Поскольку я считаю, что выдержка, иначе называемая храбростью, прямо пропорциональна привычности обстоятельств, помянутое ощушение обуславливающих, я должен сказать, что давно знаком со всеми экспериментами, относящимися к области Чудесного. Я наблюдал немало весьма необычных явлений в разных частях света явлений, которые, возьмись я их охарактеризовать, слушатель счел бы вымыслом либо приписал воздействию сверхъестественных сил.
Моя теория состоит в следующем: Сверхъестественное суть Невозможное, а то, что обычно называется сверхъестественным всего лишь одно из проявлений законов природы, относительно коего мы до поры пребываем в неведении.
Так что, если передо мною вдруг явится призрак, я не имею права сказать: "Итак, сверхъестественное возможно", но скорее: "Итак, явление призрака, вопреки общепринятому мнению, соответствует законам природы т.е. сверхъестественным не является".
При этом, во всем, что мне доселе доводилось наблюдать, и, по чести говоря, во всех чудесах, что современные дилетанты-любители тайн почитают непреложным фактом, всегда требуется посредничество живого человека, то есть материального фактора. На континенте и по сей день встречаются маги, претендующие на то, что они, якобы умеют вызывать духов. Допустим на мгновение, что это правда; и все же одушевленный, материальный объект, т. е. маг при том присутствует; именно он и является тем вещественным орудием, посредством которого, благодаря определенным особенностям конституции, те или иные непривычные явления воспринимаются нашими органами чувств.
Опять-таки, допустим, что не лгут истории о вестях из потустороннего мира, столь распространенные в Америке из ниоткуда доносятся музыкальные и иные звуки, невидимая рука чертит письма на бумаге, предметы мебели передвигаются сами по себе, как бы 5ез участия человека, либо кто-то видит и ощущает прикосновение рук, лишенных тела - все равно при этом требуется посредничество медиума, то есть живого существа, наделенного физическими особенностями, каковые и обуславливают подобные явления. Короче говоря, во всех этих чудесах, даже если предположить, что речь идет не о мошенничестве, должен присутствовать человек вроде нас, посредством которого, или через которого, производятся подобные эффекты.
Так обстоит дело с широко распространенным ныне явлением гипноза или электробиологии; на ум объекта воздействуют через материального посредника. Даже если предположить, что загипнотизированный объект воздействия и в самом деле подчиняется воле или пассам гипнотизера, находящегося на расстоянии ста миль; все равно отклик вызван материальным фактором; воздействие осушествляется посредством материальных флюидов назовите их Электричеством, назовите Одом (Од гипотетическая всепроникающая сила, описанная в трудах барона Карла фон Рейхенбаха (1788-1869), немецкого естествоиспытателя и, якобы, объясняющая явление гипноза и животного магнетизма; проявления ее заметны лишь особым "сенситивам", преимущественно людям, страдающим различными расстройствами нервной системы), назовите как угодно, что обладают способностью преодолевать пространство и проникать сквозь преграды, так что материальный эффект передается с одного объекта на другой.
Отсюда все, что я до сих пор видел либо ожидал увидеть в этом необычном доме, по моим представлениям, осуществлялось благодаря вмешательству медиума, то есть такого же смертного, как и я, и эта мысль полностью исключала благоговейный страх, каковой в ходе приключений достопамятной ночи неизбежно подчинил бы себе тех, кто воспринимает как сверхъестественное все выходящее за пределы привычных явлений природы.
Итак, поскольку я предполагал, будто все, что явилось или еще будет явлено моему восприятию, исходит от человека, обладающего врожденной способностью вызывать подобные эффекты и имеющего причину это делать, моя теория вызывала во мне интерес скорее философский, нежели суеверный.
Так что могу сказать, положа руку на сердце, что я сохранял невозмутимую способность к наблюдению, подобно любому экспериментатору-практику, ожидающему результатов редкого, и, возможно, опасного сочетания химических элементов.
Разумеется, чем надежнее ограждал я разум от влияния воображения, тем более подобный душевный настрой располагал к беспристрастному наблюдению; так что я обратил взгляд и мысль к ясным, словно день, рассуждениям Маколея.
