Особенно он гордился своими большими прозрачными крыльями. От него всегда исходил запах мирриса, и когда он садился Меллонии на грудь, это доставляло ей даже некоторое удовольствие. Был ли он тщеславен? Конечно. Бонус Эвентус не сомневался, что во время своего следующего брачного вылета королева предпочтет всем остальным именно его. Был ли он ленив? Несомненно. Он спал в цветках мирриса, вместо того чтобы собирать с них нектар. Но он умел быть преданным другом, и Меллония любила его так же, как Зимородок любил своего дельфина Дельфа, и ее страшило то, что его короткая жизнь, начавшаяся совсем недавно, этой весной, должна закончиться осенью.
– Ты как раз вовремя. Я собиралась принести тебе из кладовой меду.
Иногда из-за того, что он был трутнем, суровые работницы лишали его ужина.
– Как ты думаешь, я красивая? Скакун сказал, что очень.
Но Меллония сразу поняла, что Бонус Эвентус прилетел вовсе не для того, чтобы в обмен на комплименты получить мед. Он не выписывал в воздухе дуги, означавшие удовольствие или благодарность, а вычерчивал неровные пирамиды: «Пойдем. Будь осторожна. Опасность». Она дотронулась до волос и между безобидных украшений – малахитового бражника и порфировой стрекозы – нащупала смертоносную, похожую на крошечный меч булавку, смазанную ядом большого мохнатого паука-попрыгунчика. У него были зеленые глаза и острые челюсти. Эта булавка – опасное оружие, пострашнее стрига.
– Львы?
Быстрая спираль вниз: «Нет». И он поспешно вылетел в окно. Какая бы ни была опасность, Меллония обязана следовать за ним.
* * *
Казалось, Скакун спит на солнце. Он перенял кое-какие привычки от лентяя Бонуса Эвентуса и любил вздремнуть среди дня. Не было заметно никаких следов насилия. От травы не пахло ни львом, ни волком, и она не была влажной от крови. Меллония встала рядом с ним на колени и заметила, что его глаза закрыты более плотно, чем во сне, губы перекошены от боли, а глубоко в груди сидит предательская стрела с перьями гарпий на конце. Меллония не знала, кто из братьев убил Скакуна, для нее их вина была равной. Разве они не вместе охотились? Не столь важно, кто именно поднял лук.
Бонус Эвентус опустился ей на щеку, легкий, как слеза.
Ее мать была убита молнией, и Меллония десять дней кряду от восхода до заката сидела за ткацким станком и пела старинный плач «Лишь ночь приносит облегчение». Каждый год перед тем, как природа погрузится в Белый Сон, она оплакивала опавшие листья и увядшие цветы. Но все это составляло часть естественного хода вещей на земле и в лесу и отвечало божественному плану Румины. Здесь же было злодейское нападение, убийство. Волумна сказала ей о мужчинах правду, и особенно справедливыми оказались ее слова людях Энея. А что же тогда сам Эней? Старый, весь в шрамах, и наверняка накопил за свою жизнь столько преступлений, что из них, как из желудей, можно составить целое ожерелье.
Гнев полоснул ее по горлу подобно ветке, покрытой ледяной коркой. Меллония поцеловала Скакуна прямо в губы.
– Это мой предпоследний дар, – сказала она, – но приношу я его слишком поздно.
Оставался еще один – последний. Нужно было только дойти по берегу Тибра до кораблей троянцев.
Пять кораблей с открытой палубой, на которой, кроме самодельной крыши из натянутой парусины, ничего не было, стояли, повернувшись своими носами – драконами с бронзовой пастью – к берегу, причаленные к деревьям. Поднятые из воды весла лежали вдоль палубы. На борту каждого корабля красовалось по пятнадцать нарисованных охрой лун, означавших их долгие годы странствий. Некогда белые, а теперь грязные и разорванные ветрами, паруса были спущены. Все это, скорее, напоминало скитающихся по морям пиратов, чем остатки некогда могучего флота, охранявшего вход в Черное море и защищавшего поля пшеницы, которые сравнивали с Золотым Руном. Этим людям можно было бы посочувствовать, если бы Меллония не узнала их подлинную сущность. Был ли Эней так же жесток, как два коварных брата, которых следовало бы назвать Коршун и Сокол?
