Ты мне – лучший друг! Рассказать?
– Расскажи!
– Обижают человека вот как… Представь себе: течет река Обь, луна светит, песню поют, а ты идешь по берегу с девкой – такой красивой да веселой, что нет у тебя ног… Или вот возьми ты, к примеру, такое: сидит человек с красивой девкой на скамеечке, ночь кругом, весна, и она вдруг целует человека и говорит, что, дескать, люблю тебя. Ты, говорит, хороший, добрый, родной… Я, говорит, с тобой до гроба, по конец жизни… Так вот этот человек – я!
– А красивая девка – жена Ракова! – размыкаются мускулы застежек на губах механика.
Федор, как от удара, откидывается назад, пугается, на миг закрывает лицо руками, сильно покачивается. После паузы он хрипло спрашивает:
– Ты откуда знаешь? Тебе кто сказал? – и руками наваливается на Изюмина. Механик осторожно, но решительно отстраняет его, поднимается – напружинившийся, высокий, мускулистый. Федор тяжело дышит. За дощатыми стенами станции со звоном падают, разбиваются о землю сосульки, в дремотность тайги, пружинистые, несутся по верхотинам сосен ветры.
– Ты не с идиотом имеешь дело, Федор! – говорит Изюмин. – Я это подозревал и раньше, но сегодня понял окончательно. Когда заговорила по рации жена Ракова, ты ведь не вышел, а выбросился из барака… А ну, кончай истерику! – Бутылка в руках механика не колеблется, не звякает о стекло. – Выпей-ка еще!
Послушно, как ребенок сладкую микстуру, Федор выпивает еще полстакана, а Изюмин прохаживается по тесной станции, вертится на каблуках, редко, порциями, выдает слова.
– Ты блаженный идиот, Федор! – бросает механик, и кажется, что он весь, с головы до ног, звучит голосом. – Мне непонятно твое поведение! Раков у тебя отбил девушку, а ты перед ним лебезишь. Невозможно! Ты беспрекословно подчиняешься ему. Непонятно! То ли ты идиот, Федор, то ли шизофреник!
– Не оскорбляй! – тихо просит Титов. – Ты мою душу пойми, а потом оскорбляй!
Изюмин крепко берет его за руку, сильно надавливает на кисть.
– Твою душу понимать нечего – рабья душа!
Гремят бутылки, стакан падает на пол, ахнув, медленно распадается на части – это Федор бьет в стол. Скинув руку механика, он поднимается. Изюмин отступает назад, ладонями упирается в грудь Федора, а когда тот теряет равновесие, вновь схватывает за кисти.
– Спокойно, Федор! Спокойно! – отсчитывает он слоги и сильно сдавливает запястья. – Остынь-ка немножко!
Схваченный за руки, Федор не может двигаться, чувствует боль в запястьях – пальцы у Изюмина железные. Кровь бросается Федору в лицо.
– Отпусти! – вскрикивает он.
– Отпущу, если сядешь!
Федор садится.
– Так-то лучше! – снимает руки с Федоровых запястий механик. – Я ведь не Семенов… Это с ним ты можешь выкидывать фокусы… Сиди, не рвись! Кому говорят! И изволь выслушать меня до конца, коли пригласил сюда и считаешь другом!
Федор обвисает, роняет голову на грудь.
– Говори! – пьяно соглашается он.
Механик говорит спокойно, рассудительно:
– Ты в общем слабый человек. Тебя хватает только на вспышку, на крик. Бороться по-настоящему ты не можешь. Вот поэтому и отбил у тебя девушку Раков! Так же ведешь ты себя и с бригадиром. Я уверен – он тебя совьет веревочкой…
– Это мы еще будем посмотреть! – пьяно покачивается Титов. – Я ему морду начищу!
Изюмин хохочет, показывая два ряда белых, отличных зубов.
– Ты!.. Семенову!.. Не смеши! Он тебя в подкову свернет! Куда тебе против Семенова! Ты с Раковым не мог тягаться. Эх, Федор, Федор!
– Ну что – Федор, Федор! Я Федор, вот и все!
– Э, да ты совсем пьян! – презрительно говорит механик, присмотревшись к нему. – С тобой и говорить нечего! А я хотел рассказать, как проучил сегодня Ракова..
– Ты меня послушай! Послушай, а? – тянется лицом Федор к Изюмину.
– Ну, слушаю!
– Ты Ракова не тронь… Я тебя прошу, не тронь. Ракова… Ленка правильно сделала, что за него вышла… Ты думаешь, неправильно? Правильно! Очень даже правильно… Кто есть Федор Титов? Пьяница, хулиган, забулдыга… Вот кто! А Гошка Раков кто?.. Молодец!
– Эх, Федор, Федор! – цедит сквозь зубы механик.
– Ты не перебивай… У Ракова от Ленки двое детей… Ты понимаешь, двое детей… Дочка – ну вылитая Ленка. Вот что!