Но вот я почувствовал, как нечто новое встало между страницей и источником света; на книгу пала тень.
Я поднял глаза и увидел то, что с трудом поддается описанию, ежели вообще поддается.
То была Тьма, возникшая из воздуха Тьма крайне неопределенных очертаний. Не могу сказать, что она приняла человеческое обличие, и однако же более походила на человека, или скорее тень, нежели на что другое.
Она застыла на месте отчетливым пятном, резко обособленная от воздуха и света; исполинских размеров, она уходила под самый потолок. Я не сводил с нее глаз: ощущение стылого холода охватило меня. Даже оказавшись рядом с айсбергом, я не заледенел бы до такой степени; мороз, исходящий от айсберга, не показался бы настолько ощутимо-реальным. Я был убежден, что озноб мой вызван отнюдь не страхом.
Я продолжал наблюдать; мне почудилось, впрочем, за это не могу поручиться, что я различаю два глаза, взирающие на меня сверху. В первое мгновение показалось, будто я вижу их ясно, в следующую секунду они словно бы исчезли; но по-прежнему два бледно-голубых луча то и дело рассекали тьму с высоты, на которой мне примерещились глаза.
Я попытался заговорить голос подвел меня; я мог только повторять про себя: "Это страх? Нет, это не страх!" Я попытался встать тщетно; на меня словно бы навалилось неодолимое бремя.
В самом деле, впечатление было такое, словно всевластная, всеподчиняющая Сила противилась моему желанию; это ощущение полной беспомощности перед мощью превыше человеческой, которое человек испытывает в физическом плане при шторме, на пожаре, столкнувшись с хищным диким зверем, или, скорее, морской акулой, это ощущение я испытал в плане моральном. Моей воле противостояла воля чужая, превосходящая ее в той же степени, в какой шторм, огонь и акула превосходят в материальном отношении силу человека.
И теперь, по мере того, как это впечатление подчиняло меня себе, наконец-то нахлынул ужас ужас, который невозможно передать словами.
Однако у меня еще осталась гордость, если не смелость; и мысленно я сказал себе так: "Это ужас, но это не страх; до тех пор, пока я не поддамся страху, повредить мне невозможно; мой разум не приемлет кошмарного видения; это только иллюзия я ничего не боюсь".
Нечеловеческим усилием я сумел, наконец, протянуть руку к оружию на столе; и тут что-то ударило меня в плечо и рука безжизненно повисла вдоль тела.
И вот, умножая мой ужас, пламя свечей начало медленно меркнуть: они не погасли, нет, но огонь постепенно убывал; то же самое происходило с очагом свет из него словно вычерпывали; спустя несколько минут в комнате воцарился кромешный мрак. При мысли о том, что я оказался в темноте наедине с порождением Тьмы, сила которого ощущалась так явственно, накатила паника, и нервы мои не выдержали. По сути дела, ужас достиг своего апогея: я должен был либо лишиться чувств, либо прорваться сквозь наваждение.
И я прорвался. Я снова обрел голос пусть срывающийся на крик. Я помню, что воскликнул что-то похожее на: "Я не боюсь, моя душа не боится!" и в то же время нашел в себе силы встать. В непроглядной мгле я ринулся к окну, рывком отдернул занавеску и распахнул ставни; первой моей мыслью было свет! Когда высоко в небе я увидел луну, ясную и безмятежную, радость, нахлынувшая на меня в тот момент, вполне вознаградила меня за пережитый кошмар.
Луна сияла; впридачу к ней на пустынной, уснувшей улице мерцали газовые фонари. Я оглянулся и обвел взглядом спальню: бледные лучи луны лишь отчасти разгоняли тени, но все-таки это был свет.
Порождение тьмы, что бы оно из себя не представляло, исчезло; если не считать того, что я по-прежнему различал смутную тень словно отражение пресловутого сгустка мрака на фоне противоположной стены.