Меллония встала на колени и прислушалась. Она оставляла уши открытыми не из кокетства, а ради того, чтобы лучше слышать приближение льва или человека. Троянцы раскинули свой лагерь на берегу. Они ходили между палатками из рваной парусины, среди них находилось несколько женщин, несчастных, измученных существ в длинных, до самых лодыжек, платьях, некрасиво висевших на них, как мертвые коричневые листья (где же знаменитые юбки колоколом, как говорят, позаимствованные троянками у своих критских предшественниц?). Большинство мужчин были бородатыми, в шрамах и весьма зрелого возраста, если не сказать пожилыми. Одеждой им служили набедренные повязки из овечьей кожи, и лишь у двоих, охранявших лагерь, имелись помятые, изношенные доспехи. В руках они держали погнутые копья, но выглядели такими усталыми, что вряд ли смогли бы найти в себе силы метнуть их. Возле них болтался фавн Повеса, который сообщил дриадам о появлении Энея. Сейчас он пытался вкрасться в доверие к троянцам: почесывал свой живот, топал копытом, заставляя их кататься от смеха, и, без сомнения, сплетничал о дриадах.
Братья, конечно, находились тут же. Они стояли в стороне от остальных мужчин и что-то очень серьезно обсуждали. С такого расстояния она могла уловить лишь отдельные слова. Они убили кентавра… Нужно вернуться и похоронить его…
Сердце в страхе забилось у нее в груди, как летучая мышь. Они наверняка собираются привязать Скакуна за копыта к палке, принести в лагерь и зажарить на костре! Они будут пировать – пить вино и есть плоть ее земли, а наутро изможденные копьеносцы, один из которых зарос щетиной, как кабан, а другой еще безбородый юнец, проснутся с новыми силами и отправятся в лес за добычей для следующего пира. Ее удивляло, что Повеса до сих пор цел, а не угодил в котел. Возможно, они хотят сделать из него шпиона.
– Эней! – крикнул безбородый копьеносец. Услышав это имя, Меллония вся обратилась в слух. Зимородок-Эней повернулся к окликнувшему его мужчине:. – Да, Эвриал.
– Тебе нужна моя помощь?
Меллонии показалось, что Эвриал ее ровесник. Когда пала Троя, он, вероятно, был совсем маленьким. Румянец на его щеках напоминал внутреннюю часть раковины Тритона.
«За красивыми лицами скрывается коварство», – подумала она.
Меллония вышла из-за деревьев.
– Эней, – позвала она.
Зимородок-Эней взглянул на нее с удивлением. Не знай она его жестокого сердца, то решила бы, что глаза его светятся радостью.
– Меллония. Ты пришла в наш лагерь. Я верил, что ты придешь. Ты исчезла так быстро, что я не успел спросить, где ты живешь.
– Я думала, тебя зовут Зимородок.
– Я специально так сказал, – поспешил объяснить Асканий-Феникс. – Мы чужие на этой земле. Я не хотел, чтобы ты узнала, кто мой отец, пока мы не узнаем, кто ты. У него много врагов.
– Теперь вы знаете меня. Твоя любовь к отцу заслуживает похвалы. Куда вы идете?
Сердце ее билось, как мотылек, угодивший в сети паука. Она не умела лгать. Но у нее был хороший учитель.
Меллония не сдвинулась с места, когда Эней направился к ней. Она могла убежать, у него не было в руках лука. Она с легкостью могла увернуться и от копья, пущенного одним из охранников.
