– Если она придет.
– Помона уже готова к чему-то. Если бы не было Дерева, она, наверное, сама поймала бы какого-нибудь фавна, а потом заявила, что он выскочил из зарослей, набросился на нее и стал наслаждаться.
(Асканий подробно рассказал Кукушонку о сексе, и тот, вовсе не шокированный, с восторгом заявил: «Наша бабушка здорово сделала, что придумала такое. Конечно, мужчины боготворят ее. Сколько я еще должен ждать?»)
Подкупить Повесу, чтобы он не подпускал других фавнов к дереву, было нетрудно: «Доспехи – сразу; если план удастся – еще лиру, флейту и барабан. Ты один будешь как целая армия».
Помона не обманула их ожиданий. Они услышали, как она прощается с Волумной, провожавшей ее до края поля. Что именно она говорила матери, когда пила маковый настой, не смог разобрать даже Кукушонок, несмотря на свой острый слух, но они заметили появившиеся в ее голосе уверенность и вибрирующие нотки от предвкушения встречи с Богом. Она будто шла на праздник урожая, тот, который завершается оргией. Вот она пересекла поле, тихо напевая, и казалось, это пчелы (а может, осы?) жужжат вокруг нее, как вокруг смоковницы. Асканий с Кукушонком прижались к стене, укрывшись в темноте между выступами коры, дверь распахнулась, затем Помона аккуратно закрыла ее и стала устраиваться на листьях, предварительно придав им форму постели. Она сняла украшения – ножные браслеты, ожерелье, булавки с головками-пчелами, а затем выскользнула из туники, как змея из кожи, чтобы насладиться своей наготой. Яркое солнце на улице ослепило ее, иначе она заметила бы Кукушонка с Асканием и закричала раньше, чем Волумна успела отойти достаточно далеко. Наконец она увидела их, во всяком случае, Аскания.
– Ты Бог? – спросила она. – Я вижу только высокий красивый силуэт.
Он шагнул к ней. Она попыталась подняться с листьев, но бессильно упала ему на руки. Напиток начал действовать. Было приятно касаться ее тела – мягкого, пышного и спелого. Асканию не нравились молоденькие девушки, но тело Помоны, в отличие от ее ума, было уже телом молодой женщины. Задача, стоявшая перед ним, исключала всяческие желания, но все же он подумал: «Как жаль, как дьявольски жаль, что все эти дриады не хотят принадлежать моим мужчинам. Но, может, что-нибудь со временем изменится…»
– Ты Бог? – повторила она.
Похоже, дриады-принцессы не боялись богов.
– Нет, Бога не существует. Я сын Энея, Асканий. И я беру тебя в плен. Не кричи, иначе мне придется задушить тебя.
– Асканий? – вскрикнула она, скорее с радостным возбуждением, чем со страхом. – Насильник. Ты собираешься взять меня?
– Да, взять в Лавиний.
– Что ты будешь там со мной делать?
– Мы будем с тобой долго беседовать.
– Это называется именно так? Ты ведь знаешь, я несведуща в таких делах. А что касается Бога, это меня не удивляет. Старшее поколение все принимает на веру. Но нас с подругами очень интересовало, что же на самом деле происходит в дереве. Мы даже завидовали нашим беспутным сестрам, живущим на севере, которые занимаются любовью прямо в полях. В конце концов, кому интересно зачинать ребенка во сне? А кто это с тобой, Асканий? Там, в темноте, кто-то есть.
– Кукушонок, – ответил мальчик.
– Ты еще слишком мал для этого. Или нет? Ты сильно вырос за последнее время. Ну, это не важно. Ты всегда мне нравился, Кукушонок, хотя мама наказывала меня, когда я говорила, что ты вовсе не урод, а просто неуклюжий. Она называла тебя Энеевым щенком. – Речь ее становилась все более замедленной и невнятной. – Те мальчишки… с острыми ушами, которых мы бросаем в лесу… Кто еще… кроме фавнов, может быть их отцами? Мне, например, больше нравятся люди… что бы ни говорила мама. Теперь, когда ты мне все рассказал… Асканий… Хорошо бы ты приступил к делу до того, как я засну… Конечно, это здорово – родить ребенка, но как жаль пропустить само зачатие. Мы должны подождать до Лавиния?..
– Да.
– Может, это и к лучшему. Я успею проснуться… И мы все сделаем в постели, как и полагается, а не на колючих листьях.
– Ты не поняла. Я взял тебя в заложницы, а не в любовницы.
Асканий тщетно пытался натянуть на нее тунику. Она не только не помогала, но пыталась откинуть свою одежду в сторону, несмотря на растущую слабость. (Зевс милостивый, когда же, наконец, подействует настой?)
– Значит, ни разу, – вздохнула она.
– Да, ни разу.
