И недругу не пожелаю подобной ночи!
Около 3 часов я, не раздеваясь, бросился на кровать, а в 5 уже встал и тихо подошел к двери Жана.
Он тоже не спал. Затаив дыхание я прислушался.
Мне показалось, что он пишет. Вероятно, последние распоряжения на случай смерти, подумал я. Иногда он делал несколько шагов по комнате, потом опять садился, и снова скрипело перо.
В доме все было тихо.
Не желая тревожить Жана, я вернулся к себе и в 6 часов вышел на улицу.
Приказ военного ведомства уже был известен всем, и впечатление, произведенное им, было необыкновенно сильным. Эта мера касалась почти всех молодых людей в Бельцигене, и, должен сказать, судя по моим наблюдениям, принята была со всеобщим неудовольствием. Конечно, было тяжело; ведь никто этого не ожидал, никто не был приготовлен, а между тем надо было через несколько часов отправляться воевать с ружьем на плече и ранцем за спиной.
Я ходил взад и вперед около дома, условлено было, что мы с Жаном в 8 часов зайдем за господином де Лоране и затем с ним вместе отправимся на место поединка. Если бы господин де Лоране зашел за нами, это могло бы возбудить подозрение.
Я подождал до половины восьмого. Жан еще не выходил. Госпожа Келлер также еще не спускалась в гостиную.
В эту минуту ко мне подошла Ирма.
– Что делает господин Жан? – спросил я.
– Я не видела его, – отвечала она. – Он, должно быть, еще не вышел. Может быть, ты бы взглянул…
– Нет, Ирма, не стоит. Я слышал, что он ходит по комнате!
И мы заговорили, не о дуэли (сестра, моя не должна была знать о ней), но о серьезном осложнении в судьбе Жана, вызванном его зачислением в полк. Ирма была в ужасе, и сердце ее разрывалось при мысли о разлуке с госпожой Келлер.
Наверху послышался легкий шум. Сестра пошла туда и сообщила мне, что Жан говорит с матерью.
Я решил, что он, вероятно, по обыкновению, пошел поздороваться с ней, думая, может быть, сегодня поцеловать ее в последний раз.
Около 8 часов кто-то стал спускаться по лестнице, и на пороге показался Жан.
Ирма только что ушла.
Жан подошел ко мне и протянул руку.
– Господин Жан, – сказал я, – уже восемь часов, нам пора идти…
В ответ на это он только кивнул, как будто ему слишком тяжело было говорить.
Пора было идти за господином де Лоране.
Пройдя по улице шагов триста, мы повстречались с солдатом Лейбского полка, остановившимся перед Жаном.
– Вы Жан Келлер? – спросил он.
– Да.
– Вам письмо.
И он подал ему конверт.
– Кто вас послал? – осведомился я.
– Лейтенант фон Мелис.
Это был один из секундантов лейтенанта Франца. Жан распечатал конверт и прочел следующее:
«Ввиду изменившихся обстоятельств поединок между поручиком Францем фон Гравертом и солдатом Жаном Келлером состояться не может.
Лейтенант фон Мелис».
Вся кровь во мне вскипела! Офицер не может драться с солдатом, прекрасно! Но Жан Келлер еще не солдат и до 11 часов имеет право распоряжаться собой.
Боже правый! Мне кажется, французский офицер не мог бы так поступить. Он непременно вышел бы к барьеру и дал удовлетворение смертельно оскорбленному им человеку.
Но довольно об этом, а то я, пожалуй, хвачу через край. И наговорю лишнего. Собственно говоря, была ли эта дуэль возможна?
Жан, разорвав письмо, с презрением бросил его на землю, произнеся только одно слово: «негодяй»; после чего сделал мне знак следовать за ним, и мы медленно направились к дому.
Гнев душил меня до такой степени, что я должен был остаться на улице. Я даже отошел от дома, сам не замечая, куда иду, так я был углублен в размышления об ожидающих нас в будущем осложнениях. Помню только, что я ходил к господину де Лоране сообщить об отмене дуэли.
В это утро я, надо полагать, совершенно утратил понятие о времени, так как вернулся домой в 10 часов, а мне казалось, что я только что покинул Жана.
Господин де Лоране с Мартой были у нас, и Жан прощался с ними.
Эту сцену я пропущу, так как описать ее не в состоянии, и скажу только, что госпожа Келлер держала себя очень стойко и энергично, не желая подавать сыну пример слабости.