– Меллония, мой сын и я совершили ужасную ошибку. Мы приняли кентавра за оленя и…
– Я убил его, – сказал Асканий. – Это только моя ошибка, отец здесь ни при чем.
– Сын никогда не видел кентавров. А я в последний раз видел их, когда был совсем маленьким. Конечно, я должен был его остановить. Теперь мы собираемся похоронить кентавра.
Похоронить? Содрать шкуру – это больше походило на правду!
– Я отведу вас к нему, – сказала она. – Вы можете заблудиться в лесу. Но только вас двоих. Если пойдет еще кто-нибудь, это будет проявлением неуважения.
– А его друзья, – спросил Асканий, – что, если они рассердятся и попытаются расправиться с нами? – Он обернулся к отцу. – Мне кажется, надо взять с собой Ниса и Эвриала.
– Я объясню кентаврам, что произошло. Они – добрый народ. Они все поймут, если будет соблюден должный обряд.
Эней и Асканий подошли к ней.
Какое хладнокровие и хитрость! Они даже изобразили на своих лицах страдание. Во всяком случае, Эней. Асканий больше волновался о безопасности, чем горевал об убитом кентавре. Но Эней будто сокрушался о потерянном друге. Наверное, именно с таким выражением лица он стоял перед Дидоной, когда собирался бросить ее.
«Они попытаются поймать меня, – подумала Меллония. – Может, даже убить. Но они сильны лишь на море, на своих кораблях. В лесу они чужие.
На мою долю выпало убить Энея».
Глава IV
Меллония пыталась опередить их, но Асканий, несший на плече лопату, все время шел с ней рядом. Время от времени он поглядывал на ее бледное, суровое лицо, которое еще совсем недавно было веселым и цветущим, как лотос. Ему нравился лес, когда они с отцом купались в Тибре, играли с Дельфом, разговаривали о сожженных городах и о тех, которые будут построены, когда вдруг среди деревьев появилась Меллония – девушка с зелеными волосами и острыми ушами, любопытная, как Пандора. Он подумал: наконец-то отец нашел землю, где можно построить новую Трою, выполнить свое предназначение и исполнить волю богов, а потом можно будет отдыхать и воспитывать вместе со мной молодежь. Возможно, он нашел себе жену, которая поможет забыть ему длиннолицую Дидону. Даже Орест в конце концов избавился от фурий.
Но все же его одолевали сомнения. Меллония была не просто девушкой – она жила в дубе, говорила загадками и скрывала не меньше, чем произносила вслух. Разве не Пандора открыла ящик, несчастья из которого разлетелись по всему свету?
Сейчас сомнения уступили место страху, не часто овладевавшему Асканием. Это не была осторожность, это был именно страх, пронизывающий его до мозга костей. Он не особенно раскаивался в том, что убил кентавра, считая, что кентавры, будучи наполовину и конями, отличались ограниченным умом и неразвитыми чувствами. Асканий убивал многих людей, преднамеренно, в битвах. Почему же надо горевать о смерти полуконя-получеловека, которого он по ошибке принял за оленя? Но он почти физически чувствовал боль, испытываемую отцом. Любить Энея больше всех на свете, больше женщины, больше бога было и даром, и проклятием Аскания. Что касается его самого, то он всего лишь воин, не больше и не меньше, и любит воевать. Он не был жестоким, но и не переживал, когда приходилось убивать, ему даже нравилась кочевая жизнь, и временами казалось, что он рожден пиратом, а не добропорядочным гражданином. Во всяком случае, Асканий никогда не сожалел о городах, которые ему пришлось поджигать. Но так уж получилось, что эти безжалостные богини-фаты сплели нить его судьбы с нитью судьбы Энея; обрезали их общую нить, и на того и другого обрушились одни и те же несчастья. Они могли родиться Кастором и Поллуксом – братьями, а не отцом и сыном. Стоило только отцу попросить, и он построил бы даже какую-нибудь нелепую египетскую пирамиду (правда, не без помощи нескольких тысяч рабов).