В конце концов, она, все еще обнаженная, потеряв сознание то ли от настоя, то ли от разочарования, упала ему на руки.
– Я пойду за Волумной, – сказал Кукушонок. Это тоже входило в их план. Асканий хотел дать это опасное поручение Мелеагру.
– Но ведь я лучше знаю лес, – запротестовал Кукушонок. – И к тому же дриады не посмеют со мной ничего сделать, когда я скажу, что дочь Волумны у тебя.
Асканий поднял Помону на руки, туника едва прикрывала ее бедра (белья она не носила, бесстыжая девчонка!), и вынес из Дерева. Он остановился, следя за тем, как длинноногий мальчик бежит вприпрыжку через поле, стараясь не наступать на маргаритки, а затем мысленно проделал вместе с ним путь через лес к Кругу дубов, до дерева Волумны и, наконец, оказался у того самого дуба, где Меллония с бесконечной грустью ждала известий о своем сыне.
Волумна вошла в зал как королева-победительница, а не как мать, лишившаяся ребенка. В зачесанных наверх волосах сверкали малахиты и аметисты (которые же из них украшали отравленные булавки?). Сандалии из кожи антилопы, касаясь голубых изразцовых плиток пола, издавали отчетливо слышимый звук. Изумрудная пчела, подвешенная на чем-то невидимом, поблескивала у нее на груди. Маленького роста, намного ниже всех присутствовавших в зале женщин, всех родственниц Лавинии, провожавших ее негодующими и одновременно завистливыми взглядами, она казалась высокой, и когда шла, от нее исходило сияние, как от драгоценного камня. Только седина в волосах свидетельствовала о ее немыслимом возрасте – триста и сколько там еще лет. Воистину королева.
Но Асканий не испытывал трепета перед ней. Он помнил Гекубу, Елену. Он сидел на гипсовом троне, украшенном грифонами, пурпурная мантия окутывала его плечи, золото волос сияло ярче, чем хризолитовая корона. Асканий не любил трон, пышность, корону, ему не нравилось сидеть на месте своего отца. Но ему доставляло удовольствие наблюдать, как Волумна проходит по залу мимо воинов, стоящих вдоль стен, направляясь к нему и к Кукушонку с Лавинией, восседающим на низких тронах по обе стороны от него.
Помона сидела у его ног на скамеечке. Охранял ее Мелеагр. Она перестала болтать с ним, только когда в зал вошла мать, и была гораздо более оживленной, чем можно было ожидать от девушки, чьи щеки утратили свой обычный румянец. Уже второй день она находилась вдали от своего дерева.
Волумна быстро, ободряюще улыбнулась дочери, но когда перевела взгляд на Аскания, улыбки на ее лице не было.
– Встань на колени, – сказал Асканий.
Волумна лишь склонила голову.
– На колени, сукина дочь, а не то я втащу тебя по этим ступеням наверх и поступлю с тобой, как фавн. Или Медуза обратила тебя в камень?
Волумна поспешно, но с достоинством опустилась на колени.
– Приветствуй моего брата и вдову моего отца! – Но Кукушонок не стал дожидаться приветствий.
– Мама здорова? Ты носила ей пищу?
– Вино и куропаток, желуди и фазанов, – ответила Волумна, – она питается лучше, чем когда этим занимался ты.
– Сомневаюсь, – сказал Кукушонок. – Ты еще не преклонила колени перед моей мачехой. – Волумна повторила свое приветствие.
– Лавиния, я взываю к тебе, женщине и царице, как женщина и королева. Подобает ли мне быть униженной перед сыном твоего мужа из-за падшей дриады? Царица вольсков Камилла была моей подругой. Мы с тобой тоже можем стать друзьями.
Лавиния, которая чувствовала себя неуютно в бледно-лиловом платье и явно предпочитала кухню тронному залу, вдруг действительно превратилась в ту царицу, к которой обращалась Волумна.
– Твоя подруга Камилла воевала против моего мужа. А ты посылала ей копья. Скорее я стану другом ядовитого паука, чем твоим.
– Достаточно любезностей, – сказал Асканий, – перейдем к делу. У тебя, Волумна, есть то, что нужно мне. Это – свобода для Меллонии. Она должна иметь возможность выходить из своего дерева, а если захочет – покидать пределы Вечного Леса и навещать Лавиний вместе с сыном, которого я назвал своим наследником. У меня же есть то, что нужно тебе. Твоя дочь. Мне кажется, это справедливый обмен.
Речь Волумны была неторопливой, но не столь внушительной, как тогда, в лесу, двенадцать лет назад, когда она заговорила с Асканием и его отцом после того, как они вышли из Дерева. Асканий внимательно смотрел на нее, и она зажмурилась от его взгляда, как от яркого солнца, хотя комнату освещал лишь очаг, где на вертеле жарилась баранина, да свет, падавший из окон, расположенных под самым потолком.