Жан со своей стороны в присутствии матери и невесты достаточно хорошо владел собой.
Перед разлукой он и Марта бросились в последний раз в объятия госпожи Келлер, и дверь дома захлопнулась за Жаном.
Он ушел!.. Ушел прусским солдатом!..
Увидим ли мы его еще когда-нибудь?!
Полк его получил приказание в тот же вечер двинуться в Борну, деревушку, находящуюся недалеко от Бельцигена, почти на границе Потсдамского уезда.
Должен сказать, что, несмотря на все доводы господина де Лоране и наши горячие убеждения, госпожа Келлер настаивала на своем желании следовать за сыном. Полк идет в Борну, и она поедет туда же, и сам Жан не мог отговорить ее.
Наш отъезд должен был состояться на следующий день. Какой душураздирающей сцены ожидал я при прощании Ирмы с госпожой Келлер! Ирма хотела бы остаться и сопровождать свою госпожу хоть на край света… а я чувствовал, что у меня не хватило бы духу увезти ее против воли. Но госпожа Келлер наотрез отказала взять ее с собой, и сестра должна была поневоле покориться.
Около полудня, когда все уже было готово, обстоятельства внезапно изменились.
В пять часов Калькрейт собственной особой явился к господину де Лоране.
Начальник полиции объяснил ему, что знает о предполагающемся отъезде и принужден запретить его выезд, по крайней мере в настоящую минуту, так как необходимо было подождать, какие меры примет правительство относительно проживающих в данное время в Пруссии французов; а до тех пор он, Калькрейт, не имеет права выдать паспорт, без которого невозможно никакое путешествие.
Что же касается Наталиса Дальпьера – это дело совсем другого рода. По-видимому, кто-то донес на меня, что я шпион, и обрадованный Калькрейт собирался поступить со мной как с таковым. Может быть, узнали, что я принадлежу к Королевскому Пикардийскому полку? Для успеха Имперских войск, конечно, важно было, чтобы во французской армии было хотя бы одним солдатом меньше! В военное время ведь нужно стараться всеми средствами уменьшать численность неприятеля.
В тот же день я, несмотря на мольбы сестры и госпожи Келлер, был арестован, затем препровожден по этапу до Потсдама и заключен в крепость.
Можно себе представить, какой гнев обуял меня, оторванного от всех дорогих моему сердцу людей! Не иметь возможности бежать и занять свое место в рядах полка, когда раздадутся первые выстрелы. Как это ужасно!
Но к чему распространяться об этом! Скажу только, что меня, даже не допрашивая, посадили в одиночную камеру, где я не мог иметь сношений с кем бы то ни было и целых шесть недель не имел известий извне. Подробное же описание моего заключения завело бы меня слишком далеко. Пусть мои друзья в Граттепанше подождут, пока я сам расскажу им все подробно, а теперь узнают только, что часы для меня тянулись медленно, как майский дым! Тем не менее я, по-видимому, должен был радоваться, что избежал суда, так как, по словам Калькрейта, «дело мое было слишком ясно». Но благодаря этому я рисковал оставаться узником до конца кампании.
К счастью, этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чему я обязан своим освобождением.
Нечего и говорить о моем счастье вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и семью де Лоране, которые не могли покинуть Бельцинген. Так как полк господина Жана еще не ушел дальше Борны, госпожа Келлер все еще оставалась в Бельцингене. Жан, конечно, писал, когда мог, и, несмотря на сдержанный тон его писем, в них сквозил весь ужас его положения.
Хотя мне и дали свободу, но не дали права оставаться в Пруссии, на что я, разумеется, не жаловался.
Согласно постановлению прусского правительства, решившего изгнать французов из пределов Пруссии, мы должны были в 24 часа покинуть Бельцинген, а в 20 дней Германию!
За две недели до этого извещения появился Брауншвейгский манифест, угрожавший Франции нашествием союзников.
Глава тринадцатая
Времени терять было нечего. Нам надо было сделать около 150 лье до французской границы по неприятельской стране, по дорогам, запруженным кавалерией и пехотой, не считая всех прихвостней, тянувшихся всегда за действующей армией. Хотя мы и обеспечили себя средствами передвижения, тем не менее могло случиться, что мы будем лишены их и принуждены идти пешком. Во всяком случае, надо было считаться с трудностями такого продолжительного переезда. Нельзя с уверенностью сказать, что часто будут попадаться постоялые дворы, где можно поесть и отдохнуть; разумеется, рассчитывать на это было немыслимо. Я был хорошим ходоком, привык к лишениям, долгим переходам, и будь я один, конечно, справился бы великолепно; но от семидесятилетнего господина де Лоране и двух женщин нельзя было требовать невозможного.