Но одно он отказывался делать – позволить Энею подвергаться опасности из-за смущавшей душу девчонки, которая жила в дереве и, несмотря на свой невинный вид, возможно, кувыркалась в траве со всеми кентаврами подряд, стоило им только позвать ее. Он был слишком молод, чтобы защитить отца от Дидоны, этой хитрой царицы с горящими черными как смоль глазами, вскрикивающей подобно тропической птице, вспугнутой львом. Добрый, но несгибаемый Эней провел троянских изгнанников через столько опасностей, сколько не выпало даже на долю Одиссея, а защищаться от беспомощных или только кажущихся беспомощными женщин, увы, в отличие от Одиссея, так и не научился. Он вел себя как человек, пытающийся отбиваться от амазонок, кидая в них желудями. Теперь Асканий был на пять лет старше и опытней, чем в то время, когда они жили в «логове Дидоны», как он любил называть ее дом. Он знал о женщинах все, для чего они, не считая, конечно, его матери, нужны: чтобы услаждать глаз и согревать постель; и когда их надо остерегаться (все время, особенно если они плачут, улыбаются или стараются не смотреть на тебя).
Молчание леса становилось невыносимым. Асканий был равнодушен к цветам. Мимоходом он замечал, что открытые поляны усеяны маргаритками, но ни за что не вспомнил бы название высоких алых цветов на колючих стеблях, росших среди них. Зато он мгновенно реагировал на звуки, следы и признаки опасности. Сейчас ничего не было слышно, кроме шагов по траве. Меллония была босой, они с отцом в сандалиях из кожи египетской антилопы. Тишина казалась зловещей. Пока они шли по берегу Тибра и со стороны леса шла Меллония, Асканий чувствовал себя относительно спокойно, но когда они свернули от реки в лес и стали пробираться между покрытых седым мхом дубов, похожих на обросшие ракушками остовы затонувших кораблей, мускулы его напряглись, зрение обострилось, и он стал следить за Меллонией подобно тому, как баклан следит за рыбой, но временами ему начинало казаться, что бакланом была она, а они с отцом – рыбой (впрочем, здесь, в лесу, можно было заменить эти образы на орла и зайца).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Ты как раз вовремя. Я собиралась принести тебе из кладовой меду.
Иногда из-за того, что он был трутнем, суровые работницы лишали его ужина.
– Как ты думаешь, я красивая? Скакун сказал, что очень.
Но Меллония сразу поняла, что Бонус Эвентус прилетел вовсе не для того, чтобы в обмен на комплименты получить мед. Он не выписывал в воздухе дуги, означавшие удовольствие или благодарность, а вычерчивал неровные пирамиды: «Пойдем. Будь осторожна. Опасность». Она дотронулась до волос и между безобидных украшений – малахитового бражника и порфировой стрекозы – нащупала смертоносную, похожую на крошечный меч булавку, смазанную ядом большого мохнатого паука-попрыгунчика. У него были зеленые глаза и острые челюсти. Эта булавка – опасное оружие, пострашнее стрига.
– Львы?
Быстрая спираль вниз: «Нет». И он поспешно вылетел в окно. Какая бы ни была опасность, Меллония обязана следовать за ним.
* * *
Казалось, Скакун спит на солнце. Он перенял кое-какие привычки от лентяя Бонуса Эвентуса и любил вздремнуть среди дня. Не было заметно никаких следов насилия. От травы не пахло ни львом, ни волком, и она не была влажной от крови. Меллония встала рядом с ним на колени и заметила, что его глаза закрыты более плотно, чем во сне, губы перекошены от боли, а глубоко в груди сидит предательская стрела с перьями гарпий на конце. Меллония не знала, кто из братьев убил Скакуна, для нее их вина была равной. Разве они не вместе охотились? Не столь важно, кто именно поднял лук.