– Да, да, слаб ты, Федор, – насмешливо говорит Изюмин. – А люди сильнее, хитроумней тебя. Семенова возьми – надоело человеку в трактористах ходить, карьеру делает… На Ракова посмотри – орден зарабатывает человек… Или на Силантьева посмотри! Думаешь, ему Дарья нужна? Нет! У нее дом собственный – вот и присватывается человек, чтобы угол обрести! Эх, Федор, Федор!
– Иди к черту! – еле слышно отвечает тракторист и, покачнувшись, падает на лавку.
5
На свежем воздухе Титов немного приходит в себя.
– Луна! – бормочет он. – Светит!.. Ей что!
– Не торопись! – уговаривает его Изюмин, поддерживая за плечи. – Нужно прийти в себя; видишь, в бараке огонь!
– Наплевать! К черту! – шатается Федор.
– Не надо дразнить!
– Ага, ты боишься, а я не боюсь! А говоришь, Федор раб! Нет, брат, Федор не раб! Федор их не боится, а ты боишься!
– Ну, как хочешь! Я тебя предупреждал!
Федор бросает руку Изюмина, бежит на нетвердых ногах к бараку, остановившись у дверей, хохочет, кривляется.
– Федор Титов никого не боится! Вот так…
Механик идет тем же неторопливым шагом. Он, видимо, не собирается удерживать Федора, и Титов широко, как ворота, открывает дверь. В бараке никто не спит – сидят на лавках, за столом, на привычных местах. Виктор и Борис роются в учебниках, перед ними гора книг и тетрадей. Мирно, спокойно в бараке, что построен много лет назад рабочими химлесхоза в Глухой Мяте. Усталые люди наслаждаются теплом, непритязательным уютом, тишиной – настроены спокойно, умиротворенно, негромко переговариваются, беседуют о пустяках. Хорошо в бараке за полчаса до сна, и тем холоднее, неуютней становится людям, когда с громом открывается дверь, распахивается во всю ширь, обнажив холодную тесноту тайги. Несколько мгновений дверь пуста, таинственно ее грохотанье, затем на пороге возникает из тьмы фигура Титова – вихляющаяся, растерзанная, полуосвещенная.
– А вот и я! – клоунским голосом представляется Федор, пьяно оглядывая товарищей. – Привет честной компании! Привет от Федора Титова!.. Гошке Ракову – тоже привет! Всем привет!
За Титовым сама собой закрывается дверь – ее прикрывает механик Изюмин, скрытый спиной Федора. Потом механик быстро обходит его и садится у печки, в тень.
– Всем привет с кисточкой! – низко кланяется Федор, а лесозаготовители, затаенно посмеиваясь, молчат…
Пьяный человек не в диковину им. Совсем непьющий человек в лесу редок, как жемчужины в раковинах, – таким почтительно удивляются; один только барьер стоит перед водкой – не пей в рабочее время, а накануне рабочего дня воздерживайся, не перехватывай лишнего. Коварна тайга – захмелевшего человека того и гляди окровенит острым суком, схватит за ноги болотным засосом, а хуже того – перебьет позвоночник сосной. Не любит тайга водки! Поэтому и подозрительны лесозаготовители к человеку, перемешавшему сосновый запах тайги с сивушным запахом. Тверд закон у коренных, бывалых лесорубов: вон из тайги пьяный, чтобы не было страшного, а коли перехватил вчера, сглупил по неразумению – получай прогул! В нерабочее время пьяный не редкость, никаких особых чувств у лесозаготовителей, кроме любопытства – где это набрались да много ли хватили! – не вызывает.
– Чего молчите? – покачивается Федор у стола. – Разговаривать не желаете?.. А? Не желаете, да?
Молчат товарищи, приглядываются к Федору, определяют наметанным глазом, насколько он пьян. Михаил Силантьев по-собачьи поводит носом, принюхивается и определяет:
– Он водку в электростанции прятал! Ловкач! Артист! – И в голосе звучит зависть и удивление.
Бригадир скрывается в тени, Георгий Раков невозмутимо щурится, а Виктор и Борис – ноль внимания!
– Учитесь! Занимаетесь! – находит занятых парней пьяный глаз Федора – второй намертво прищурен. – Профессора! Преподаватели!
Парни спокойно встают, переглядываются, захватив по кипе учебников, неторопливо уходят в соседнюю комнату.
– Вот! – открывая второй глаз, с изумлением восклицает Федор. – Ты посмотри на них! Замыслили из себя людей! – Но, пьяный, он быстро забывает о парнях, шлепается на табуретку рядом с Силантьевым. – Мишка, здорово!.. Ты чего с нами не пил?
– А ты звал? – сердито вздергивает нос Силантьев. – Ты Изюмина пригласил…
– Правильно! Иди ты к черту, Мишка!