Разумеется, я приложу все усилия, чтобы доставить их во Францию целыми и невредимыми, будучи уверен, что каждый из них по мере сил поможет мне в этом.
Как я уже говорил, нам нельзя было терять времени, к тому же и полиция, наверно, следит за нами. 24 часа на выезд из Бельцингена да 20 дней, чтобы добраться до французской границы, время вполне достаточное, если нас ничто не задержит в пути. Паспорта, выданные нам Калькрейтом, действительны только на этот срок, по истечении которого нас могут арестовать и задержать до окончания войны. В паспортах был обозначен маршрут, уклоняться от которого мы не имели права; паспорта эти должны были быть предъявляемы во всех городах и селах, указанных в нашем маршруте.
Кроме того, было весьма вероятно, что события развернутся с необыкновенной быстротой. Может быть, на границе уже теперь обмениваются пулями и картечью?
На манифест герцога Брауншвейгского нация устами своих выборных ответила так, как должна была ответить, и президент Законодательного Собрания обратился к Франции с воззванием:
– Отечество в опасности!
16 августа мы с самого раннего утра готовы были к отъезду. Дела все были улажены. При доме господина де Лоране оставался старый швейцар, служивший ему уже многие годы, и на преданность которого можно было положиться. Этот человек, наверно, приложит все старания, чтобы заставить уважать собственность своего хозяина.
В доме госпожи Келлер, пока на него не найдется покупатель, будет жить горничная, уроженка Пруссии.
Утром в день отъезда мы узнали, что Лейбский полк покинул Борну, направившись к Магдебургу.
Господин де Лоране, Марта, сестра и я пробовали в последний раз уговорить госпожу Келлер отправиться с нами.
– Нет, друзья мои, не настаивайте! – отвечала она. – Я сегодня же поеду в Магдебург. У меня предчувствие какого-то большого несчастья, и я хочу быть там.
Мы поняли, что все наши старания напрасны перед непреклонным решением госпожи Келлер, и нам оставалось только проститься с ней, указав, через какие города и села предписано нам ехать.
Вот каким образом должно было совершиться наше путешествие.
У господина де Лоране была старая карета, которой он уже не пользовался. Эту карету я нашел вполне подходящей для нашего переезда в 150 лье. В обыкновенное время путешествовать нетрудно, меняя лошадей на почтовых станциях, но теперь надеяться на это было бы очень рискованно, так как повсюду лошади отбирались для военных надобностей.
Чтобы не остаться в один прекрасный день без лошадей, мы решили поступить иначе. Господин де Лоране просил меня подыскать, не стесняясь ценой, пару хороших коней, и мне, как знатоку этого дела, удалось отлично выполнить поручение. Я нашел пару лошадей, может быть несколько тяжеловатых, но зато здоровых и сильных; затем, сообразив, что нам придется обойтись без кучеров, я предложил заменить их своей особой, на что, конечно, получил разрешение. Разумеется, солдата Королевского Пикардийского полка не приходится учить, как нужно править лошадьми!
16 августа, в 8 часов утра, все было готово; мне оставалось только влезть на козлы. По части оружия у нас было два хороших пистолета для защиты от разбойников, а из провизии-все необходимое на первое время. Господин де Лоране и Марта должны были сидеть в глубине кареты, а Ирма спереди, напротив молодой госпожи. Я, тепло одетый и снабженный вдобавок толстым, солидным балахоном, был прекрасно защищен от дурной погоды.
При последнем прощании с госпожой Келлер все мы с грустью думали: увидимся ли с ней еще когда-нибудь?
Погода была довольно хорошая, и надо было полагать, что к полудню наступит сильная жара; вот почему я выбрал именно это время дня для отдыха лошадей; отдых же был необходим, если мы хотели, чтобы они были в состоянии делать длинные пробеги.
Наконец мы тронулись в путь, и я, свистом подгоняя лошадей, защелкал в воздухе кнутом.
Первое время по выезде из Бельцингена нам не особенно мешали войска, шедшие в Кобленц.