Бонус Эвентус опустился ей на щеку, легкий, как слеза.
Ее мать была убита молнией, и Меллония десять дней кряду от восхода до заката сидела за ткацким станком и пела старинный плач «Лишь ночь приносит облегчение». Каждый год перед тем, как природа погрузится в Белый Сон, она оплакивала опавшие листья и увядшие цветы. Но все это составляло часть естественного хода вещей на земле и в лесу и отвечало божественному плану Румины. Здесь же было злодейское нападение, убийство. Волумна сказала ей о мужчинах правду, и особенно справедливыми оказались ее слова людях Энея. А что же тогда сам Эней? Старый, весь в шрамах, и наверняка накопил за свою жизнь столько преступлений, что из них, как из желудей, можно составить целое ожерелье.
Гнев полоснул ее по горлу подобно ветке, покрытой ледяной коркой. Меллония поцеловала Скакуна прямо в губы.
– Это мой предпоследний дар, – сказала она, – но приношу я его слишком поздно.
Оставался еще один – последний. Нужно было только дойти по берегу Тибра до кораблей троянцев.
Пять кораблей с открытой палубой, на которой, кроме самодельной крыши из натянутой парусины, ничего не было, стояли, повернувшись своими носами – драконами с бронзовой пастью – к берегу, причаленные к деревьям. Поднятые из воды весла лежали вдоль палубы. На борту каждого корабля красовалось по пятнадцать нарисованных охрой лун, означавших их долгие годы странствий. Некогда белые, а теперь грязные и разорванные ветрами, паруса были спущены. Все это, скорее, напоминало скитающихся по морям пиратов, чем остатки некогда могучего флота, охранявшего вход в Черное море и защищавшего поля пшеницы, которые сравнивали с Золотым Руном. Этим людям можно было бы посочувствовать, если бы Меллония не узнала их подлинную сущность. Был ли Эней так же жесток, как два коварных брата, которых следовало бы назвать Коршун и Сокол?
Меллония встала на колени и прислушалась. Она оставляла уши открытыми не из кокетства, а ради того, чтобы лучше слышать приближение льва или человека. Троянцы раскинули свой лагерь на берегу. Они ходили между палатками из рваной парусины, среди них находилось несколько женщин, несчастных, измученных существ в длинных, до самых лодыжек, платьях, некрасиво висевших на них, как мертвые коричневые листья (где же знаменитые юбки колоколом, как говорят, позаимствованные троянками у своих критских предшественниц?). Большинство мужчин были бородатыми, в шрамах и весьма зрелого возраста, если не сказать пожилыми. Одеждой им служили набедренные повязки из овечьей кожи, и лишь у двоих, охранявших лагерь, имелись помятые, изношенные доспехи. В руках они держали погнутые копья, но выглядели такими усталыми, что вряд ли смогли бы найти в себе силы метнуть их. Возле них болтался фавн Повеса, который сообщил дриадам о появлении Энея. Сейчас он пытался вкрасться в доверие к троянцам: почесывал свой живот, топал копытом, заставляя их кататься от смеха, и, без сомнения, сплетничал о дриадах.
Братья, конечно, находились тут же. Они стояли в стороне от остальных мужчин и что-то очень серьезно обсуждали. С такого расстояния она могла уловить лишь отдельные слова. Они убили кентавра… Нужно вернуться и похоронить его…
Сердце в страхе забилось у нее в груди, как летучая мышь. Они наверняка собираются привязать Скакуна за копыта к палке, принести в лагерь и зажарить на костре! Они будут пировать – пить вино и есть плоть ее земли, а наутро изможденные копьеносцы, один из которых зарос щетиной, как кабан, а другой еще безбородый юнец, проснутся с новыми силами и отправятся в лес за добычей для следующего пира. Ее удивляло, что Повеса до сих пор цел, а не угодил в котел. Возможно, они хотят сделать из него шпиона.