– Сам иди! – отругивается Силантьев, по видно, что он обижен не тем, что Федор обругал его, а тем, что не пригласил на выпивку. От механика, сидящего в тени, Силантьев демонстративно отворачивается.
Бригадир Семенов молчит. Чувство одиночества перед пьяным, распоясавшимся Федором испытывает он. Когда Титов, покачиваясь, вошел в комнату, спугнул уютную, дружелюбную тишину, на миг показалось бригадиру, что раздастся чей-то возмущенный голос, кто-то вскочит навстречу, остановит Федора гневным криком, жестом. Думалось бригадиру, что бурю негодования вызовет пьяный Федор у лесозаготовителей. Но ничего не случилось!.. Никита Федорович помаргивает ресничками, щурится, напускает на бородатое лицо выражение значительности, умудренности.
– Ты, Федор, перебрал! – замечает он. – Тут ведь такое дело, как говорится, немного не рассчитал, хватил лишнего – и готово! Шел бы ты спать, Федор!
– Никите Федоровичу, папаше, привет!
Спокоен, хранит обычную невозмутимость Раков.
– Набрался, как свинья! – после внимательного изучения Федоровой физиономии и неверных движений презрительно заключает он.
Титов глухо хохочет:
– Ты смотри, нет, ты смотри! Гошка заговорил! – Затем фамильярно, дружески наклоняется к Ракову, берет за пуговицу: – Слушай, Гошка, знаешь, кто я перед тобой?.. Раб! Понял, раб! А раз раб, то хочешь – ударь меня по морде! Ударь!
– Пошел к дьяволу.
– Правильно! Гони! Я кто – кирюха!
Один глаз Федора опять прищурен, чтобы не двоилось. Федор натыкается на стену, скользит по ней и вдруг трезвеет.
– Ага! Боевой листок! Замечательно!
Федор подходит к стене, широко раскинув руки, упирается ими по обе стороны от листка.
– Я… Федька… Похож… Здорово похож!
Федор снимает руки со стены, поворачивается как-то боком и замирает – on пытается рассчитать движения, чтобы сорвать боевой листок, и всем понятно это; он немного отклоняется назад, зрячим глазом находит край листа, нацеливается на него, но, прежде чем сделать движение к стенке, оборачивается к бригадиру:
– А я сейчас его сорву! Слышишь, бригадир, сорву… Возьму и сорву!
Петр Удочкин зажмуривается. Ему страшно. В памяти возникает далекое, школьное воспоминание – товарищ Петра вот так же сорвал классную стенную газету, в которой Петр нарисовал его. Последующее в памяти Удочкипа было ужасным. Товарища обсуждали на собрании, водили к директору, за четверть по поведению поставили двойку, а на школьной линейке вывели из строя. Петр боязливо открывает глаза в тот момент, когда Титов делает стремительное движение к стенке.
– Не надо! – вскрикивает Удочкин.
Петр, видимо, не замечает, что одновременно с движением Федора к стене механик Изюмин вскакивает с места, прыжкам преодолевает расстояние от печи до Титова и на лету хватает руку Федора. Тот теряет равновесие, поворачивается лицом к механику.
– Э, голубчик, это не положено! – улыбаясь прямо в лицо Федора, говорит Изюмин.
Петр Удочкин во все глаза смотрит на Изюмина и не может оторваться – красив он, притягателен до того, что становится сладко, томительно, и он не замечает, как его собственное лицо повторяет выражение лица механика: так же круто изгибается левая бровь, глубокая складка залегает на лбу, и все это покрыто ослепительной, немного искусственной улыбкой. Лицо Петра, как в зеркале, повторяет лицо механика.
– Боевые листки срывать нельзя! – терпеливо, как маленькому ребенку, поясняет Изюмин Федору. – Тебе надо ложиться спать!
Внимательно разглядывает механика бригадир Семенов, и ему вдруг кажется, что где-то он встречал этого человека. Где-то видел Григорий его ясные глаза, короткую верхнюю губу. Где-то видел. Но где – вспомнить не может…
– Спи, Федор! – настаивает механик.
Титов делает сладкое, умильное лицо, обнимает Изюмина с пьяной порывистостью:
– Ты мне друг? Друг!.. Дай я тебя, Валя, поцелую! – и действительно целует.
Механик смеется, разводит руками, точно восклицает: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Затем за руку ведет Федора к матрасу, усаживает, командует:
– Снимай сапоги… Теперь рубаху!.. Вот и хорошо! Спи! – Он отвертывается от Федора, достает из кармана платок и быстро вытирает то место, куда поцеловал Федор. Затем возвращается к печке. Он проходит мимо людей – высокий, подтянутый, стройный, и Никита Федорович уважительно говорит:
– Вот, как говорится, человек тоже выпил, а не пьяный… Уметь надо выпить, как и в любом деле!..
Бригадир Семенов сидит неподвижно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30