От Бельцингена до Борны насчитывают не более двух лье, и мы через час приехали в это маленькое местечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Около 3 часов я, не раздеваясь, бросился на кровать, а в 5 уже встал и тихо подошел к двери Жана.
Он тоже не спал. Затаив дыхание я прислушался.
Мне показалось, что он пишет. Вероятно, последние распоряжения на случай смерти, подумал я. Иногда он делал несколько шагов по комнате, потом опять садился, и снова скрипело перо.
В доме все было тихо.
Не желая тревожить Жана, я вернулся к себе и в 6 часов вышел на улицу.
Приказ военного ведомства уже был известен всем, и впечатление, произведенное им, было необыкновенно сильным. Эта мера касалась почти всех молодых людей в Бельцигене, и, должен сказать, судя по моим наблюдениям, принята была со всеобщим неудовольствием. Конечно, было тяжело; ведь никто этого не ожидал, никто не был приготовлен, а между тем надо было через несколько часов отправляться воевать с ружьем на плече и ранцем за спиной.
Я ходил взад и вперед около дома, условлено было, что мы с Жаном в 8 часов зайдем за господином де Лоране и затем с ним вместе отправимся на место поединка. Если бы господин де Лоране зашел за нами, это могло бы возбудить подозрение.
Я подождал до половины восьмого. Жан еще не выходил. Госпожа Келлер также еще не спускалась в гостиную.
В эту минуту ко мне подошла Ирма.
– Что делает господин Жан? – спросил я.
– Я не видела его, – отвечала она. – Он, должно быть, еще не вышел. Может быть, ты бы взглянул…
– Нет, Ирма, не стоит. Я слышал, что он ходит по комнате!
И мы заговорили, не о дуэли (сестра, моя не должна была знать о ней), но о серьезном осложнении в судьбе Жана, вызванном его зачислением в полк. Ирма была в ужасе, и сердце ее разрывалось при мысли о разлуке с госпожой Келлер.
Наверху послышался легкий шум. Сестра пошла туда и сообщила мне, что Жан говорит с матерью.
Я решил, что он, вероятно, по обыкновению, пошел поздороваться с ней, думая, может быть, сегодня поцеловать ее в последний раз.
Около 8 часов кто-то стал спускаться по лестнице, и на пороге показался Жан.
Ирма только что ушла.
Жан подошел ко мне и протянул руку.
– Господин Жан, – сказал я, – уже восемь часов, нам пора идти…
В ответ на это он только кивнул, как будто ему слишком тяжело было говорить.
Пора было идти за господином де Лоране.
Пройдя по улице шагов триста, мы повстречались с солдатом Лейбского полка, остановившимся перед Жаном.
– Вы Жан Келлер? – спросил он.
– Да.
– Вам письмо.
И он подал ему конверт.
– Кто вас послал? – осведомился я.
– Лейтенант фон Мелис.
Это был один из секундантов лейтенанта Франца. Жан распечатал конверт и прочел следующее:
«Ввиду изменившихся обстоятельств поединок между поручиком Францем фон Гравертом и солдатом Жаном Келлером состояться не может.
Лейтенант фон Мелис».
Вся кровь во мне вскипела! Офицер не может драться с солдатом, прекрасно! Но Жан Келлер еще не солдат и до 11 часов имеет право распоряжаться собой.
Боже правый! Мне кажется, французский офицер не мог бы так поступить. Он непременно вышел бы к барьеру и дал удовлетворение смертельно оскорбленному им человеку.
Но довольно об этом, а то я, пожалуй, хвачу через край. И наговорю лишнего. Собственно говоря, была ли эта дуэль возможна?
Жан, разорвав письмо, с презрением бросил его на землю, произнеся только одно слово: «негодяй»; после чего сделал мне знак следовать за ним, и мы медленно направились к дому.
Гнев душил меня до такой степени, что я должен был остаться на улице. Я даже отошел от дома, сам не замечая, куда иду, так я был углублен в размышления об ожидающих нас в будущем осложнениях. Помню только, что я ходил к господину де Лоране сообщить об отмене дуэли.
В это утро я, надо полагать, совершенно утратил понятие о времени, так как вернулся домой в 10 часов, а мне казалось, что я только что покинул Жана.
Господин де Лоране с Мартой были у нас, и Жан прощался с ними.
Эту сцену я пропущу, так как описать ее не в состоянии, и скажу только, что госпожа Келлер держала себя очень стойко и энергично, не желая подавать сыну пример слабости.