– Эней! – крикнул безбородый копьеносец. Услышав это имя, Меллония вся обратилась в слух. Зимородок-Эней повернулся к окликнувшему его мужчине:. – Да, Эвриал.
– Тебе нужна моя помощь?
Меллонии показалось, что Эвриал ее ровесник. Когда пала Троя, он, вероятно, был совсем маленьким. Румянец на его щеках напоминал внутреннюю часть раковины Тритона.
«За красивыми лицами скрывается коварство», – подумала она.
Меллония вышла из-за деревьев.
– Эней, – позвала она.
Зимородок-Эней взглянул на нее с удивлением. Не знай она его жестокого сердца, то решила бы, что глаза его светятся радостью.
– Меллония. Ты пришла в наш лагерь. Я верил, что ты придешь. Ты исчезла так быстро, что я не успел спросить, где ты живешь.
– Я думала, тебя зовут Зимородок.
– Я специально так сказал, – поспешил объяснить Асканий-Феникс. – Мы чужие на этой земле. Я не хотел, чтобы ты узнала, кто мой отец, пока мы не узнаем, кто ты. У него много врагов.
– Теперь вы знаете меня. Твоя любовь к отцу заслуживает похвалы. Куда вы идете?
Сердце ее билось, как мотылек, угодивший в сети паука. Она не умела лгать. Но у нее был хороший учитель.
Меллония не сдвинулась с места, когда Эней направился к ней. Она могла убежать, у него не было в руках лука. Она с легкостью могла увернуться и от копья, пущенного одним из охранников.
– Меллония, мой сын и я совершили ужасную ошибку. Мы приняли кентавра за оленя и…
– Я убил его, – сказал Асканий. – Это только моя ошибка, отец здесь ни при чем.
– Сын никогда не видел кентавров. А я в последний раз видел их, когда был совсем маленьким. Конечно, я должен был его остановить. Теперь мы собираемся похоронить кентавра.
Похоронить? Содрать шкуру – это больше походило на правду!
– Я отведу вас к нему, – сказала она. – Вы можете заблудиться в лесу. Но только вас двоих. Если пойдет еще кто-нибудь, это будет проявлением неуважения.
– А его друзья, – спросил Асканий, – что, если они рассердятся и попытаются расправиться с нами? – Он обернулся к отцу. – Мне кажется, надо взять с собой Ниса и Эвриала.
– Я объясню кентаврам, что произошло. Они – добрый народ. Они все поймут, если будет соблюден должный обряд.
Эней и Асканий подошли к ней.
Какое хладнокровие и хитрость! Они даже изобразили на своих лицах страдание. Во всяком случае, Эней. Асканий больше волновался о безопасности, чем горевал об убитом кентавре. Но Эней будто сокрушался о потерянном друге. Наверное, именно с таким выражением лица он стоял перед Дидоной, когда собирался бросить ее.
«Они попытаются поймать меня, – подумала Меллония. – Может, даже убить. Но они сильны лишь на море, на своих кораблях. В лесу они чужие.
На мою долю выпало убить Энея».
Глава IV
Меллония пыталась опередить их, но Асканий, несший на плече лопату, все время шел с ней рядом. Время от времени он поглядывал на ее бледное, суровое лицо, которое еще совсем недавно было веселым и цветущим, как лотос. Ему нравился лес, когда они с отцом купались в Тибре, играли с Дельфом, разговаривали о сожженных городах и о тех, которые будут построены, когда вдруг среди деревьев появилась Меллония – девушка с зелеными волосами и острыми ушами, любопытная, как Пандора. Он подумал: наконец-то отец нашел землю, где можно построить новую Трою, выполнить свое предназначение и исполнить волю богов, а потом можно будет отдыхать и воспитывать вместе со мной молодежь. Возможно, он нашел себе жену, которая поможет забыть ему длиннолицую Дидону. Даже Орест в конце концов избавился от фурий.