– Меллония не подвергается опасности. Да, она пленница в своем дереве, но грехи ее неоспоримы. Я давно простила ей связь с твоим отцом, но, встретившись с тобой на берегу Нумиции, она навсегда лишилась моего доверия.
– Мы только разговаривали.
– Это не имеет значения. Она знала, что делала. Она нарушила свое слово.
– Прости ее еще раз.
– Не могу поверить, что ты причинишь зло моему ребенку. Как бы ты ко мне ни относился. Ты сын Энея, а он всегда похвалялся своей добротой.
– Да, я сын Энея, – ответил Асканий, – но ты, кажется, звала его убийцей. Любой скажет, что у меня не такое доброе сердце, как у отца. Если он был убийцей, значит я – киклоп. Нет, я ничего не стану делать с твоей дочерью, я просто позволю ей умереть вдали от дерева. После того, как мои люди и я порезвимся с ней.
Еще тогда, с отцом, он заметил, что Волумна похожа на паука. И сейчас вновь казалось, что она готовится плюнуть в него ядом.
– Мне здесь нравится, мама, – поспешно сказала Помона, – они ко мне очень добры, особенно этот приятный молодой человек, Мелеагр. Я только немного устала. Мне не хватает дерева.
Она больше не казалась такой цветущей, а походила на смоковницу, которую одолели пчелы.
– Хорошо, Меллония получит свободу, – с трудом выговорила Волумна.
Асканий не пытался скрыть своего недоверия, он скорее выставлял его напоказ, как насаженную на пику голову врага.
– Но сохранит ли она ее, если мы вернем Помону? Ты никогда не вызывала у меня доверия, и твое постоянство проявлялось лишь в безрассудной ненависти к мужчинам.
– Даю тебе слово. Клянусь Руминой, Кормящей Матерью, что…
– Твое слово и твоя богиня значат для меня не больше, чем грязь с берегов Тибра. Сейчас лишь твоя дочь имеет значение. Я намерен держать ее, пока не получу доказательств, что твои обещания выполнены. Да, она бледнеет, но вряд ли умрет раньше, чем на третий или четвертый день. Таковы мои намерения. Я буду держать ее во дворце, кормить, ухаживать за ней, обращаться как с гостьей, а не с пленницей, так, как ты видишь сейчас. Тем временем я приведу своих лучших людей – около пятидесяти закаленных воинов – в ваш Зал советов, где ты соберешь дриад – там ты не сможешь напустить на нас пчел, – и расскажешь своим подругам о Дереве, о своей лжи и о фавнах. Не исключено, что, узнав правду, они сочтут нужным выбрать новую королеву. Ту, которая будет обращаться с Меллонией и ее сыном так, как они того заслужили. Если нет, я сам сделаю за них выбор и избавлю Круг дриад от одного старого дерева. Что касается обещаний, которые ты не намерена выполнять, запомни, в отличие от отца, я не буду раскаиваться в том, что уничтожил твое племя. Эней пожалел дриад потому, что Меллония считала их своими подругами. Но только одна Сегета доказала это. Возможно, они сторонились Меллонии лишь из страха перед тобой. Как бы там ни было, двенадцать лет она провела в одиночестве, а с ней вместе и ее сын, мой брат.
– Пусть будет по-твоему, – ответила Волумна. – Я соберу совет за час до сумерек.
Асканий повернулся к Кукушонку и Лавинии:
– Вы позволите королеве дриад покинуть этот зал?
– Ты злая женщина, – сказал Кукушонок. – Помнишь крота, который грыз корни твоего дерева, когда я был маленьким? Это я посадил его туда. Если ты что-нибудь сделаешь с мамой, то это будет уже не крот, а что-нибудь похуже.
Когда Волумна вышла из зала, Лавиния шепнула Асканию:
– Я ей не доверяю. Она будто не видит тебя, даже когда ее глаза широко раскрыты.
– Я знаю, – ответил он, – но я не позволю обмануть себя.
Он ощущал себя не так уверенно, как могло показаться по его прямой осанке и непреклонному выражению лица. Один Кукушонок всегда понимал, что Асканий чувствует на самом деле. Но он не стал подвергать опасности Кукушонка и оставил его в Лавинии, несмотря на настойчивые просьбы взять с собой.
– Стереги Помону, – велел ему Асканий. – Пусть Лавиния даст ей напиток из желудей. Он, конечно, не спасет ее, у Помоны ведь нет отца-человека, как у тебя, но может продлить ее дни, мы вовсе не хотим, чтобы она умерла.
Асканий поставил своих воинов у входа в Зал советов, чтобы они проверяли идущих туда дриад и отбирали у них ядовитые булавки и другое оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19