Жан со своей стороны в присутствии матери и невесты достаточно хорошо владел собой.
Перед разлукой он и Марта бросились в последний раз в объятия госпожи Келлер, и дверь дома захлопнулась за Жаном.
Он ушел!.. Ушел прусским солдатом!..
Увидим ли мы его еще когда-нибудь?!
Полк его получил приказание в тот же вечер двинуться в Борну, деревушку, находящуюся недалеко от Бельцигена, почти на границе Потсдамского уезда.
Должен сказать, что, несмотря на все доводы господина де Лоране и наши горячие убеждения, госпожа Келлер настаивала на своем желании следовать за сыном. Полк идет в Борну, и она поедет туда же, и сам Жан не мог отговорить ее.
Наш отъезд должен был состояться на следующий день. Какой душураздирающей сцены ожидал я при прощании Ирмы с госпожой Келлер! Ирма хотела бы остаться и сопровождать свою госпожу хоть на край света… а я чувствовал, что у меня не хватило бы духу увезти ее против воли. Но госпожа Келлер наотрез отказала взять ее с собой, и сестра должна была поневоле покориться.
Около полудня, когда все уже было готово, обстоятельства внезапно изменились.
В пять часов Калькрейт собственной особой явился к господину де Лоране.
Начальник полиции объяснил ему, что знает о предполагающемся отъезде и принужден запретить его выезд, по крайней мере в настоящую минуту, так как необходимо было подождать, какие меры примет правительство относительно проживающих в данное время в Пруссии французов; а до тех пор он, Калькрейт, не имеет права выдать паспорт, без которого невозможно никакое путешествие.
Что же касается Наталиса Дальпьера – это дело совсем другого рода. По-видимому, кто-то донес на меня, что я шпион, и обрадованный Калькрейт собирался поступить со мной как с таковым. Может быть, узнали, что я принадлежу к Королевскому Пикардийскому полку? Для успеха Имперских войск, конечно, важно было, чтобы во французской армии было хотя бы одним солдатом меньше! В военное время ведь нужно стараться всеми средствами уменьшать численность неприятеля.
В тот же день я, несмотря на мольбы сестры и госпожи Келлер, был арестован, затем препровожден по этапу до Потсдама и заключен в крепость.
Можно себе представить, какой гнев обуял меня, оторванного от всех дорогих моему сердцу людей! Не иметь возможности бежать и занять свое место в рядах полка, когда раздадутся первые выстрелы. Как это ужасно!
Но к чему распространяться об этом! Скажу только, что меня, даже не допрашивая, посадили в одиночную камеру, где я не мог иметь сношений с кем бы то ни было и целых шесть недель не имел известий извне. Подробное же описание моего заключения завело бы меня слишком далеко. Пусть мои друзья в Граттепанше подождут, пока я сам расскажу им все подробно, а теперь узнают только, что часы для меня тянулись медленно, как майский дым! Тем не менее я, по-видимому, должен был радоваться, что избежал суда, так как, по словам Калькрейта, «дело мое было слишком ясно». Но благодаря этому я рисковал оставаться узником до конца кампании.
К счастью, этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чему я обязан своим освобождением.
Нечего и говорить о моем счастье вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и семью де Лоране, которые не могли покинуть Бельцинген. Так как полк господина Жана еще не ушел дальше Борны, госпожа Келлер все еще оставалась в Бельцингене. Жан, конечно, писал, когда мог, и, несмотря на сдержанный тон его писем, в них сквозил весь ужас его положения.
Хотя мне и дали свободу, но не дали права оставаться в Пруссии, на что я, разумеется, не жаловался.
Согласно постановлению прусского правительства, решившего изгнать французов из пределов Пруссии, мы должны были в 24 часа покинуть Бельцинген, а в 20 дней Германию!
За две недели до этого извещения появился Брауншвейгский манифест, угрожавший Франции нашествием союзников.
Глава тринадцатая
Времени терять было нечего. Нам надо было сделать около 150 лье до французской границы по неприятельской стране, по дорогам, запруженным кавалерией и пехотой, не считая всех прихвостней, тянувшихся всегда за действующей армией. Хотя мы и обеспечили себя средствами передвижения, тем не менее могло случиться, что мы будем лишены их и принуждены идти пешком. Во всяком случае, надо было считаться с трудностями такого продолжительного переезда. Нельзя с уверенностью сказать, что часто будут попадаться постоялые дворы, где можно поесть и отдохнуть; разумеется, рассчитывать на это было немыслимо. Я был хорошим ходоком, привык к лишениям, долгим переходам, и будь я один, конечно, справился бы великолепно; но от семидесятилетнего господина де Лоране и двух женщин нельзя было требовать невозможного.