Я перевел взгляд на старинный, круглый стол красного дерева: из-под стола (на нем не было ни скатерти, ни иного покрытия) показалась рука, видимая до запястья. Эта кисть, по виду судя, из плоти и крови, под стать моей собственной, принадлежала человеку преклонных лет, исхудалая, морщинистая, крохотная явно женская кисть. Пальцы неслышно сомкнулись на двух письмах, лежащих на столе; в следующее мгновение и рука, и письма исчезли. Затем послышались три громких, размеренных удара в изголовье кровати, тот же самый стук, что мне довелось услышать перед началом этой удивительной драмы.
По мере того, как звуки медленно затихали, я почувствовал, как ощутимо вибрирует вся комната; а затем в дальнем ее конце над полом взмыли многоцветные искры или капельки вроде пузырьков света зеленые, желтые, огненно-алые, лазурные. Вверх и вниз, туда и сюда, вперед и назад, словно крохотные болотные огни, заметались искры, то замедляя, то ускоряя полет, каждая следуя собственной прихоти.
Кресло (как и в гостиной нижнего этажа) отодвинулось от стены без чьей-либо помощи и переместилось к противоположному концу стола.
Вдруг, словно отделившись от кресла, возникла фигура фигура женщины: отчетливо различимая, словно отображение жизни; мертвенно-бледная, словно отображение смерти. Юное лицо заключало в себе странную, скорбную красоту; шея и плечи были обнажены, остальное скрывали просторные облачно-белые одежды. Она принялась приглаживать длинные, золотые, рассыпавшиеся по плечам волосы; взгляд был обращен не на меня, но на дверь; незнакомка словно прислушивалась, наблюдала, ждала. Отражение тени на заднем плане сгустилось, и снова померещилось мне, будто в верхней части темного пятна поблескивают глаза глаза, устремленные на привидение.
И вот от двери, хотя она и не открылась, явилась новая фигура, столь же отчетливая, столь же призрачная, фигура мужчины, или, точнее, юноши. Он был облачен в костюм прошлого века, или, скорее, в подобие этого костюма (ибо обе тени, мужская и женская, хотя и четко очерченные, представляли собою лишь видения, фантомы бесплотные, неощутимые); и нечто несообразное, гротескное, и вместе с тем жуткое заключал в себе контраст между изысканными украшениями, элегантной утонченностью старомодного платья с его гофрированными манжетами, и кружевами, и пряжками, и трупным видом и призрачной неподвижностью иллюзорного владельца. Едва мужская фигура приблизилась к женской, от стены отделилась темная Тень, и все трое на мгновение потонули во мраке.
Когда снова замерцал бледный свет, оба фантома оказались словно в когтях Тени, что возвышалась между ними; и на груди женщины алело кровавое пятно, а призрачный юноша опирался на призрачную шпагу, и кровь потоком струилась по манжетам и кружевам; но тут темнота Тени поглотила их обоих они исчезли. И снова взмыли вверх пузырьки света, и поплыли в воздухе, и волнообразно заколебались; их становилось все больше, и все более беспорядочной казалась неистовая круговерть.
Тут отворилась дверь стенного шкафа справа от очага, и в проеме появилась фигура пожилой женщины. В кулаке она сжимала письма те самые письма, над которыми на моих глазах сомкнулась Рука; и позади нее я услышал шаги. Она обернулась, словно прислушиваясь, а затем вскрыла письма и принялась читать; а за ее плечом маячило посиневшее лицо, лицо давно пролежавшего в воде утопленника, распухшее, бледное в мокрых волосах запутались водоросли; у ног гостьи лежало нечто бесформенное, напоминающее труп, а рядом с трупом дрожал ребенок, жалкий, грязный заморыш с запавшими от голода щеками и испуганным взглядом. Я пригляделся к старухе: морщины и складки исчезли, передо мной было лицо девушки лицо холодное и жестокое, но все-таки юное; и Тень метнулась вперед, и окутала тьмой эти призраки, точно так же, как и первые.
Ничего не осталось, кроме Тени; я не сводил с нее взгляда, и вот во мглистом облаке снова обозначились глаза злобные, змеиные глаза.
1 2 3 4 5