Но все же его одолевали сомнения. Меллония была не просто девушкой – она жила в дубе, говорила загадками и скрывала не меньше, чем произносила вслух. Разве не Пандора открыла ящик, несчастья из которого разлетелись по всему свету?
Сейчас сомнения уступили место страху, не часто овладевавшему Асканием. Это не была осторожность, это был именно страх, пронизывающий его до мозга костей. Он не особенно раскаивался в том, что убил кентавра, считая, что кентавры, будучи наполовину и конями, отличались ограниченным умом и неразвитыми чувствами. Асканий убивал многих людей, преднамеренно, в битвах. Почему же надо горевать о смерти полуконя-получеловека, которого он по ошибке принял за оленя? Но он почти физически чувствовал боль, испытываемую отцом. Любить Энея больше всех на свете, больше женщины, больше бога было и даром, и проклятием Аскания. Что касается его самого, то он всего лишь воин, не больше и не меньше, и любит воевать. Он не был жестоким, но и не переживал, когда приходилось убивать, ему даже нравилась кочевая жизнь, и временами казалось, что он рожден пиратом, а не добропорядочным гражданином. Во всяком случае, Асканий никогда не сожалел о городах, которые ему пришлось поджигать. Но так уж получилось, что эти безжалостные богини-фаты сплели нить его судьбы с нитью судьбы Энея; обрезали их общую нить, и на того и другого обрушились одни и те же несчастья. Они могли родиться Кастором и Поллуксом – братьями, а не отцом и сыном. Стоило только отцу попросить, и он построил бы даже какую-нибудь нелепую египетскую пирамиду (правда, не без помощи нескольких тысяч рабов).
Но одно он отказывался делать – позволить Энею подвергаться опасности из-за смущавшей душу девчонки, которая жила в дереве и, несмотря на свой невинный вид, возможно, кувыркалась в траве со всеми кентаврами подряд, стоило им только позвать ее. Он был слишком молод, чтобы защитить отца от Дидоны, этой хитрой царицы с горящими черными как смоль глазами, вскрикивающей подобно тропической птице, вспугнутой львом. Добрый, но несгибаемый Эней провел троянских изгнанников через столько опасностей, сколько не выпало даже на долю Одиссея, а защищаться от беспомощных или только кажущихся беспомощными женщин, увы, в отличие от Одиссея, так и не научился. Он вел себя как человек, пытающийся отбиваться от амазонок, кидая в них желудями. Теперь Асканий был на пять лет старше и опытней, чем в то время, когда они жили в «логове Дидоны», как он любил называть ее дом. Он знал о женщинах все, для чего они, не считая, конечно, его матери, нужны: чтобы услаждать глаз и согревать постель; и когда их надо остерегаться (все время, особенно если они плачут, улыбаются или стараются не смотреть на тебя).
Молчание леса становилось невыносимым. Асканий был равнодушен к цветам. Мимоходом он замечал, что открытые поляны усеяны маргаритками, но ни за что не вспомнил бы название высоких алых цветов на колючих стеблях, росших среди них. Зато он мгновенно реагировал на звуки, следы и признаки опасности. Сейчас ничего не было слышно, кроме шагов по траве. Меллония была босой, они с отцом в сандалиях из кожи египетской антилопы. Тишина казалась зловещей. Пока они шли по берегу Тибра и со стороны леса шла Меллония, Асканий чувствовал себя относительно спокойно, но когда они свернули от реки в лес и стали пробираться между покрытых седым мхом дубов, похожих на обросшие ракушками остовы затонувших кораблей, мускулы его напряглись, зрение обострилось, и он стал следить за Меллонией подобно тому, как баклан следит за рыбой, но временами ему начинало казаться, что бакланом была она, а они с отцом – рыбой (впрочем, здесь, в лесу, можно было заменить эти образы на орла и зайца).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19