Разумеется, я приложу все усилия, чтобы доставить их во Францию целыми и невредимыми, будучи уверен, что каждый из них по мере сил поможет мне в этом.
Как я уже говорил, нам нельзя было терять времени, к тому же и полиция, наверно, следит за нами. 24 часа на выезд из Бельцингена да 20 дней, чтобы добраться до французской границы, время вполне достаточное, если нас ничто не задержит в пути. Паспорта, выданные нам Калькрейтом, действительны только на этот срок, по истечении которого нас могут арестовать и задержать до окончания войны. В паспортах был обозначен маршрут, уклоняться от которого мы не имели права; паспорта эти должны были быть предъявляемы во всех городах и селах, указанных в нашем маршруте.
Кроме того, было весьма вероятно, что события развернутся с необыкновенной быстротой. Может быть, на границе уже теперь обмениваются пулями и картечью?
На манифест герцога Брауншвейгского нация устами своих выборных ответила так, как должна была ответить, и президент Законодательного Собрания обратился к Франции с воззванием:
– Отечество в опасности!
16 августа мы с самого раннего утра готовы были к отъезду. Дела все были улажены. При доме господина де Лоране оставался старый швейцар, служивший ему уже многие годы, и на преданность которого можно было положиться. Этот человек, наверно, приложит все старания, чтобы заставить уважать собственность своего хозяина.
В доме госпожи Келлер, пока на него не найдется покупатель, будет жить горничная, уроженка Пруссии.
Утром в день отъезда мы узнали, что Лейбский полк покинул Борну, направившись к Магдебургу.
Господин де Лоране, Марта, сестра и я пробовали в последний раз уговорить госпожу Келлер отправиться с нами.
– Нет, друзья мои, не настаивайте! – отвечала она. – Я сегодня же поеду в Магдебург. У меня предчувствие какого-то большого несчастья, и я хочу быть там.
Мы поняли, что все наши старания напрасны перед непреклонным решением госпожи Келлер, и нам оставалось только проститься с ней, указав, через какие города и села предписано нам ехать.
Вот каким образом должно было совершиться наше путешествие.
У господина де Лоране была старая карета, которой он уже не пользовался. Эту карету я нашел вполне подходящей для нашего переезда в 150 лье. В обыкновенное время путешествовать нетрудно, меняя лошадей на почтовых станциях, но теперь надеяться на это было бы очень рискованно, так как повсюду лошади отбирались для военных надобностей.
Чтобы не остаться в один прекрасный день без лошадей, мы решили поступить иначе. Господин де Лоране просил меня подыскать, не стесняясь ценой, пару хороших коней, и мне, как знатоку этого дела, удалось отлично выполнить поручение. Я нашел пару лошадей, может быть несколько тяжеловатых, но зато здоровых и сильных; затем, сообразив, что нам придется обойтись без кучеров, я предложил заменить их своей особой, на что, конечно, получил разрешение. Разумеется, солдата Королевского Пикардийского полка не приходится учить, как нужно править лошадьми!
16 августа, в 8 часов утра, все было готово; мне оставалось только влезть на козлы. По части оружия у нас было два хороших пистолета для защиты от разбойников, а из провизии-все необходимое на первое время. Господин де Лоране и Марта должны были сидеть в глубине кареты, а Ирма спереди, напротив молодой госпожи. Я, тепло одетый и снабженный вдобавок толстым, солидным балахоном, был прекрасно защищен от дурной погоды.
При последнем прощании с госпожой Келлер все мы с грустью думали: увидимся ли с ней еще когда-нибудь?
Погода была довольно хорошая, и надо было полагать, что к полудню наступит сильная жара; вот почему я выбрал именно это время дня для отдыха лошадей; отдых же был необходим, если мы хотели, чтобы они были в состоянии делать длинные пробеги.
Наконец мы тронулись в путь, и я, свистом подгоняя лошадей, защелкал в воздухе кнутом.
Первое время по выезде из Бельцингена нам не особенно мешали войска, шедшие в Кобленц.
От Бельцингена до Борны насчитывают не более двух лье, и мы через час приехали в это маленькое местечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21